Потом, когда я уже работала в прокуратуре, мне поручили дело о хищениях в общепите, и я узнала достоверно, из чего, а главное - как делались эти страшные продукты. Разумному человеку лучше этого не знать, но, несмотря на это, воспоминания детства до сих пор греют мою душу. Психология человеческая устроена так, что те вонючие пирожки, за производство которых с недовложениями и грубыми нарушениями технологии я привлекла к ответственности руководителей общепита, не имели ничего общего с любимой едой моего детства.
От проблемы уличной еды меня отвлек внешний вид ребенка. Утром я как-то не уловила, в чем он ушел, а сейчас могла наблюдать прикид во всей красе.
Я, конечно, много раз слышала от ребенка, что он официальный стиль в одежде не приемлет, костюмов носить не хочет, галстуки - это вообще отстой, и ботинки тоже надо выкинуть на свалку истории, поскольку их вполне заменяет спортивная обувь, а мои попытки объяснить, что спортивная обувь хороша к спортивной одежде, а к школьному костюму лучше бы ботинки, оценивались как мракобесие. В школе им разрешали свободную форму одежды, но то, что я увидела, по существу являлось не свободной формой одежды, а каким-то хеппенингом, прости Господи! Мне даже захотелось это ваять.
На моем пупсике, долговязом, с пушком на подбородке и длинными волосьями, забранными в хвостик, была надета ярко-зеленая футболка, поверх которой - желто-коричневая "кенгуруха" с капюшоном. На "кенгуруху" напялен был старый синий пиджак, тесный в подмышках; капюшон был кокетливо выпущен наружу. Джинсы, висящие на самой критической точке филейной части, лохматились внизу и ничуть не скрывали огромные раздолбанные опорки - я никак не могу правильно запомнить, как называется это безобразие, кеды или кроссовки. Но главное - все это великолепие венчала коричневая вязаная шапочка, посаженная на самую макушку. Как бы в пандан к "кенгурушному" капюшончику кофейного оттенка. Мрак! Моя бабушка сказала бы: "пан Стрюцкий".
Вечером мне, конечно, позвонила классная руководительница, переполненная впечатлениями, и я ее понимала.
- Вы видели, как ваш ребенок пришел сегодня на занятия? - нервно осведомилась она. - Я за ним по всей школе гонялась, пыталась шапочку эту уродскую сорвать. Не дался. Так и сидел на уроках в шапочке. Вы уж последите, чтобы он впредь прилично выглядел.
Я целиком и полностью разделила ее негодование, но сказала, что драться с этим дылдой не в состоянии.
- Но я вам, собственно, не за этим звоню, - продолжила классная. - У нас проблема, знаете, какая? Историк у Гоши не принимает реферат…
- Почему? - испугалась я. Вроде бы Гошка сидел вечерами за компьютером, отпечатал толстый реферат, красиво сложил его в скоросшиватель…
- Нет, реферат в порядке, - подтвердила учительница. - Там принципиальный конфликт. Гоша еще в первой четверти был удален с урока, историк потребовал объяснительную, а ваш сын ее так и не написал. В общем, без объяснительной он реферат не примет. Вы уж напишите с ним вместе эту объяснительную, а? Без реверансов, пусть просто напишет, что больше не будет.
Мы распрощались, и я пошла выяснять отношения.
Ребенок, повизгивая басом, категорически отказывался писать эту чертову объяснительную, заявляя, что ни в чем не виноват.
- Я не спрашиваю, виноват или нет, - взывала я к нему, - ты мне расскажи, что произошло, а я сама решу, виноват ты или нет.
Мы препирались минут тридцать. Сашка благоразумно не вмешивался, краем уха прислушиваясь к нашей баталии, делая вид, что смотрит телевизор.
- Ты можешь мне сказать, что там у тебя произошло с историком? - допрашивала я Гошку, мрачно думая о том, что расколоть матерого киллера-одиночку по последнему делу мне было гораздо проще, чем родного сына.
- Да ничего не произошло, - отбивался Гошка, - ровным счетом ничего.
- Так не бывает. Если тебя выгнали с урока, значит, что-то произошло?
- Ничего не произошло. Он ко мне придрался.
- Слушай, я сама решу, придрался он к тебе или нет, ты просто скажи, что там у вас было.
- Да ничего не было! Ну правда, ничего!
- Ну из-за чего-то ведь тебя выгнали? - пошла я по второму кругу.
- Да я сам не понимаю, из-за чего.
- А что ты делал на уроке? - Да ничего не делал!
- А за что тебя выгнали?
- Да придрались!
Я придвинулась ближе к ребенку, обняла его, погладила по голове, отчего он дернулся, всем своим видом показывая, что уже не маленький. Ест за троих, а почему такой костлявый, думала я, гладя его по плечу; кожа да кости. Он стоически терпел это издевательство. Сашка только хмыкал в кулак.
В общем, немало воды утекло, пока балбес не признался, что же за леденящая душу история произошла в первой четверти на уроке истории.
- Мам, ну я тебе точно говорю, что ничего не произошло. Я сидел себе спокойно на уроке истории и слушал плеер, а потом у меня зазвонил телефон…
Я откинулась на диване и выдохнула. Момент истины!
- Короче, Склифософский! - сказала я, стараясь не засмеяться в голос. - Вот бумага, напиши, что больше не будешь, и я от тебя отстану. А ты правда считаешь, что можно слушать плеер, пока дяденька учитель перед тобой распинается?
- Но я же никому не мешал, - дипломатично ответил сыночек, - в том числе и ему, историку… Когда ребенок уже отбыл в свой свинарник, закрыл дверь и залег в постель с каким-то рокерским журналом, я на кухне, при плотно закрытой двери жаловалась Сашке: - Ну что с ним делать? Как мозги вправить?
- По-моему, ты преувеличиваешь масштаб бедствия, - как всегда, утешал меня муж. - Нормальный парень, я сам таким был.
- А я такой не была! Я в десятом классе уже знала, чего я хочу в жизни. А этот? "Ничего не делал, слушал плеер, а потом зазвонил телефон"! Смехотура!
- У них у всех теперь замедленное развитие, - увещевал Сашка. - Главное, что он не дурак, не пьет, не колется, не нюхает, ночует Дома, тебя любит… Видишь, сплошные достоинства.
- Что это за достоинства с частицей "не"? - буркнула я. Но в глубине души я была согласна с Сашкой: грех жаловаться. Не идеал, конечно, но и нечего бога гневить. Только все-таки я не удержалась:
- А меня он ни в грош не ставит.
- Ничего подобного! - Сашка меня обнял и прижал к себе. - Помнишь, как он тебя омлетом кормил?
Конечно, я помнила. Такое не забывается, и воспоминания об этом грели меня в трудные минуты, В прошлом году мы с Хрюшей погавкались, уж не помню, из-за чего, скорее всего -из-за какой-то ерунды, и я вылетела из дому, чтобы хоть как-то успокоиться. Когда я вернулась, ребенок стоял в прихожей, напряженно глядя на входную дверь, словно боялся пропустить мое появление.
На самом деле так и было; завидев меня, он помчался на кухню и чем-то там загремел. Когда я заглянула на кухню, увиденная картина поразила меня в самое сердце: стол был сервирован по всем правилам хорошего тона, с вилкой слева от тарелки, с ножом справа, с хрустальным стаканом под минеральную воду, а сам Хрюндик стоял наготове с салфеткой, перекинутой через руку, как в лучших домах, поглядывая на плиту. Я вошла, и он сразу кинулся перекладывать мне на тарелку со сковородки собственноручно приготовленный им омлет с помидорами (когда я заезжала к маме, она часто делала мне это любимое с детства блюдо, и Гошка про это знал).
Конечно, сердце мое не выдержало, я чуть не расплакалась от умиления. Как это по-детски и одновременно по-мужски: не прощения просить, а встретить меня сервированным столом и любимым блюдом, сделанным своими руками! От моей обиды и следа не осталось; усаживаясь перед тарелкой, на которую сыночек выскребал со сковородки последние омлетные крошки, я ласково спросила:
- А что же ты? Ты не будешь омлет?
- А я такую гадость не ем, - был ответ.
Эта история уже давно перешла в разряд семейных легенд, но вспоминать ее всегда приятно.
- А насчёт "не пьет" ты погорячился, - заметила я мужу. - Мне вот нужен был его паспорт, а он где-то болтался. Я ему на трубку позвонила и спросила, где паспортина, получила разрешение покопаться в секретере. Паспорта не нашла, зато нашла пустую бутылку из-под красного вина.,.
- Хорошего хоть вина, или бормотухи? - уточнил Сашка.
- Нет, какого-то приличного. Я уж его спрашивать не стала, он сам пришел и спохватился, наверное, что я могла наткнуться на плохо спрятанную тару. Говорит мне: забыл тебе сказать, что мы с Васей в субботу купили бутылку вина и выпили. Спрашиваю, по какому поводу? Говорит, отмечали день рождения Джимми Хендрикса. А чем, говорю, закусывали? Отвечает, сыром.
- Ну вот видишь, - обрадовался Сашка. - Прямо как английские лорды, не в подворотне из горла, занюхав рукавом, как, между прочим, я в его возрасте делал, а дома, из бокалов, да еще сыром закусывали. Я им горжусь.
Обсудив молодое поколение, и признав, что не все так плохо, мы перешли к обсуждению наших скорбных взрослых дел.
- Неужели нельзя возбудить дело в связи с .тем, что кто-то в Библии кровью пишет? - возмущался Сашка.
- Нельзя. А по какой статье ты возбудишь? Может, кто-то своей кровью писал. А это не преступление.
- Хорошо. А подпись кровью на договоре? Кровь, между прочим, женская, а договор подписан мужчинами. И чьей же кровью они его скрепляли?
- Саша, пойми, это все еще не указывает на преступление. Может, кто-то добровольно им свою кровь пожертвовал.
- Что за бред! Дурацкие ваши законы!
- Возможно. Но пока не будет бесспорных признаков преступления…
- Ладно, я понял, что с вами, крючкотворами, каши не сваришь, - махнул рукой муж. -Ты мне лучше скажи, мы переезжать будем?
- Наверное, нет.
- А маньяк как же? Мы его уже не боимся?
- Маньяк под контролем.
- И кто его контролирует, позвольте узнать?
- Синцов. Вопросы есть?
- Я, конечно, Андрюхе доверяю, но все же он уже у вас из-под носа удрал.
- Надеюсь, что Андрей это тоже помнит.
- Слушай, а неужели никак нельзя разговорить родственников пропавших женщин? Ты же не думаешь, что они все, как одна, беглянки? С ними явно случилось что-то нехорошее…
- Саша, зачем ты мне на ночь глядя настроение испортил? - сказала я с досадой. - Я стараюсь об этом не думать, а ты тут опять.
- Это смешно, - заявил Стеценко. - Ты не можешь об этом не думать, поскольку это ключевой вопрос всей истории. Если вы поймете, куда они делись, вы все остальное поймете.
- Возможно. И что мы будем делать с нашими знаниями? Вопросы задавать нам некому. Паше Иванову - бесполезно, а главный черт с рогами - вне пределов досягаемости.
- Ты этого имеешь в виду, который кровью пишет? - задумчиво спросил Сашка.
- Его, а кого же еще?
- Но его-то, насколько я понял, ты хоть арестовать можешь? По этому делу о мошенничестве?
- Ну, в общем, да, - нехотя признала я, - Правда, я не уверена, что суд даст санкцию на его арест. Доказательства там довольно хлипкие.
- Да ты что! Ты же уверена, что там афера прокручена с комбинатом!
- Вот именно. Там все на внутреннем убеждении, а это не доказательство.
- Да, жалко, что у нас нет еще банка генетических данных, - сказал Сашка. - Представляешь, как было бы удобно: у нас есть кровь, которую мы исследуем методом генной дактилоскопии, и на тебе - фамилия, имя, отчество и домашний адрес того, от кого кровь произошла. Американцы уже вовсю это внедряют. Берут кровь у граждан, составляют формулу, заносят в компьютер, а если возникает нужда, например, труп какой неопознанный, или от насильника выделения на месте происшествия, р-раз - сверили и уже знают, кого искать.
- Да, было бы неплохо. А вдруг он действительно писал кровью пропавших женщин…
- Слушай, Маша, - вдруг хлопнул себя по лбу Стеценко, - а почему бы тебе действительно не провести генетическую экспертизу? У нас есть кровь из надписей, так?
- Ну, так. Ты хочешь сказать, надо взять какие-нибудь образцы для сравнения у родственников пропавших?
- Ну да. Может, локоны какие-нибудь хранятся, или зубы. У одной дамы, насколько я помню, дочка есть, можно у нее кровь взять. У девочки этой, Юли, есть оба родителя, они могут сдать кровь, этого будет достаточно для решения вопроса, не их ли дочери принадлежит кровь в надписях. Конечно, это было заманчиво. Если бы удалось доказать, что в Библии и на договоре писали кровью пропавших людей, тогда возбудить дело было бы полегче, даже без заявлений родственников. И работать по возбужденному делу - это совсем не то, что украдкой опрашивать людей, которые имеют полное право не пустить тебя на порог.
- Не дадут они никаких образцов, - покачала я головой. - Ты же видишь, они все ничего не хотят.
- Но это же очень подозрительно! - воскликнул Сашка. - В каких бы они ни были отношениях, ведь пропали без следа их близкие. Не может быть, чтобы они не волновались.
- Наверное, ты прав, - сказала я вяло.
- Маша, - Сашка вскочил и потряс меня за плечо, а потом забегал вокруг, расширяя круги, насколько позволяли размеры нашей кухни. - На них как-то влияют, чтобы они в милицию не заявляли! Ну, подумай сама!
- А как? Они ведь все разные люди, и женщины эти разные, ничего между ними общего. Одна - мать семейства, вторая - бизнес-леди. Третья - студентка-хиппи, четвертая, - модель… - я осеклась, не решившись добавить, что пятая - следователь прокуратуры. Но Сашка понял и сжал мою руку.
- Спокойно. Ты никуда не пропала, а здесь, со мной. Поняла? - он заглянул мне в глаза.
Я кивнула, но не удержалась:
- Саша, меня успокаивает мысль, что если я пропаду, ты-то молчать не будешь? Напиши заявление, а?
Сашка дал мне легкий подзатыльник. - Ну что ты за дурочка, а?
Да, конечно, я все понимала. Я была дома, с Сашкой, в относительной безопасности, мои друзья делали все, чтобы меня защитить… Но даже в теплой постельке, прижавшись к любимому мужу, я ощущала черную тоску. Липкий; омерзительный страх сжимал мое сердчишко, не давая расслабиться ни на минуту. И когда я наконец заснула (Сашка-то уже давно спал, похрапывая, а я почти до утра лежала с открытыми глазами, разглядывая видневшуюся в окно блеклую луну, всю в пятнах, словно в фингалах, полученных в пьяной драке), мне приснился Илья Адольфович Эринберг в сутане, в шляпе, надвинутой на лицо, с Черной Библией в руках. И хоть я не видела его лица, я знала, что это он, мой злой гений. Во сне мне стало еще страшнее, чем наяву.
- Хочешь поговорить со мной? - спросил он меня глухим голосом; я почему-то знала, что он при этом не шевелит губами. - Жди.
И исчез в неверном свете побитой луны. Утром Сашка сказал, что во сне я кричала и мычала. И налил мне валокордина.
14
Утром, прежде чем уйти на работу и прежде чем выпустить из дому своих мужчин, я набрала номер Синцова, представляя, как дребезжит его старомодный звонок на мобильнике. Он сразу взял трубку и отрапортовал, что клиент сидит в своем бараке и никуда не дергается.
- Бедный Андрей, ты хоть спал сегодня? - посочувствовала я.
- Нет, всю ночь пил и играл в карты, - ответил он, но голос у него вовсе не был несчастным.
- Ты серьезно?
- Абсолютно. Местные не дали пропасть. Кормят от пуза, да еще и развлекают. Сейчас пойду вздремну, а ребята покараулят.
- Спасибо, Андрюшечка, - с чувством сказала я. Все-таки человек ради меня идет на такие лишения; это говорить хорошо, мол, развлекался до утра, а на самом деле такие бессонные ночи в нашем возрасте дорого даются, уж я-то это знаю.
- Не за что, - отозвался он из областных просторов. - Дружба - закон моря.
А на работе меня уже ждали Мигулько с Гайворонским.
- Машка, мы такое накопали! - завопили они хором, так, что я испугалась.
- Господи, что вы еще накопали? - простонала я, ожидая новых напастей.
Перебивая друг друга, они сообщили, что нашли человека, у которого муж Светловой занимал крупную сумму денег как раз тогда, когда исчезла его жена.
- Это уже кое-что, Маня! - возбужденно орал Мигулько. - Теперь есть о чем поговорить!
- Слушайте, как вам это удалось? - я была потрясена. Хотела было язвительно добавить, что эту бы энергию направить на работу по реальным уголовным делам, а то что ни дело, так "не представилось возможным", но вовремя прикусила язык. Что я, в самом деле? Люда тратят свое личное время на мои, между прочим, проблемы. И вместо того, чтобы поклониться им в пояс, я еще буду шутить не совсем удачно… Но я же испытываю к ним благодарность, просто мне все время, как говорила моя бабушка, шлея под хвост попадает. Ну что мне с собой сделать? В экстремальных условиях во мне просыпается извращенный юмор, в качестве защитной реакции организма. Одна надежда, что мои друзья и коллеги знают меня, как облупленную (интересно, откуда взялось это выражение) и уже сто лет мирятся с некоторыми малоприятными особенностями моей личности.
- А вот удалось! Наведение справок, опрос, наблюдение, оперативное внедрение, и другие оперативные мероприятия…
- Стоп! Какие оперативные мероприятия могут быть, если уголовного дела нет? - спроси-ла я подозрительно. - Мне совсем не нужно, чтобы вас потом прокуратура плющила за превышение служебных полномочий.
- Обижаешь, Маша, - надулся Мигулько, а Гайворонский добавил:
- И плохо знаешь закон об оперативно-розыскной деятельности. Есть такая замечательная штука - дело предварительной проверки.
- Но у вас нет пока сведений о совершении преступления!
- Ты слово уловила - "предварительной"? Если агент Вася приходит и сообщает, что его друг Петя, старый "медвежатник", только что вышел из тюрьмы и ограбил банк, то, конечно, заводим реальную "корочку".
- А если Вася сообщает, что старый "медвежатник" Петя, склонный к совершению тяжких преступлений, вышел из тюрьмы и вполне может организовать банду, то мы заводим что? - Мигулько посмотрел на напарника, тот на меня:
- Дело предварительной проверки, И ее проводим.
- А… - открыла я было рот, но Мигулько не дал мне ничего сказать.
- Закон читай, Маша. А в законе сказано: основанием для проведения ОРМ являются, в том числе, ставшие известными органам, осуществляющим оперативно-розыскную деятельность…
- То есть нам, - подхватил Игорь Гайворонский.
-… сведения, в том числе, о лицах, без вести пропавших.
- А мы такие сведения получили. Аж о четырех лицах, пропавших без вести.
- Да? - прищурилась я. - А вот Кораблев в свое время мне говорил: никогда не принимай информацию, которую ты пока не знаешь, как реализовать. Если тебе агент Вася по секрету сообщает, что его друг Петя убил и закопал кого-то, не надо принимать такую информацию до тех пор, пока Петя пальцем не ткнет в яму.
Опера переглянулись и совершенно одинаково хмыкнули.
- А Кораблев слишком много говорит, - сказал Мигулько.
- И получит за это, - добавил Гайворонский.
- Хотя можно подумать, что Машка этого не знает, - продолжил Мигулько.
- Не знаю, - искренне сказала я. - Я вообще мало что понимаю в ваших оперативных тонкостях.
- Не надо прибедняться! - зашумели они хором.
- Нет, в самом деле: Кораблев мне еще говорил в свое время, что ни один опер добровольно не заведет оперативные "корочки", если не уверен, что их реализует.
- Нет, все-таки он слишком много говорил! - возмутился Костя Мигулько.