Он подумал об отце. Тогда Вяйнё был еще совсем маленьким, лет четырех-пяти, и произошло это не при нем. Он помнил отца только по рассказам, хотя его одежду он хорошо себе представлял. Вернувшись из морга, Рууса принесла ее с собой, бросила во дворе, облила бензином и подожгла. Соседи вызвали пожарную команду, одежду залили водой и разложили для просушки по всему двору. Но, даже обгорелая, она все-таки была одеждой Кюести, его отца. Рууса умоляла, чтобы ей позволили все сжечь, в конце концов она совсем обезумела, стала кричать и рухнула на землю. Там ее плоскостопые и подобрали. Неделю продержали взаперти, боялись, что она надумала самосожжение. В ратуше за костер ее оштрафовали.
- "Гаспар Арицага Эйбар", - беззвучно шепнул Вяйнё.
Лесок кончился, пошел редкий кустарник. Трава у танцевального зала была вытоптана. Подвешенный к карнизу прожектор освещал двор, образуя яркий круг. Приятели заткнули оружие за пояс и остановились у края освещенного двора: тут, казалось, было безопасно - они видели все, что происходит во дворе, но сами оставались в тени.
Здание с танцевальным залом было белое и высокое, как дом общины в любой деревне. Из распахнутых окон, помимо музыки, слышалось шарканье танцующих ног и какой-то неясный гул.
Входная дверь находилась посреди фасада, но лестницу к ней пристроили так, что она вела к торцу дома. На лестнице стояли курильщики. Один был в брюках с галунами, как у швейцара.
Справа примостились низкие строения - гаражи или кладовки; последнее, покрашенное в красный цвет, - уборная. К забору были прикреплены мишени, желающие могли пострелять по ним из духовых ружей. На маленьком столике находились призы: стеклянные вазочки, карманные фонарики, гипсовая овчарка.
Как обычно на танцах, многие бесцельно бродили взад и вперед. Всё белобрысые. Ни одного цыгана.
Вяйнё показалось, что на них все смотрят, но на самом деле взгляды в их сторону бросал только какой-то один пьянчужка. Вяйнё дышал лихорадочно, он так крепко сжал спрятанный за спиной пистолет, что шероховатая поверхность оружия впилась в ладонь.
- Может, он уже ушел, - сказал Вяйнё тихо.
- Нет… Еще тут. Сейчас музыканты кончат, начнутся танцы под пластинки, тогда он выйдет.
- Вон тот, деревенский, следит за нами.
- Я усек. Не гляди в его сторону - он и не подойдет.
Вяйнё наклонил голову и попытался вслушаться в мелодию танго, это то самое, которое приятно слушать с закрытыми глазами, то, где за безбрежным морем раскинулась совсем другая, непохожая на эту страна. Но танго подходило к концу. Фейя должен скоро показаться. И тогда надо будет стрелять. А пьяная деревенщина по-прежнему не отрываясь глазеет на них. Теперь он и вовсе к ним направился.
- Что делать, Онни? Убежим?
- Нет. Останемся на месте. И разделаемся с Фейей.
Пьяный подошел ближе. Он старался ступать твердо, как все пьяные, но шаги были неверные, он чуть не упал, споткнувшись о корень; физиономия красная, на руке болтается пиджак, ширинка расстегнута.
Вяйнё так прикусил щеку, что почувствовал во рту вкус крови. Господи, до чего же ему хотелось все бросить и убежать! Вместе с тем он чувствовал отвращение, почти злобу, он знал, чего этот тип от них хочет, эти грязные навозники всегда хотят одного и того же, они назойливы, как мухи, садящиеся на падаль. Сразу видно, что это за дурачье. Впрочем, кто не подозревает в глупости другого, сам глуп. Так всегда говорил Севери, если Рууса осмеливалась пилить его.
Танго оборвалось неожиданно, точно вовсе и не звучало. Стоявшие на лестнице парни спустились вниз и рассыпались по двору. Дежурный открыл обе половинки двери.
Перед ними возник пьяный, он тяжело качался, словно мешок, наполненный водой.
- Хай! - сказал он.
Вечно они говорят "хай!". Думают, что к ним надо так обращаться. Вяйнё смотрел мимо парня, будто того и не было. Потом вдруг подумал: а не заставить ли Фейю сначала их увидеть. У него тоже, конечно, с собой пушка. Рот Вяйнё приоткрылся, сердце забилось сильнее. На лестницу высыпала толпа молодежи. Вяйнё вытянул шею, но не видел пока того, кого искал. И хотя он не смотрел на Онни, но сразу почувствовал в нем перемену - теперь это тот самый Онни, каким он всегда был для белобрысых.
- Хай, это ты! - радостно воскликнул Онни, потом понизил голос и таинственно шепнул: - Тебе, наверно, бутылку?
- Именно это нашему брату и требуется… Я сразу смекнул, чего вы тут торчите… Я с цыганами всегда дружил… Так что открывай лавочку, покупатель пришел стоящий.
- Послушай-ка, начальник… - Онни взял пьяного за плечи, наклонился к нему и шепнул в самое ухо: - Ты верно угадал, я сразу смекнул: ты парень что надо. Но я поленился захватить товар с собой. Иди вон туда, вдоль дома, потом заверни за угол. Дорогу знаешь? Свернешь направо. Дойдешь до сарая…
Вяйнё едва перевел дух - на лестнице мелькнули черные волосы. Потом показался весь человек. Это был Фейя. Ошибки быть не могло - горбатый нос, как у всех в их семействе. Вяйнё испуганно попятился…
- Онни!
- …и постучишь в дверь, если без этого не откроют. Там наш приятель, он тебе продаст, сколько захочешь. - Онни засмеялся, взял парня за плечи, повернул кругом и слегка подтолкнул в сторону двора. - Только поторопись! - крикнул он еще вслед. - Он может скоро расторговаться!
Фейя стоял на нижней ступеньке. Он отирал лоб белым платком, на ногах у него были сапоги из хорошей блестящей кожи. Он не сошел в сторону тира, как многие, а направился прямо к ним. Потом остановился и повернулся спиной. Вот он достал из кармана сигареты, протянул стоявшему рядом белобрысому, но тот не взял, вытащил свои и что-то недружелюбно буркнул.
Онни выхватил из-за пояса пистолет. Казалось, он смеется, но глаза были как два холодных лезвия. Рука вытянулась прямо вперед.
Вяйнё тоже вытащил руку из-за спины. Он все время искоса следил, что делается во дворе, ему показалось, что в глубине двора появился и второй цыган, моложе Фейи, почти мальчик; не успел он приглядеться, как пьяный деревенщина наткнулся на умывальник перед уборной, и бумажные полотенца разлетелись по воздуху, какая-то девушка взвизгнула, парни стали сквернословить.
- Фейя! - крикнул Онни. Он хотел, чтобы Фейя увидел и понял, за что́.
Фейя быстро обернулся, сигарета выпала из его пальцев, рот открылся, словно он хотел крикнуть, а рука поползла в карман. Пистолет Онни звонко взвизгнул: риу! В воздухе вспыхнули желтые искры, показался дым, куда-то улетела гильза. Вяйнё понял, что он тоже должен выстрелить, рука его направилась туда же, куда была вытянута рука Онни, и он нажал курок. Выстрел прогремел мощно, как взрыв, волна от него ударила в стену и откатилась во двор.
Онни уже бежал к лесу, кусты на его пути трещали, мелькали белые манжеты рубашки. Вяйнё тоже бросился за ним, но успел заметить через плечо, что кто-то лежит на земле, а остальные рассыпались по двору, потом разом закричали - казалось, что кричит одно могучее животное, логово которого разворошили копьем.
- Сашка… домой, расскажешь…
Это были единственные слова, которые можно было разобрать, но и они прозвучали как-то странно, словно заржала лошадь, сломавшая ногу.
Ветки били Вяйнё по лицу, цеплялись за одежду и рвали ее - рука обо что-то стукнулась, и "Гаспар Арицага Эйбар" снова выстрелил. Но теперь звук был иной - как удар хлыста, в воздухе мелькнули осколки камня и мох. Пуля, видно, ушла в землю. Ногу Вяйнё пронзительно ожгло, но он не придал этому значения, а бежал все дальше во тьму, отталкивая преграждающие путь ветки, и не слышал уже ничего, кроме своего натужного дыхания.
3. Антти-ноль-три
Харьюнпяа так сжал перекладину на уровне живота, что побелели руки, потом опустил правую ногу вниз - ну, еще, еще немного… Левое бедро оказалось уже почти на уровне рук, но тщетно: правая нога нашаривала только пустоту. А ведь перекладина-то есть, вне всякого сомнения, есть - всего на расстоянии нескольких сантиметров или даже миллиметров, но, чтобы уж точно в этом увериться, надо ее все-таки нащупать.
Карабкаясь вверх, Харьюнпяа не заметил, что расстояния между перекладинами такие большие. Минуту назад ему пришлось изо всех сил тянуться. А перед этим он чуть не ступил куда-то в сторону, мимо лестницы, и так испугался, что ткнул ногу в стену - нога оказалась между перекладинами, и он только чуть-чуть коснулся их каблуком. Оба раза сердце у него зашлось от мысли, что могло случиться: полы куртки взметнулись бы вверх, руки начали бы хватать пустоту - он стал бы невесом, в ушах засвистел бы ветер.
Он прижался к лестнице, стараясь успокоиться и подавить чувство страха, но в голове завертелись возможные заголовки и заметки завтрашних газет: "ПОЖАРНЫЕ СНЯЛИ ПОЛИЦЕЙСКОГО С ПОЖАРНОЙ ЛЕСТНИЦЫ"… ""Кошек мне иногда приходилось снимать с дерева, но старшего констебля с пожарной лестницы - ни разу", - признался начальник пожарной части…"
- Дьявол меня побери!
- …мо! …ийство!
Лестница дрогнула, сильно и угрожающе. Потом снова, несколько раз - кто-то внизу, видимо, тряс ее.
- …мо! …ийство!
Харьюнпяа понял, что крик адресован ему, что кричит Кеттунен, и, хотя слова доносились очень слабо, он догадался и о том, какое у Кеттунена дело.
В первый раз он поглядел прямо вниз: лестница как будто сужается, расстояния между перекладинами, казалось, становятся уже и уже, а под конец все сливается вместе и превращается в острое копье, устремленное во тьму, к асфальту; мусорные контейнеры выглядят маленькими, почти неразличимыми, точно грязные кусочки сахара, стоящий возле них микроавтобус напоминает перевернутую набок пепельницу. А Кеттунен - Харьюнпяа наконец различил и его - выделяется темным пятном у самой пожарной лестницы и глядит вверх, запрокинув голову так, что лицо его кажется эллипсом - ничего, кроме рта и крика:
- Тимо! Убийство!
Кеттунен размахивал руками, потом метнулся к машине - включил мотор и зажег фары. Видимо, чтобы поторопить Харьюнпяа.
Харьюнпяа обтер ладони, сначала одну, потом другую, стараясь крепче держаться за перекладину, опустил ногу - и тут только заметил, что он снова на уровне того окна, мимо которого недавно поднимался.
Теперь в комнате, казавшейся желтым шестигранником, горел свет. Он увидел стены, потолок и пол, ведущую куда-то дверь; женщина стояла у раковины, мыла и отжимала тряпку.
Харьюнпяа пришла в голову, может, и безумная, но, в сущности, совсем неплохая мысль: окно находится всего в каком-нибудь метре от лестницы, открывается с его стороны, и лестница прикреплена к стене как раз возле подоконника. Можно влезть в окно и спуститься по лестнице в доме - это будет гораздо быстрее, чем ползти по пожарной. Он дотянулся до стекла и постучал - женщина взглянула на окно, но, кажется, не заметила его. Харьюнпяа постучал снова - с такой силой, что стекло задребезжало.
- Откройте! Будьте добры, откройте!
Откуда-то донесся рев сирены - сначала одной, потом второй; Харьюнпяа приписал мелькнувшие синие молнии машинам с сиренами, но тут же понял, что это невозможно: машины шли по другую сторону дома. Он поглядел вниз. Кеттунен включил сигнальные огни. Странно было видеть их сверху. Они казались шаровыми молниями, делящими двор на сегменты, - при этом было похоже, что огни неподвижны, а двор, точно сумасшедшая синяя карусель, кружится вокруг них. Харьюнпяа заторопился.
- Откройте…
Кухня была пуста, женщина исчезла; только свет горел по-прежнему и из незакрытого крана в мойку текла вода.
Харьюнпяа набрал в легкие воздуха, будто собираясь нырнуть - выхода не было, придется спускаться так до самого низа. Началось бесконечное нащупывание одной ступеньки за другой, кряхтенье, ушиб за ушибом - рук, колен, голеней, а в голове неумолчно стучало: нельзя распускаться, надо держаться, нельзя сдаваться. Ноги обшарили пустоту; целую мучительную минуту Харьюнпяа висел только на руках, прежде чем вспомнил, что нижние перекладины спилены, и догадался отпустить руки - оказалось невысоко, но Харьюнпяа все-таки упал. С трудом поднявшись, он направился к машине, дернул дверцы и бросился на сиденье рядом с Кеттуненом.
- Что стряслось? - отдышавшись, спросил он. Во рту у него горело, руки болели, спина взмокла; он вдруг смертельно возненавидел Кеттунена. Шины взвизгнули, машина рванулась и юркнула в щель между домами - стены вспыхнули синим. Кеттунен хрипло крикнул:
- Антти-ноль-три!
Он вскинул руки и нажал на красный тумблер так, что хрустнуло.
- Оуу! - послышалось сверху, сначала приглушенно, словно неуверенно, потом вдруг так громко, что в ушах зазвенело: - Уй-уй-уй!
- Что?!
- Я же тебе сказал! Чего ты там высиживал? Я уж думал, ты с голубями снюхался и гнездо с ними на крыше вьешь…
Харьюнпяа расслабился и откинулся на спинку сиденья. Он не в состоянии был ни о чем думать. Уставился в окно и автоматически отметил, что улица перед ними хорошо просматривается - был четверг, будний вечер. И вдруг почувствовал радость, почти головокружительную радость от того, что жив, цел, сидит в машине и куда-то зачем-то едет. Ненависть к Кеттунену прошла, может быть, это вообще была ненависть не к нему, а к тому, на что Кеттунен его толкнул. Вслед за тем он почти с облегчением подумал, что предстоящее дело, какое бы оно ни было, не придется расследовать подразделению Норри - сам Харьюнпяа был на дежурстве просто как помощник, - дело, скорее всего, попадет к Кандолину, который только что перешел из отдела грабежей в отдел насильственных действий и был в эту ночь дежурным комиссаром.
Кеттунен свернул на улицу Нурденскьёльда и остановился перед трамвайными рельсами. Пальцы Харьюнпяа нащупали на сиденье экземпляр донесения, брошенный туда, видимо, в спешке. Он развернул бумагу. Это был перечень поручений, данных по рации: "А-0-3 - убийство, новое, убийца где-то поблизости".
- Что, собственно, случилось? - удивился он, чувствуя себя одураченным. - И где?
- На Малом пороге. Ты что там отсыпался, что ли?
Харьюнпяа открыл было рот, но прикусил язык, сделал глубокий вдох и крикнул так, что перекричал даже сирену:
- Я боялся! Я до черта боялся свалиться вниз!
Кеттунен бросил взгляд на Харьюнпяа, быстрый и какой-то досадливый, как на человека, напившегося в неподобающем месте, потом повернул машину на Паровозное шоссе и, только выехав на прямую дорогу, сказал:
- Там скверная история с выстрелами. По крайней мере двое убитых. Раненых бог знает сколько. Это зал для танцев - злодеи явились во двор и, не глядя, стали палить во все, что шевелится.
Харьюнпяа ничего не ответил, только чуть крепче налег на подлокотник. Машина неслась, подминая под себя дорогу. Сирена выла. Звук был то выше, то ниже. Они ехали по тому же маршруту, которым обычно возвращались из центра в Полицейское управление, но на этот раз не поднялись на улицу Пасила, а продолжали ехать вдоль пристанционных путей. Из рации донеслось оповещение, и Харьюнпяа увеличил громкость.
- …стреляющих было двое, они скрылись в ближайшем лесочке и, может быть, попытаются выбраться через него в центр. Обоим лет по двадцать - двадцать пять, оба цыгане. Одеты…
- Цыгане! - охнул Кеттунен. - Следовало догадаться! У кого еще хватит идиотизма стрелять в толпу… в невинных… забавы ради…
- …под ними светлые шерстяные свитеры или рубашки. Тот, который пониже, обут в сапоги, во что другой - неизвестно. Оба вооружены и опасны… убегая, продолжали стрелять из леса… Повторяем для всех групп захвата…
- Господи, хоть бы не попались нам навстречу! - сказал Кеттунен, сжав зубы. - Я не знаю, что… Эти цыгане просто ненормальные, до того подозрительные, что готовы уложить всех встречных, если им покажется, что среди них есть враг…
Кеттунен еще некоторое время что-то бормотал, потом оторвал одну руку от баранки, отвел полу куртки, вытащил пистолет и опустил его на сиденье. В свете мелькавших уличных фонарей нержавеющая сталь поблескивала тусклой синевой. Харьюнпяа вспомнил о своем оружии. Оно все еще лежало в ящичке, куда он его положил, направляясь к пожарной лестнице; это был обыкновенный темный "Смит-Вессон", который ему выдали, чтобы в обществе сохранялись спокойствие, закон и порядок. Стоя на страже этих ценностей, он пристрелил им попавшую под поезд собаку.
Слева промелькнуло Полицейское управление. Перед ними появился "сааб" оперативного отдела. На его крыше тоже мелькали сигнальные огни, но звук сирены тонул в реве их собственной. Харьюнпяа тревожно потер подбородок: "сааб" шел от Полицейского управления - это означало, что даже группы, находящиеся на отдыхе, были отправлены на задание, следовательно, дела на Малом обстоят хуже некуда. Вскоре перед ними показалась еще одна сигнальная лампа. Она, наверно, принадлежала какой-нибудь "ладе" из криминальной полиции. Харьюнпяа хотелось, чтобы в машине оказался Кауранен, старший дежурный отдела насильственных действий.
По рации почти без перерыва поступали сообщения:
- …принял и докладывает, что Миккольское шоссе перекрыто.
- Со стороны Рябиновки кто-нибудь есть?.. Полицейское управление спрашивает, есть ли кто со стороны Рябиновки?
- Три-пять-два находится на Кладбищенском холме…
- Надо перекрыть пешеходную улицу Военного управления с западной стороны Рябиновки.
- Понятно…
- Шесть-один! Вызываем шесть-один!..
- На шоссе Церковного настоятеля путь перекрыт. Управление, слышите меня?
- Черт побери! - воскликнул Кеттунен. - Окружают весь район!
- Верно, - буркнул Харьюнпяа, и рот у него точно одеревенел. - Только успеют ли охватить достаточно широко?
Беспокойство Харьюнпяа нарастало, по опыту он знал, что направление к месту преступления слишком большого количества групп часто не приводит к добру - вполне может произойти так, что по-настоящему руководить действиями никто не будет: одни приказы прозвучат по нескольку раз, а другие - самые нужные - ни разу.
По Шишечной улице все три машины - "лада", "сааб" и микроавтобус - ехали друг за другом. В окнах домов черными силуэтами, словно вырезанными из картона, появлялись люди. На улицах останавливались любопытные, а ребятишки стайками бежали в сторону Малого порога.
- Вон они! - крикнул вдруг Кеттунен, согнулся, точно в него чем-то попало, и затормозил - машина со скрежетом ткнулась в край тротуара, и Харьюнпяа так стукнулся о щиток, что охнул.
- Один из убийц вон там, во дворе, - бросил Кеттунен.
Пистолет был у него уже в одной руке, другой он пытался открыть дверцу.
Харьюнпяа схватил его за рукав.
- Где, черт побери?
- За той зеленой оградой целая компания, я еще издали их заметил… Позади всех - черноволосый парень, цыган. Когда "лада" подошла, он опустился на корточки и спрятался за другими… При виде "сааба" - тоже, потом опять встал… а когда мы подъехали, он снова спрятался…
Кеттунен говорил быстро, рывками, время от времени касаясь дула пистолета.
- Погоди-ка…