- Вы знаете, - начала было женщина, но замолчала, будто захлебнулась. Потом, после паузы, продолжила: - Я хотела впустить его в свой дом… думала приласкать его… целовать ему глаза… хотела гладить его по голове… и чтобы он говорил мне всякие красивые слова…
Женщина вдруг запрокинула голову, судорожно глотнула воздуха - и расхохоталась, но это был не смех, а долгий, отчаянный вопль.
Харьюнпяа втолкнул женщину в кухню, силой заставил ее сесть и с треском захлопнул дверь ногой.
- Послушай! - сделал он новую попытку. - Выслушай меня!
Но все оказалось бесполезным, женщина была в шоке или в истерике, ей действительно требовался врач - она с силой рванулась со стула, стремясь вернуться в буфет, Харьюнпяа удерживал ее за запястья и локти - за все, за что мог ухватить, и ее прежнее оцепенение сменилось яростью. С минуту он думал: сейчас пойду и сделаю что-нибудь с Тийликкой, но тут же решил, что лучше оставить все как есть и просто уйти. Однако, не сделав ни того, ни другого, он просто рявкнул страшным голосом:
- Кауранен! Турман!
В кухню вошел Меэттянен и очень медленно закрыл за собой дверь - он был здесь самым старшим и держался с достоинством человека, привыкшего всем руководить. Он подошел к женщине и похлопал ее по плечу:
- Послушайте-ка, голубушка. Я советую…
- Прекрати! - вспыхнул Харьюнпяа. - Пошли сюда людей. Ее надо доставить к врачу.
Меэттянен отскочил и спросил одними губами:
- Она сумасшедшая?
- Она - нет. Но кто-то из нас сумасшедший…
На лице у Меэттянена выразилось недоверие - он не понял, на кого или на что намекает Харьюнпяа, но все-таки сказал:
- Хорошо. Я пришлю кого-нибудь из своих ребят…
Потом подошел к двери, остановился, держась за ручку и явно испытывая не то затруднение, не то смущение. Несколько раз потерев подбородок, он наконец решился:
- Я еще давеча хотел попросить - еще до того, как выяснилось, что покойник - полицейский… Но теперь и тем более… Когда будут давать материал для газет… может быть, там можно было бы упомянуть, что убийц поймал сотрудник полиции порядка. - Меэттянен махнул рукой и усмехнулся. - Моего имени называть не надо… Я просто к тому, что всегда пишут: уголовная полиция поймала - и слава не раз доставалась не тем, кто ее заслужил.
6. Убийцы
Харьюнпяа почти бежал по серому коридору Полицейского управления. Он уехал с Малого порога сразу, как только группа Меэттянена взяла на себя заботу о женщине. В буфете оперативных работников было более чем достаточно, зато, похоже, в Управлении некому было ни встретить, ни допросить преступников. Он оказался прав - в Управлении находился только беспокойно шагающий дежурный Ляхтеэнмяки, которому едва удавалось удерживать в разных комнатах явившихся сюда "свидетелей".
Кандолин заперся у себя в кабинете и стучал на пишущей машинке, с помощью черного кофе ему с трудом удалось привести в чувство главного свидетеля - Кауранена.
Харьюнпяа свернул за угол, толкнул дверь и попал в другой коридор, ведущий к лифтам. В конце его стоял Хиетанен, по прозвищу Шаровая Молния. Он колотил кулаком по укрепленному рядом с закрытой стальной дверью механическому пропускному устройству - утыканному кнопками и мелькающему огнями.
- Черт, черт, черт!
- Шар!
Шар обернулся. На голове у него были наушники, от которых к микрофону у губ тянулись провода; от резкого поворота головы проводок просвистел в воздухе и, как хлыст, ударил в стену.
- Тимппа! Эта чертова штуковина не работает! Завтра я объясню Бакману, куда он может ее засунуть…
- У тебя не та карточка.
Шар выдернул пропуск из регистратора.
- Что за чертовщина, и вправду… - Это был не пропуск, а банковская или какая-то другая карточка с его фотографией. - Вот почему она не лезет. Я впопыхах и не заметил.
Харьюнпяа сунул свою карточку в отверстие и стал набирать секретный код - посторонний не смог бы продвигаться по Полицейскому управлению. Здесь повсюду секретные замки - только в уборную можно попасть с ригельным ключом. Желтый свет сменился зеленым, сигнал звякнул, Харьюнпяа вытащил карточку и распахнул дверь. Они вошли на первый этаж тюрьмы, там было пусто, на содержание дежурных не хватало средств. Оба остановились, поджидая лифт.
- В "садок"? - спросил Харьюнпяа.
- Да. Им понадобился переводчик.
- Этим убийцам?
- Не притворяйся, будто ты не в курсе дела. Небось не хуже моего знаешь, что это цыгане. Каждый раз, как только дело доходит до чего-нибудь серьезного, они ничего, кроме своего языка, не понимают, черт его знает, как он там называется. Того и гляди - потребуют признать его третьим государственным языком…
- А ты?..
- Нет. Два-три слова знаю, остальное…
Шаровая Молния распахнул полы пиджака. За поясом торчала черная ручка резиновой дубинки.
- Вот мой толмач. Убийц полицейского он живо научит даже на санскрите говорить, можешь быть уверен.
- Бога ради, не надо…
Харьюнпяа притронулся к рукаву Шаровой Молнии, но тот резко отдернул руку, совсем как Валпури, когда она еще вдоволь не накапризничалась. Но Шар не капризничал - он смотрел куда-то в потолок, Харьюнпяа заметил, что он прячет глаза.
Лифт остановился, они вошли и оказались в окружении серых металлических стен, словно в консервной банке. Лифт стал опускаться; глазок наблюдателя следил за пассажирами сверху, и кто-то где-то видел, как выглядят их макушки, только то, что происходит в мозгу, оставалось для него тайной.
- Асикайнена никто не любил, когда он здесь работал, - проговорил Шар непривычно глухим голосом. - Он был такой… оригинал. Как и я. И я знаю… Но я его любил. В те времена, когда мы работали в группе краж со взломом, он был моим лучшим другом. А для приработка мы следили за хлебными машинами. Утром, закончив объезд, мы сидели с ним в какой-нибудь забегаловке и ели свежие французские хлебцы. Он мне всякий раз говорил: "Послушай, Шар, в один прекрасный день ты еще станешь начальником криминальной полиции"… Оригинал, и только. Здесь таких, как тебе известно, не любят. - Шар сунул в рот жевательную резинку и быстро заработал челюстями. Потом заставил себя усмехнуться: Ты подумал, что я хочу их проучить. Да нет. Даже дерьмо возить - и то какой-то гуманизм требуется. Это просто для острастки.
Лифт дошел до цокольного этажа. В коридоре, ведущем направо, находились пустые следственные комнаты, но, повернув налево, человек попадал в переход, подобный тем, какие бывают в аэропортах. Сразу за ним шла застекленная комната надзирателей, примыкающая к помещению со скамейками, куда задержанных доставляли прямо из машины.
Сюда, в комнату, прозванную "садком", набилось множество народу - поглядеть на убийц пришли даже надзиратели с верхних этажей. Под яркими лампами "садка" топталась группа Каллио - один констебль постарше, два помоложе. А между ними стояли оба арестованных.
- But why? Please, take my passport and…
- Tsast kiip joor mauth kloust and empti joor pokits!
- But why? Why!
- Kiip joor mauth kloust, juu pladi möödö!
- Дьявольщина… - Харьюнпяа остановился словно вкопанный и сжал виски, как будто у него заболела голова. Шар, не сбавляя скорости, протиснулся между стражниками на середину комнаты. Он хорошо говорил по-английски, так как несколько лет назад служил в военной полиции на Кипре.
- Okay. What’s the problem? - начал было он и тут только понял, что́ произошло. Немного пригнувшись и сразу выпрямившись, он сдернул с головы наушники и заорал: - Засранцы! Быть не может!
Отступать было поздно - задержанные дергали его за лацканы и жестикулировали, обрушивая на него поток английских фраз.
Это были негры - африканцы, цветные, черные, с курчавыми волосами и темной кожей, только разных оттенков - лицо длинного было почти черным, словно какое-то редкое дерево, а у того, что пониже, кожа мягко мерцала при свете ламп, напоминая шоколад "Миньон".
Харьюнпяа тяжело перевел дух и медленно, на негнущихся ногах, словно во сне, направился в комнату стражи.
- Вот их паспорта, - сказал Мяэнсюрья. Это был старший надзиратель, мужчина лет пятидесяти, обычно старавшийся скрывать свое мнение, но теперь в его голосе звучал явный ужас.
Харьюнпяа стал набирать номер телефона, а второй рукой открыл верхний паспорт, на первой странице значилось: "Corps Diplomatique". Ко второму паспорту он даже не притронулся.
- Полицейское управление слушает, номер четвертый, - раздалось в трубке.
- Это Харьюнпяа, звоню из "садка". - Передай снова всем машинам приметы убийц. Задержаны не те люди. Если комиссар на месте, хорошо бы ему быстро прийти сюда.
- Полицейское управление. У телефона номер четвертый, - опять повторил голос в трубке.
- Говорит Харьюнпяа, я в "садке"! Объяви…
- Не стоит, - сказал Мяэнсюрья. - Телефон не работает. В горячие дни с ним всегда так. Правда, его можно включить по коду тревоги, но мы его не знаем. Почему-то его засекретили.
- О’кей…
- Полицейское управление слушает, номер четвертый. Кто пытался к нам дозвониться?
- Кто они, по-вашему? - неистовствовал за стеклянной стеной Шар. Он загнал всех трех констеблей в угол. Те стояли, онемев от смущения, но было видно, что они уже начинали злиться - ведь они действовали правильно, схватили, как им было указано, темнокожих. Констебли, молодые, светловолосые и плечистые ребята, видимо, были направлены в Хельсинки прямо с курсов.
- Кто они, по-вашему?
- Ну, похожи на черномазых…
- Похожи. Черные они и есть. А убийцы - цыгане!
- По рации передали, что оба темные.
- Господи помилуй! И как ты только получил лычки старшего констебля? Неужели ты цыган не знаешь?
- В наших краях цыган называют цыганами… А в международных законах, наверно, найдется парочка параграфов, по которым этих двоих можно выдворить из страны.
- В ваших краях, может, дневальный передает по рации - принесите, мол, мне, ребята, конфет из киоска. А теперь ты в наших краях, в столице! Нашу рацию может слушать кто угодно - газетчики, министры… Это расовая дискриминация - называть цыган цыганами.
Харьюнпяа тихонько пошел обратно к лифту. Мяэнсюрья, расстроенный, следовал за ним.
- Харьюнпяа…
- Да?
- Я о срочной связи - вдруг ты о ней кому-нибудь скажешь… Я не имел в виду, что она плохо поставлена. Не говори ничего такого. Она все-таки помогает провести дежурство - всегда знаешь, когда надо посмотреть новости по телевизору.
- Не беспокойся. Никому не скажу.
- Хорошо. Просто я засомневался. Даже моему месту многие завидуют.
Двери лифта открылись, и в коридор впорхнул Кандолин.
- Стрелки́ здесь?
- Какие-нибудь стрелки́ тут, надеюсь, есть…
- Что?.. Ты куда, Харьюнпяа?
- Кофе пить. У меня за весь вечер ни минутки свободной не было. - Харьюнпяа вошел в лифт и, прежде чем двери закрылись, успел сказать: - Меэттянен хотел, чтобы ты рассказал газетчикам, что этих парней задержали его ребята.
Пить кофе он не пошел. Дошел до конца длинного коридора, напоминающего слепую кишку, и стал смотреть в окно. На улице уже совсем стемнело. И хотя не было еще и середины августа, за стеклом то и дело мелькали желтые листья. Поднялся ветер.
Вдобавок ко всему Харьюнпяа мучило то, что он не любил Кандолина, хотя почти не знал его. Вообще-то Кандолин считался дельным работником и к нему относились с уважением, подчиненные его даже любили. Да и не только подчиненные. Стоило собраться веселой компании в любом углу Полицейского управления, как можно было с уверенностью сказать, что Кандолин там и смеется громче всех.
Может быть, именно этот смех и был неприятен Харьюнпяа?
7. Совещание
- Да, оба цыгане, - сказал Кандолин по телефону. - Свидетелей - десятки. Нет, еще нет. Для проверки кое-кого задержали, но, как руководитель операции, хочу подчеркнуть, что никто пока не арестован.
Долговязый и костлявый на вид, Кандолин чем-то напоминал американского бизнесмена. Его движения отличались быстротой и гибкостью, по возрасту ему не дашь больше сорока, хотя на самом деле было уже за пятьдесят.
- Можете не сомневаться, убийство полицейского не останется безнаказанным. Конечно, на этой стадии… Он не был при исполнении служебных обязанностей, но обнаружились известные обстоятельства, позволяющие предположить, что именно они являются причиной содеянного.
Кандолин был одет в серый костюм и белоснежную рубашку с галстуком в красную полоску. Он носил очки в темной оправе, слишком массивные для его лица, такие, какие вошли в моду у чиновников во времена президента Кекконена. В электричке Кандолина было бы трудно отличить от остальных пассажиров - он мог сойти за представителя любой другой профессии.
- Безусловно. Звоните…
Была пятница, половина второго ночи. Ездившие на Малый порог полицейские и вызванные из дому следователи отдела, теснясь, сидели в кабинете комиссара Кандолина. Совещание не клеилось: в дверь то и дело стучали, кто-нибудь приносил новые сведения, что-то сообщали по телефону, кто-то вспоминал о незаконченном расследовании - но главной помехой был телефон, трезвонивший без передышки. Звонили из всех губернских газет, едва только Финское телеграфное агентство передало полученное известие. Кандолин, который только что узнал, что жертвой выстрелов оказался полицейский, возбужденно, словно очевидец, излагал каждому звонившему ход событий от начала до конца - он никого не хотел обделить. Но на лицах остальных читались ночная усталость, задерганность и недостаток кислорода в комнате без окон.
- Нет, имя пока не могу назвать. Он уже не служил в хельсинкской полиции, хотя раньше работал у нас…
- Кандолин! - Кауранен куда-то сбегал и вернулся - он держал в руке листок из блокнота, - и, так как Кандолин его не замечал, Кауранен сел за спину комиссара и осторожно тронул его за плечо: - Кандолин!
- Простите, о чем вы спросили?.. Ну что за чертовщина!.. - досадливо отмахнулся Кандолин, как бы скомандовав: "Молчать!"
Кауранен вернулся на свое место, сел и стал теребить листок, глаза его были встревожены, на щеках выступили красные пятна, он несколько раз открывал рот, желая что-то сказать.
Кандолин бросил трубку на рычаг и кашлянул.
- Ну, так. Давайте-ка, ребята, сохранять спокойствие - впопыхах такие дела не делаются. Это одинаково важно для всех нас. Что у тебя?
- Асикайнен уже три года как ушел из полиции, - совсем расстроенный, сказал Кауранен, - я только что был…
- И что?
- Ни черта…
- Год назад я что-то такое слышал, но подумал - сплетни.
- Все может быть. Ведь в бумажнике не было служебного жетона.
- Черт побери!
- Как…
- Молчать!
Кандолин встал и, сжав руки в кулаки, оперся на стол:
- Кауранен, ты вполне… уверен?
- Я только что звонил в Рийхимяки, - сказал Кауранен, побледнев и глядя в пол. - Их дежурный вспомнил Асикайнена и рассказал, что он проработал там меньше года и ушел со службы…
- Почему?
На лбу у Кандолина выступило несколько капель. Он с опаской поглядывал на телефон, будто вдруг стал его бояться. Потом быстрыми угловатыми движениями начал приводить в порядок лежавшие на столе карандаши - ему явно хотелось передвинуть и пистолет в полиэтиленовом футляре, но он этого не сделал.
- Ну-у… Из кофейной кассы после появления Асикайнена стали пропадать деньги - суммы небольшие, но все же… Об этом заявили. Асикайнен захотел уволиться. Дело так и не выяснилось. После этого он, говорят, занимался разными делами - был торговым агентом, сторожем. И все такое.
Мужчины молчали, не глядя друг на друга, - по какой-то необъяснимой причине они почувствовали себя запачканными, и им захотелось оказаться сейчас в одиночестве или где-нибудь в другом месте; были тут и досада, и мгновенно мелькнувший страх. Рейно Асикайнен, оказывается, был вор…
Вопреки всеобщему убеждению преступления, совершенные полицейскими, расследуются очень тщательно. Малейшее подозрение рассматривается скрупулезно и безжалостно, дело разбирается глубже, чем оно того заслуживает, - с тем чтобы заподозренный не смог уже больше вернуться к прежней службе, даже если он в конце концов и признавался невиновным. И основывалась такая строгость не на каких-то принципах и не на гордом лозунге: держать знамя незапятнанным, - а просто на желании умыть руки, как это сделал некогда Пилат.
- Почему туда позвонили только теперь? - крикнул Кандолин так, что все подняли головы, - он стоял посреди комнаты совершенно неузнаваемый, кулаки у него сжимались и разжимались, кадык поднимался и опускался.
- Да каждому из нас пришлось допросить трех-четырех свидетелей, - мрачно сказал Кауранен. - Но все одна болтовня…
Кандолин провел рукой по волосам и вернулся к столу.
- Само собой, - сказал он и усмехнулся так, чтобы его давешнее раздражение можно было принять за притворное. - А по домашнему адресу сообщили?
- Пытались, во всяком случае - по всем трем.
- По трем?
- Да. Официальный адрес у него в Вантаа, но он уже с полгода обитал в другом месте. Там живет женщина, по имени Тийна Малмберг, у нее не оказалось телефона. Из бумаг, найденных в кармане, мы узнали его второй адрес - Третья линия, девять СО - Тарья-Леена Яаккола. И третий: Речной остров, Гаванская улица, Яана Суоминен. Самая свежая открытка пришла ему от какого-то Кика на адрес этой Яаны.
- Он не был женат?
- Был. Но развелся, помнится, еще до того, как ушел от нас. Детей, кажется, не было, тогда, во всяком случае.
- А родители?
- Их еще не успели…
- Ясно. Ладно, ладно…
Кандолин снова встал и принялся кругами ходить по комнате. Потирая подбородок одной рукой, он держал другую в кармане так, что из-под полы пиджака виднелась кобура револьвера.