- В Швеции прецедентов не было, - сказал он. - Разве что если углубиться в прошлое вплоть до времен Нордлунда и бойни на пароходе "Принц Карл". Им пришлось опираться исключительно на американские исследования за последние несколько десятков лет. - Он продул трубку и продолжил, набивая ее: - У американских психологов, в отличие от наших, нет недостатка в материале для подобного рода исследований. Здесь упомянуты среди прочих душитель из Бостона; Спек, убивший в Чикаго восемь медсестер; Уитмен, выстрелами с вышки убивший шестнадцать человек, а ранивший намного больше; Анрэг, который вышел на улицу в Нью-Джерси и за двенадцать минут застрелил тринадцать человек, и множество других случаев, о которых вам наверняка известно из газет. - Он перелистал зеленую книгу.
- Групповые убийства - это, кажется по части американцев, - заметил Гюнвальд Ларссон.
- Да, - согласился Меландер, - в этом труде излагаются несколько довольно правдоподобных теорий, обобщающих это явление.
- Апология насилия, - произнес Колльберг. - Общество карьеристов. Продажа оружия по почте. Грязная война во Вьетнаме.
Меландер сделал затяжку и кивнул.
- Среди всего прочего, - согласился он.
- Я где-то читал, - сказал Колльберг, - что на тысячу американцев имеются один-два потенциальных преступника, способных совершить групповые убийства. Интересно, каким образом им удалось это установить.
- Анкетный опрос, - объяснил Гюнвальд Ларссон. - Это тоже американская выдумка. Обходят дома и расспрашивают людей, как им кажется, способны ли они совершить групповое убийство. Двое из тысячи отвечают: "Да, мне кажется это приятным".
Мартин Бек высморкался и покрасневшими глазами с раздражением посмотрел на Гюнвальда Ларссона.
Меландер откинулся назад и распрямил ноги.
- А что твои психологи говорят о характерных чертах такого убийцы?
Меландер отыскал нужную страницу и прочел:
- Ему чаще всего меньше тридцати лет, он робкий и недоразвитый, хотя окружающие считают его хорошо воспитанным и сообразительным. Иногда он пьющий, но чаще является абстинентом. Предполагается, что он небольшого роста, с каким-нибудь физическим дефектом, который выделяет его из общей массы. В обществе он играет незначительную роль, рос в нищете. Часто это ребенок разведенных родителей или сирота и в детстве ему не хватало ласки. Как правило, он не совершал до этого никаких серьезных правонарушений. - Он поднял глаза и пояснил: - Это основано на сопоставлении фактов, которые выясняются при допросах, и тестовых исследований американских преступников, совершивших групповые убийства.
- Да ведь такой убийца должен быть сумасшедшим, - сказал Гюнвальд Ларссон. - Но по нему этого не видно до тех пор, пока он не выскочит на улицу и не убьет кучу народу.
- Тот, кто является психопатом, может производить впечатление абсолютно нормального человека до тех пор, пока не произойдет нечто, давшее толчок освобождению скрытой в нем болезни. Психопатия состоит в том, что какая-то или какие-то черты характера данного человека ненормально развиты, в остальном же он совершенно нормален, это касается одаренности, способности к работе и так далее. Людей, которые внезапно совершают групповые убийства, бессмысленные и внешне не имеющие причины, их друзья и родственники, как правило, считают рассудительными, хорошо воспитанными, и никто не ожидает, что они способны на такое. Большинство преступников, которых описали американцы, утверждают, что уже давно знали о своей болезни и пытались подавить в себе разрушительные тенденции, однако в конце концов поддавались им. Такой убийца может страдать манией преследования или манией величия, а также болезненным чувством вины. Нередко подобный преступник обосновывает свой поступок тем, что он хотел добиться признания, или тем, что ему хотелось, чтобы о нем писали в газетах. Чаще всего за таким поступком скрывается желание чем-либо выделиться или жажда мести. Преступник считает, что к нему плохо относятся, он чувствует себя униженным и непонятым. В большинстве случаев у них наблюдаются серьезные сексуальные отклонения.
После этого монолога Меландера воцарилась тишина. Мартин Бек смотрел в окно. Он был бледен, с темными тенями под глазами, и сутулился заметнее, чем обычно.
Колльберг сидел на письменном столе Гюнвальда Ларссона и соединял его скрепки в длинную цепочку. Гюнвальд Ларссон раздраженно отобрал у него коробочку со скрепками.
- Я читал вчера книжку об Уитмене, - сказал он, - ну, о том, который застрелил несколько человек с вышки в университете в Остине. Какой-то австрийский психолог, профессор, доказывает в ней, что сексуальное отклонение Уитмена состояло в том, что ему хотелось переспать с собственной матерью. Вместо того, чтобы ввести в нее фаллос, пишет этот профессор, он воткнул в нее нож. Не могу похвастать такой памятью, как у Фредрика, но последняя фраза этой книги звучит следующим образом: "Потом он поднялся на вышку, которая была для него символом фаллоса, и излил свое смертоносное семя, словно выстрелы любви, в Мать Землю".
В кабинет вошел Монссон с неизменной зубочисткой в уголке рта.
- О Боже, о чем это вы здесь говорите!
- Автобус тоже может быть своего рода сексуальным символом, - задумчиво сказал Гюнвальд Ларссон, - хотя и в горизонтальном положении.
Монссон вытаращил на него глаза.
Мартин Бек подошел к Меландеру и взял зеленую книжку.
- Я хочу почитать это в спокойной обстановке, - сказал он. - Без остроумных комментариев.
Он направился к двери, однако его остановил Монссон, который вынул зубочистку изо рта и спросил:
- Что я должен делать?
- Не знаю. Спроси у Колльберга, - коротко ответил Мартин Бек и вышел.
- Можешь сходить побеседовать с домохозяйкой, у которой жил тот араб.
Он написал на листке бумаги фамилию и адрес и протянул листок Монссону.
- Что происходит с Мартином? - спросил Гюнвальд Ларссон. - Почему у него такой кислый вид? Колльберг пожал плечами.
- Наверное, у него есть на то свои причины, - ответил он.
Монссону понадобилось добрых полчаса, чтобы добраться до Норра-Сташенсгатан при таком интенсивном уличном движении. Когда он поставил машину напротив дома № 48, было начало четвертого и уже почти стемнело.
В этом доме было два жильца с фамилией Карлсон, однако Монссон без труда вычислил того, кто ему нужен.
К двери было прикноплено восемь картонок с фамилиями. Две из них были напечатаны, остальные - написаны от руки разными почерками. На всех картонках были иностранные фамилии. Фамилии Мохаммеда Бусси среди них не оказалось.
Монссон позвонил. Дверь открыл мужчина с черными усиками, в мятых брюках и майке.
- Фру Карлсон дома? - спросил Монссон.
Мужчина продемонстрировал в улыбке ослепительно белые зубы и развел руками.
- Фру Карлсон нет в дом, - ответил он на ломаном шведском языке. - Она скоро будет.
- Я подожду ее, - сказал Монссон, входя в прихожую.
Он расстегнул плащ и посмотрел на улыбающегося иностранца.
- Вы знали Мохаммеда Бусси, который здесь жил?
Улыбка на лице мужчины мгновенно исчезла.
- Да, - ответил он. - Это было ужасно. Ужасно. Мохаммед быть мой друг.
- Вы тоже араб? - спросил Монссон.
- Нет, турок. А вы тоже иностранец?
- Нет, - ответил Монссон. - Я швед.
- О, я решил, что вы иностранец, потому что вы чуть-чуть запинаетесь.
Монссон строго посмотрел на него.
- Я полицейский, - объяснил он. - Мне хотелось бы немного осмотреться здесь, если позволите. Дома есть еще кто-нибудь, кроме вас?
- Нет, только я. У меня выходной.
Монссон огляделся по сторонам. Прихожая была темная, длинная и узкая, здесь стояли плетеный стул, столик и металлическая вешалка. На столике лежали газеты и несколько писем с иностранными марками. Кроме входной, в прихожую выходило еще пять дверей, в том числе одна двойная и две маленьких дверки, очевидно, в туалет и кладовку.
Монссон подошел к двойной двери и открыл одну створку.
- - Личная комната фру Карлсон, - испуганно сказал мужчина в майке. - Вход запрещен.
Монссон заглянул в комнату, уставленную мебелью и служащую, вероятнее всего, спальней и гостиной одновременно.
Следующая дверь вела в кухню. Большую и хорошо оборудованную.
- Запрещено ходить в кухню, - сказал стоящий за спиной Монссона турок.
- Сколько здесь комнат? - спросил Монссон.
- Комната фру Карлсон, кухня и наша комната, - сказал турок. - Еще туалет и кладовка.
Монссон нахмурил брови.
- Значит, две комнаты и кухня, - уточнил он для себя.
- А сейчас смотреть на нашу комнату, - сказал турок, открывая дверь.
Комната была размерами приблизительно пять на шесть метров.
Два окна выходили на улицу, на них были обвисшие выцветшие занавески. Вдоль стен стояли разные кровати, а между окнами - топчан, обращенный изголовьем к стене.
Монссон насчитал шесть кроватей. Две были не застелены. Везде валялись обувь, предметы одежды, книги и газеты. В центре комнаты стоял белый лакированный стол в окружении пяти разнокалиберных стульев. Меблировку дополнял высокий комод из темного дерева с выжженными на нем узорами, стоящий наискосок у одного из окон.
В комнате было еще две двери, кроме входной. Перед одной из них стояла кровать; значит эта дверь наверняка вела в комнату фру Карлсон и была заперта. За другой дверью находилась кладовка, набитая одеждой и чемоданами.
- Вас живет здесь шестеро? - спросил Монссон.
- Нет, нас восемь, - ответил турок. Он подошел к кровати, стоящей перед дверью, и выдвинул из-под нее еще один матрац, одновременно показав на другую кровать. - Две раздвигаются, - сказал он. - Мохаммед спал на той кровати.
- А на остальных семи кто? - спросил Монссон. - Турки?
- Нет, три турка, два… нет, один араб, два испанца, один финн и новенький, грек.
- Едите вы тоже здесь?
Турок быстро прошел к противоположной стене, чтобы поправить подушку на одной из кроватей. Монссон успел заметить раскрытый порнографический журнал, прежде чем его прикрыла подушка.
- Извините, - сказал турок. - Тут немного… не так хорошо убрано. Едим ли мы здесь? Нет, готовить еду запрещено. Запрещено ходить в кухню, запрещено иметь электрическую плитку в комнате. Не разрешается варить еду и кофе.
- А сколько вы платите?
- По триста пятьдесят крон с человека.
- В месяц?
- Да. Каждый месяц триста пятьдесят крон.
Турок кивал головой и почесывал темные, жесткие, как щетина, волосы в вырезе майки.
- Я очень хорошо зарабатываю, - сказал он. - Сто семьдесят крон в неделю. Я вагоновожатый. Раньше я работать в ресторане и не зарабатывать так хорошо.
- Вы не знаете, у Мохаммеда Бусси были какие-нибудь родственники? - спросил Монссон. - Родители, братья и сестры?
- Не знаю. Мы были хорошие друзья, но Мохаммед не говорит много. Он очень боялся.
Монссон, глядящий в окно на кучку замерзших людей, которые ждали на остановке автобус, обернулся.
- Боялся?
- Нет, нет, не боялся. Как это сказать? Он был не храбрый.
- Ага, понятно, несмелый, - сказал Монссон. - И долго он здесь жил?
Турок сел на топчан, стоящий между окнами.
- Не знаю. Я приехал сюда прошлый месяц. Мохаммед уже жил здесь.
Монссон потел в утепленном плаще. Воздух был тяжелым от испарений восьми обитателей комнаты.
Он неожиданно затосковал по Мальмё и своей уютной квартирке, на Регементсгатан. Монссон достал из кармана последнюю зубочистку и спросил:
- Когда вернется, фру Карлсон?
Турок пожал плечами.
- Не знаю. Скоро.
Монссон с зубочисткой во рту уселся за круглый стол и принялся ждать.
Через полчаса он выбросил в пепельницу остатки изжеванной зубочистки. Появились еще два жильца фру Карлсон, однако сама хозяйка все еще отсутствовала.
Вновь прибывшие оказались испанцами, и так как их запас шведских слов был невероятно мал, а запас испанских слов у Монссона вообще равнялся нулю, то он вскоре отказался от попытки допросить их. Ему удалось выяснить лишь то, что одного из них зовут Рамон, а другого - Хуан, и что они работают мойщиками посуды в кафе самообслуживания.
Турок лежал на топчане и лениво перелистывал немецкий еженедельник. Испанцы оживленно разговаривали, готовясь к вечерним развлечениям, составной частью которых должна была быть девушка по имени Керстин; она-то и была главной темой их беседы.
Монссон взглянул на часы. Он решил ждать до половины шестого и ни минутой дольше.
Фру Карлсон пришла, когда до половины шестого оставалось две минуты.
Она усадила Монссона на свой роскошный диван, угостила его вином и принялась сетовать на невыносимую жизнь домовладелицы, у которой есть квартиранты.
- Одинокой бедной женщине не очень приятно, когда у нее в доме полно мужчин, - говорила она. - И к тому же иностранцев. Но что еще остается делать бедной несчастной вдове?
Монссон быстро сосчитал. Несчастная вдова загребала почти три тысячи в месяц от сдачи комнаты.
- Этот Мохаммед, - сказала она, - остался должен мне за прошлый месяц. Не могли бы вы как-нибудь уладить это дело? У него ведь были деньги в банке.
На вопрос Монссона, какого она мнения о Мохаммеде, фру Карлсон ответила:
- Для араба он действительно был довольно милым. Обычно они такие грязные и безответственные. Однако он был вежливый, тихий и производил впечатление человека порядочного; не пил, и девушки, судя по всему, у него тоже не было. Единственное, что, как я уже сказала, он не заплатил за прошлый месяц.
Оказалось, что она хорошо знакома с частной жизнью своих жильцов. Рамону прекрасно подходит шлюха по имени Керстин, однако о Мохаммеде фру Карлсон ничего сказать не могла.
У него была замужняя сестра в Париже. Она писала ему, однако фру Карлсон не смогла прочесть эти письма, потому что они написаны по-арабски.
Фру Карлсон дала Монссону целую пачку писем. Адрес и фамилия сестры были на конвертах.
Все земные приобретения Мохаммеда Бусси оказались упакованными в брезентовый чемоданчик. Монссон забрал с собой и его.
XIX
Понедельник. Снег. Ветер. Собачий холод.
- Прекрасный свежий снег, - сказал Рённ.
Он стоял у окна и мечтательно глядел на улицу и крыши домов, едва различимые в клубах белого тумана.
Гюнвальд Ларссон бросил на него подозрительный взгляд и спросил:
- Это что же, какой-то тонкий намек?
- Нет. Я просто вспомнил детство и размышлял вслух.
- В высшей степени конструктивно. Может, ты поразмышляешь о том, чтобы заняться чем-нибудь более полезным? С точки зрения расследования.
- Да, конечно, - сказал Рённ. - Разве только…
- Ну?
- Именно это я и хотел сказать. Чем?
- Девять человек убито, - рассердился Гюнвальд Ларссон, - а ты стоишь и не знаешь, чем тебе заняться. Ты принимаешь участие в расследовании или нет?
- Принимаю.
- Ну так вот и попытайся что-нибудь выяснить.
- Где?
- Не знаю. Займись чем-нибудь.
- А сам ты чем занимаешься?
- Да ты ведь видишь. Читаю эту психологическую галиматью, которую состряпали профессора и Меландер.
- Зачем?
- Сам не знаю. Я что, обязан все знать?!
После кровавой бойни в автобусе прошла неделя. Расследование не продвигалось вперед, какие-либо конструктивные идеи явно отсутствовали. Даже ручеек бес полезной информации со стороны общественности начал высыхать.
Общество потребления и его граждане, вечно находящиеся в состоянии стресса, теперь уже были заняты совершенно другими мыслями и делами. Хотя до Рождества оставалось еще больше месяца, уже началась оргия реклам и закупочная истерия, которая быстро и неудержимо, словно чума, распространялась по украшенным гирляндами торговым улицам. Эпидемия не жалела никого, и от нее нельзя было убежать. Она вгрызалась в дома, проникала в квартиры, заражала и побеждала всех и все на своем пути. Дети уже плакали от усталости, а отцы семейств влезли в долги вплоть до следующего лета. Узаконенное мошенничество находило себе все новые и новые жертвы. Больницы были переполнены людьми с инфарктами, нервными расстройствами и прободными язвами желудка.
В полицейские участки в центре города участились визиты предвестников большого наплыва праздничных клиентов, на сей раз в виде мертвецки пьяных гномов, которых извлекали из подворотен и общественных туалетов. На Мариаторгет два измученных полицейских уронили находящегося в невменяемом состоянии гнома в сточную канаву, когда пытались засунуть его в такси.
Во время возникшего при этом скандала полицейских тесно окружили плачущие от отчаяния дети и разъяренные пьянчужки. Одному из полицейских попали в глаз снежком, и у него сразу же испортилось настроение. Он схватился за резиновую дубинку и огрел ею случайно оказавшегося рядом пенсионера. Выглядело это не очень красиво, и у тех, кто недолюбливал полицию, появилась новая пища для разговоров.
- В любом обществе существует скрытая ненависть к полиции, - сказал Меландер. - Нужен только какой-нибудь импульс, чтобы она стала явной.
- Ага, - без особого интереса буркнул Колльберг. - А почему так происходит?
- Потому, что полиция - это зло, однако зло, без которого нельзя обойтись, - заявил Меландер. - Все люди, даже профессиональные преступники, знают, что могут оказаться в такой ситуации, когда полиция будет их единственным спасением. Когда вор просыпается ночью оттого, что кто-то хозяйничает в его подвале, что он будет делать? Конечно же, позвонит в полицию. Однако поскольку такие ситуации бывают нечасто, то большинство людей испытывают либо страх, либо презрение, когда полиция вмешивается в их личную жизнь или нарушает их покой.
- В дополнение к другим неприятностям, - сказал Колльберг, - мы должны считать себя необходимым злом.
- Суть проблемы, - упрямо продолжил Меландер, - состоит в парадоксальной ситуации, когда профессия полицейского требует максимальной сообразительности, исключительных психологических, физических и моральных качеств от тех, кто ее выбирает, и вместе с этим не предлагает ничего, что бы могло привлечь людей с такими качествами.
- Это ужасно, - сказал Колльберг.
Мартин Бек уже много раз слышал рассуждения такого рода, и они почти не интересовали его.
- Может быть, вы продолжите ваш психологический спор где-нибудь в другом месте, - недовольно сказал он. - Я пытаюсь думать.
- О чем? - спросил Колльберг.