Тихонов постоял в задумчивости на площадке, жадно вдыхая пыльный жаркий воздух подъезда. Подошел к двери двадцать пятой квартиры, прислушался. Потом нажал кнопку звонка. Ему показалось, что он услышал короткий, мгновенно стихший шелест. За дверью плавало длинное безмолвие. Он приложил ухо к обивке. Ни звука.
А с другой стороны к двери приник Крот. Он слышал за дверью чужого. У Лизки есть ключ. Хромой и Джага так звонить не станут. Там стоял чужой. Оглушительно громко билось в груди сердце. Крот стоял, скорчившись у двери, судорожно сжимая горячую рукоятку пистолета. Может быть, шарахнуть прямо через дверь?
Чужой потоптался, еще раз загремел над головой звонок… Мгновение, и шаги застучали вниз по лестнице, прочь…
Пятнадцать часов
- Что? Нет, нет, этот вопрос мы решили своими оперативными средствами. Какой? Да, да, человека для связи пришлете вы, мы его обо всем проинформируем… - Шадрин прервал разговор по телефону, вопросительно взглянул на вошедшего в кабинет Тихонова.
- Прошу прощения за опоздание! Задержался в доме Куликовой. Есть интересные сведения: в ее квартире без прописки живет молодой, примерно лет тридцати, мужчина, высокий, сильный, черноглазый брюнет. На груди и руке татуировка. По имеющимся данным, вот уже две недели из квартиры Куликовой не выходит. Человек он, судя по всему, необщительный, никто из соседей с ним не знаком!
- Ну и?.. - Приходько вопросительно посмотрел на Тихонова. Все думали об одном и том же.
- Ну и то, что по приметам очень этот человек похож на Крота! - закончил Тихонов свою мысль.
- Дельно, - одобрил Шадрин. - Принимаем как рабочую версию. Похоже, пора засучить рукава!
- До локтей! - отозвался Тихонов. - Кто тут по купцам тосковал? Ты, Сергей? Так купец, кажется, есть. Да такой, что закачаешься!
- Подожди, - вмешался Шадрин. - Давай по порядку.
- Ради бога. Вчера некая молодая интересная дамочка посетила Балашова на его даче и, видимо, передала ему какое-то спешное сообщение. Сегодня утром Балашов приезжает домой к этой даме. Кто дама? Устанавливаем: парикмахерша Куликова Елизавета Алексеевна. Через полчаса там всплывает еще один, уже совсем новый для нас человек. Балашов, значит, беседует с ним около двух часов. Тут-то и начинается самое интересное! Оказывается, этот деятель разъезжает на белом "мерседесе" с заграничным номером!
- Он и сам заграничный, - спокойно сказал Шадрин. - После того как ты позвонил и сообщил номер, я навел некоторые справки. Это Макс Цинклер, коммерсант, представитель крупной бременской торговой фирмы по сбыту часов и точных приборов. Есть сведения, что он хищник крупного полета. У нас бывал неоднократно по делам, а сейчас прикатил автотуристом. Виза его в СССР истекает послезавтра. Выехать он должен через пограничный пункт в Бресте…
- К сказанному могу добавить, - заметил Тихонов, - что после беседы с этим Цинклером Балашов куда-то позвонил из автомата, сел в свою "Волгу" и на бешеной скорости помчался на дачу - километров сто тридцать - сто сорок жал! Под видом приятеля я позвонил на работу к Балашову. Мне там говорят: у Виктора Михалыча серьезно заболела жена, и он срочно уехал домой.
- Черта с два, - вмешался Приходько. - По нашим сведениям, жена его вполне здорова.
- Значит, имеем мы следующее, - сказал Шадрин. - Балашов долго собирает большую партию товара, но не сбывает его - ждет оптового купца. Вчера его срочно вызывают на рандеву с Цинклером, после которого он бросает работу и мчится домой, где сидит Джага. С другой стороны, Цинклер должен выехать не позже завтрашнего утра - это тоже объясняет спешку Балашова. Незаметно передать в Москве большую партию товара сложно и опасно. Поэтому, думаю, встретятся они где-то в пути. Единственно неясно еще, где Крот и что он делает во всей этой операции.
- Тут надо сначала выяснить позицию Куликовой, а там уж решим по обстановке, - сказал Тихонов.
- Резон. Этим займись ты. А сейчас пора приступать к разработке плана на сегодня и завтра.
- Вполне согласен, - сказал Приходько. - Ну что ж, давайте готовить операцию. Наши силы я бы предложил расставить так…
Семнадцать часов
Над костром дымился солнцем медный таз. Ягоды, отдав весь свой сок, тихо млели в сахаре, и, заглушая запах дыма и цветов, в густом обжигающем воздухе поднимались волны вишневого аромата.
- Самое главное - это аккуратно косточки из вишни вынуть. Тогда у варенья вкус другой совсем, и каждую ягодку хоть на витрину ставь, - Марья Фоминична, сложив щепотью свои толстые пальцы, наглядно показала, какие красивые получаются ягодки.
Аленка засмеялась:
- Тетя Маша, у вас такие толстые пальцы, что я бы могла ваше кольцо надеть как браслет.
Старуха подмигнула ей.
- Руки мои захватущие, пальцы мои загребущие…
- Охота вам в такую жарищу вареньем этим себе голову морочить, - сказала Алла. - Вы его ведь в жизни столько не съедите.
- Э-э, нет, - не согласилась старуха. - А гости? Такое варенье гостям подать - одно удовольствие…
Валя дремала в шезлонге под деревом, Марья Фоминична сосновой веткой отгоняла от варенья гудящих пчел.
- Это лето необычное какое-то: то дождь, то жара. Ишь, как распарило сегодня. Гроза, видать, нынче хорошая вдарит, - старуха сняла с варенья пену. - И вишен-то такого урожая не упомню.
Алла чесала у Аленки за ушами, как у кошки, и девочка довольно повизгивала и урчала.
- Ты моя тезка?
- Тезка.
Марья Фоминична встала со своей табуреточки.
- Я в дом пойду, а вы, тезки, смотрите, чтоб не перекипело. Щепок не подкладывайте больше, на углях дойдет.
Алла кивнула:
- Есть, товарищ градоначальник!
Плыла жаркая сонная летняя одурь…
Вдруг Алла спросила:
- Валюша, скажите, пожалуйста, вы счастливы?
Валя бросила на траву газету, которой прикрывалась от солнца.
- Как вам сказать, Алла? Понятие счастья относится, наверное, к очень сложным, туманным категориям. Но жизнью своей я довольна.
- А это не переходит иногда в самодовольство?
- Нет. Я просто не хотела бы начинать жизнь заново.
- А я совсем потеряла всякие ориентиры в жизни. И мне бы так хотелось начать все сначала!
- Почему?
- Нет, лучше вы мне ответьте: что делает вашу жизнь счастливой?
- Ее полнота. У меня есть муж, которого я не просто люблю, а считаю человеком, по-своему совершенно удивительным. И это уважение помогает мне переступать через мелкие, но неизбежные семейные недоразумения.
Алла сказала: "Раз", - и загнула палец.
- У меня есть работа, которую я считаю своим призванием, несмотря на все ее трудности и неудобства. И тот интерес, который я испытываю к своему делу, рождает, несмотря на сильную усталость порой, огромное моральное удовлетворение.
- Два, - сказала Алла и загнула еще один палец.
- У меня есть друзья. Это очень интересные люди, и почти о каждом из них можно было бы написать книгу, которой бы зачитывались все. И в трудную минуту жизни они уже доказали, какие они настоящие большие люди и какие верные друзья!
- Три, - сказала Алла и загнула еще один палец.
- Ну, и Аленка, конечно, - засмеялась Валя.
- Четыре, - сказала Алла…
- Аллочка, здесь счет вовсе не арифметический. Но уж если считать, то эти точки - полюса, которые создают в нашей жизни необходимое всем нам напряжение…
- Ах, Валюта, милая, какая разница в счете - арифметический, физический он или моральный! Важно, что вам есть, что считать. А мне что считать? Тряпки свои? Или банки с французским кремом? Да пропади это все пропадом! - и она совершенно неожиданно, глухо, без слез, зарыдала.
Аленка испугалась и стала гладить ее по волосам, по лицу, по рукам:
- Тетя Аллочка, ну, миленькая, не плачь, ты же знаешь, что мы с мамой твои друзья…
- Знаю, деточка, знаю, - Алла уже справилась с собой и глядела на Валю сухими блестящими глазами. - Что делать? Что делать? Это же бред какой-то, а не жизнь. Ведь мы не любим, не уважаем друг друга, не понимаем ни слова, хотя вроде оба говорим по-русски. Вот сегодня у него отгул - заперся с этим пьянчугой и о чем-то полдня шу-шу-шу да шу-шу-шу. Ни одного знакомого приличного - все рвань, подонки какие-то. Когда-то были у меня друзья. Всех до единого отшил. "Не пара они тебе, ни к чему они тебе, одна зависть да сплетни будут только!" Вот так зависть! Они уже все врачи да инженеры давно, а я - прислуга в орлоновом костюме. И чему завидовать? "Волге" экспортной? Так на кой черт она мне нужна, когда я больше пешком люблю ходить. Не могу больше! Надо что-то делать. Ведь мне двадцать пять лет уже! Все проморгала, везде к настоящей человеческой жизни опоздала.
- Эх, Алла, если двадцать пять лет - это конец всего, то мне в свои тридцать пять что говорить? Вы добрый, неглупый и по природе своей здоровый человек, у вас еще так много всего впереди!
Восемнадцать часов
Сегодня должна прийти беда. Какая? Откуда? Неизвестно. Но беда придет обязательно. Это Лиза знала точно. Она проснулась с ощущением беды. Даже не так. Это чувство пришло еще раньше. Она запомнила время - половина четвертого ночи. Лиза проснулась от духоты, и еще в дремоте привычно протянула руку к Генкиному лицу. Но рука повисла в воздухе, потом упала на пустую прохладную подушку. Лиза села рывком на постели - Генки рядом не было. В квартире тихо. Она встала и, не зажигая света, пошла на кухню. В рассветном голубом сумраке она увидела Генку. Он сидел на полу, прислонившись спиной к холодильнику, по-турецки скрестив под собой ноги. Голова свесилась на грудь Сначала ей показалось, что Генке плохо. И почти в то же мгновение увидела, что у него в руке тускло поблескивает черной сталью пистолет. Ей стало жутко. Она подошла к нему на цыпочках, надеясь, что это ей в темноте показалось. Нет, ей не показалось, это был самый настоящий пистолет. Такой был когда-то у отца, и она неожиданно вспомнила, что он называется "вальтер".
"Боже мой, что же это? - в ужасе подумала она. - Неужели он из-за служебных неприятностей хотел покончить с собой? И откуда у него пистолет?"
Она присела рядом с ним, и ею овладела такая же растерянность, как пятнадцать лет назад, когда она в один день потеряла родителей. Что же делать? Разбудить его и спросить? Но о таких вещах не спрашивают…
Крот спал тяжело, ему снились какие-то кошмары. Он стонал и скрипел зубами во сне. И Лиза с горечью подумала, что дворника Степана Захаровича она знает лучше, чем самого дорогого ей человека. Чем он живет, чем занимается, где бывает - ничего ей не известно. Иногда ей казалось, что он вовсе не внешней торговлей занимается. Однажды бессонной ночью она вдруг подумала, что Генка контрразведчик. И так считала довольно долго, никогда не задавая вопросов. А потом эта мысль ушла как-то сама собой. У нее не было знакомых контрразведчиков, но она почему-то думала, что они совсем другие. Это должны быть твердые, убежденные люди. А Генка - нет, у него нет никаких убеждений. И твердости мужской тоже нет. Это она точно знала, хотя он и вел себя очень уверенно, даже нагло иногда. Лиза представляла себе, что он и на работе ведет себя так же и все считают его человеком очень твердым и решительным. Но она женщина, и она знает лучше всех. Не дай бог ему попасть в серьезные жизненные передряги: он их не вынесет. Слишком много сил уходит на показуху, ничего на фундамент не остается. В таких передрягах Генка может что угодно плохое сделать. И она должна уберечь его от этого, потому что она его любит и она его гораздо сильнее. Она это поняла давно. Вот, видно, и сбывается то, что она обдумывала долгими бессонными ночами. Пришли передряги.
Она погладила его рукой по голове.
- Геночка, тебе плохо?
- А? Что? - встрепенулся Крот, глаза его смотрели бессмысленно. Он медленно приходил в себя.
- Тебе плохо, Гена?
Он повернулся к ней боком, стараясь незаметно засунуть "вальтер" в карман.
- Что с тобой, Геночка?
- Плохо мне, Лизок, плохо. Со здоровьем плохо - бессонница мучает, всю ночь по квартире болтался.
- И все?
- Все. А тебе этого мало?
- По уши хватает. Поедем, Гена, на юг, в дом отдыха. Ты же извелся весь. Тебе надо отдохнуть, развлечься немного, и пройдут все твои неприятности.
Крот обнял ее за голову.
- Эх, Лизок, Лизок! Погоди немного. Еще недельку - и поедем. И все отлично будет…
- Гена, а что за открытку ты получил для Виктора Михалыча?
Крот задумался на мгновение.
- Понимаешь, это дело весьма тонкое, и я бы не хотел его обсуждать. Меня и тебя это не касается.
- А зачем у тебя дома пистолет?
Крот посмотрел ей в лицо, и она увидела, как в его черных глазах заблестели светлые огоньки злобы.
- Раз есть - значит надо. Так надо.
- Это не ответ.
- Ответ. Я тебе говорю, что ответ. - Потом отвел глаза и сказал: - Ты же не маленькая, должна понимать, что есть вещи, о которых никому не говорят. Никому.
- Жаль. Тогда идем спать, здесь для этого не самое удобное место…
Она не поверила ни одному его слову и пролежала до света без сна. Потом коротко, тревожно задремала и, когда проснулась, почувствовала: сегодня придет беда…
Лиза работала в этот нескончаемый жаркий день, как всегда, аккуратно, вежливо, но без блеска, который делает хороших мастеров художниками. Она накручивала пряди волос, ловко надевала бигуди, промывала эти пряди в едком красителе, сухо щелкали в руках ножницы, вырастали холмы и бастионы сложных дамских причесок, она расписывалась в карточке и, кажется, беспрерывно говорила: "Следующая… следующая…" - и ожидала, задыхаясь от жары и непонятного страха, когда следующей войдет беда.
И когда заведующая вышла в зал и сказала: "Лиза, загляни ко мне на минуточку…", она поняла - вот она, пришла.
В маленьком кабинетике она увидела высокого парня. Заведующая сказала:
- Вот это наша Лизочка Куликова, - извинилась и вышла, плотно затворив за собой дверь.
- Присаживайтесь, Елизавета Алексеевна, - подвинул ей парень стул.
- Спасибо, я постою. Рассиживаться некогда - у меня народ!
- Видите ли, у нас разговор важный будет, так что лучше присесть - в ногах, как говорится, правды нет. А нам с вами одна правда нужна сейчас. И мне и вам.
- А кто ж вы такой, чтобы я с вами только по правде говорила?
- Я с Петровки, тридцать восемь. Инспектор Тихонов. Не слыхали?
- Нет, - растерянно ответила Лиза и, еще не понимая, что к чему, подумала: "Вот оно!"
- Ну вот, будем знакомы, - и Тихонов улыбнулся так белозубо-широко, что Лиза невольно ответила слабой вымученной улыбкой.
- Елизавета Алексеевна, беседа у нас с вами будет большой, и я бы очень хотел, чтобы она получилась сердечной.
- А зачем это вам?
- Это не мне. Это нужно закону. И закон стоит за нас всех и за вас тоже. Мы с вами почти ровесники. Можно, я буду называть вас Лизой?
- Да, конечно…
- Мне надо, чтобы вы, Лиза, ответили на несколько вопросов. И давайте сразу договоримся: пусть у нашего разговора будет один пароль - правда! Идет?
- Идет, - кивнула Лиза.
- Вы знаете человека по фамилии Балашов?
- Нет.
- Лиза!
- Я, честное слово, не знаю никакого Балашова!
- Хорошо. Посмотрите тогда на эти фотографии, может быть, какое-то из этих лиц вам знакомо?
Лиза посмотрела три фотографии и сразу же протянула Тихонову фото, на котором был изображен Балашов.
- Это Виктор Михалыч!
- Кто он?
- Начальник моего Гены.
Тихонов уже булькнул горлом, но вовремя затолкал обратно чуть не вырвавшийся вопрос.
- Так, отлично. Это и есть Балашов.
- Но я этого действительно не знала!
- Я вам верю. Скажите, в каких вы с ним отношениях?
Лиза пожала плечами:
- Да я его видела всего раза два.
- Вы знакомы семьями, бываете друг у друга в гостях?
- Видите ли, товарищ Тихонов, я хорошо знаю его жену - она моя постоянная клиентка. А потом случайно обнаружилось, что он Генин начальник. Как-то раз он был у меня дома по делу.
- Давно это было?
- Весной еще. По-моему, в марте.
- Что он у вас, Лиза, делал дома?
- Он привел ко мне пожить на несколько дней их общего знакомого.
- Знакомый после этого бывал у вас?
- Да. Месяц назад. Пробыл один день.
- Как он выглядел, этот знакомый? Постарайтесь поточнее вспомнить его внешность.
- Пожилой, лет за шестьдесят, седой, с усиками щеткой, высокий, очень худой. Продолговатая голова, прическа с прямым пробором, глаза у него, по-моему, серые…
- Прямо готовый словесный портрет! - воскликнул весело Тихонов.
- Я же парикмахер, у меня взгляд профессиональный, - объяснила растерянно Лиза.
- Лиза, вы не запомнили, как его звали?
- Фамилию я вообще не знаю. А звали его Порфирий Викентьевич.
- Взгляните, пожалуйста, может, вы его опознаете на этих фотографиях?
Лиза безошибочно показала на фото Коржаева.
- Так. Дальше. Вам известно имя Макс Цинклер?
- Нет, никогда не слышала даже.
- Это точно?
- Мы же договорились!
- Верно. Прошу прощения. А когда вы видели последний раз Балашова?
- Вчера вечером.
- В связи с чем?
- Днем Геннадий получил какую-то открытку. Он плохо себя чувствует, поэтому попросил меня съездить к Виктору Михалычу на дачу и сказать, что письмо он получил. И попросил еще передать, чтобы он обязательно был завтра на каком-то совещании.
- Ясно. Значит, Балашов с самой весны у вас дома не был?
- Нет. Во всяком случае, я этого не знаю.
- То есть как не знаете? Разве он мог без вашего ведома…
- Но он мог приходить к Геннадию, когда я была на работе.
- Геннадий - это ваш муж? - как-то между прочим, безразлично спросил Тихонов.
- Да-а, - поколебавшись, ответила Лиза.
- А он что, прописан у вас?
- Нет. Мы с ним не зарегистрированы.
- А как его полное имя?
- Геннадий Александрович Тарасов. Он работает в Министерстве внешней торговли.
- Раз уж у меня в кармане целый альбом, потрудитесь еще, пожалуйста, Лиза, взгляните, нет ли в нем вашего мужа? - Тихонов протянул ей фотографию Крота. Он задыхался. Засунув палец за воротник рубашки, Стас хотел отстегнуть верхнюю пуговицу, но пуговица не вылезала из размокшей петли, и он просто оторвал ее. - Он?!
- Да, это Гена, - прошептала Лиза, держа в руках фотографию Крота.