Она поняла: произошло что-то ужасное, и Генка имеет к этому отношение. Но как спасти его - она не знала. Врать? А что врать, когда она не знает, может быть, от вранья всем будет хуже! И ее Генке, и ей, и этому белозубому оперативнику, и всем, всем на свете!
- Скажите, Лиза, ваш муж сейчас в Москве или, может быть, он в командировке?
- Послушайте, товарищ Тихонов, я понимаю, что произошло что-то очень неприятное. Но я вас уверяю, что Геннадий здесь ни при чем. Он сейчас в отпуске и из-за того, что плохо себя чувствует, вообще не выходит на улицу уже две недели…
- Лиза, мы условились говорить правду. Так знайте, что сегодня утром Балашов с преступными целями встретился у вас дома с неким гражданином. Поэтому мне нужно увидеться с вашим мужем, а в квартире сделать обыск.
- Вот и пришла, - упали у Лизы руки на колени.
- Что?
- Нет, это я так, про себя…
- Подождите меня здесь минуту, - Тихонов вышел в соседнюю комнату, оставив открытой дверь - чтобы видеть коридор. Набрал номер. - Борис Иванович? Я, Тихонов. Вышли на Крота, высылайте туда опергруппу. Пусть ждут меня около дома…
Девятнадцать часов
Солнце перевалило через крышу и яростно бросилось в окно. И настенные часы, будто разбуженные его лучами, вдруг заскрипели и надтреснуто ударили: бам-м! Крот вздрогнул, посмотрел на темный циферблат. Ой, как долго ждать еще! Хромой должен прийти завтра в это же время. Надо ждать еще сутки. Двадцать четыре часа. Тысяча четыреста сорок минут. А секунд - не счесть! Какие вы тяжелые, вязкие, минуты, без конца.
"Будет там тюрьма или нет, а пока что мне Хромой одиночку организовал. Ох, како-ой змей! Заиграет он меня, как есть заиграет. Не дать долю просто так побоится: знает, что я пришью за это… Придумает что-нибудь. Но обманет обязательно! Да черт с ней, с долей! Дал бы только паспорт приличный и на дорогу, уехал бы отсюда на кулички куда-нибудь. От уголовки, от ОБХСС подальше, выбраться бы только из этой однокомнатной берлоги! А что толку? Милиция везде есть. Что же делать? Ох, тоска какая!"
Крот взял в серванте оставленную Балашовым бутылку "Двина". Налил в стакан, морщась, большими глотками выпил. Нашел зеленое морщинистое яблоко, укусил раз, но есть не хотелось, и он выплюнул прямо на паркет. Завалился на тахту, закрыл глаза, и все мягко заколыхалось перед ним.
Как задавила его эта хромая собака! Уж очень он умен, Хромой, нехорошо умен! Крот вспомнил свой первый разговор с ним. Сидел перед Хромым тогда тихонько, протирал платком стекла очков. Хромой остро глянул:
- Ты зачем очки носишь?
- Как зачем? - растерялся Крот. - По близорукости…
- Врешь, - спокойно сказал Балашов, небрежно пояснил: - Маскируешься плохо. У близоруких людей без очков вид глуповатый, а у тебя - ишь какая хищная рожа! Ты, наверное, жаден очень?
- Да нет…
- Снова врешь. Да ты не смущайся. Мне такие люди нужны. - Потом сказал, и Крот не понял, всерьез или шутя: - Простые стекла в оправе тоже улика. Ты бы еще синие очки надел, как Паниковский…
Давно было. Сколько воды утекло после того разговора. И вроде был уже момент, когда он мог прижать Хромого лопатками к полу. Да вот, гляди ж ты, - сам лежит, чуть жив, как милости, ждет подачки Хромого. Это свою-то долю! Кровно заработанную! А эта сволочь еще выкаблучивается: захочет - даст, не захочет - пошлет к черту. Дожил ты, Крот, до хорошей жизни…
Не было сил злиться, орать, бесноваться. Он боялся думать о том, что будет, и думал только о том, что было и чего уже не вернешь. Зачем он согласился тогда ехать в Одессу? Ну разве можно быть таким идиотом? Не поеду - и все! Ну, поймали бы, допустим, - отсидел свой пятерик и вышел.
Он молодой еще, здоровый. Женился бы на Лизке или на другой какой, прожил бы как-нибудь. Занялся бы прежним делом, коль работать не хочется. Не даром же он свою кличку носит. Крот вспомнил, как давным-давно он получил ее: чтобы не попасть на глаза милиции, как лицо без определенных занятий, заключил договор с конторой по заготовке пушнины. Все приятели завистливо хохотали, когда он показывал свой мандат, - где назывался "уполномоченным по отлову кротов". Не шутка же - факт! И дела свои потихонечку делал…
"А сейчас - все! Особо опасный преступник! Если наследил у старичка в Одессе, каждый милиционер на улице меня теперь в лицо знает. Ой, что же я наделал! Как меня этот гад связал! На улицу выйти нельзя. Что же мне теперь - сгнить тут, что ли?" - Крот в возбуждении вскочил с тахты, пробежал по комнате. Налил еще стакан коньяка, жадно выпил. Эта вспышка обессилила его, он снова лег на тахту.
"А почему Хромой меня так уговаривал никуда отсюда не выходить? А что, если он сюда уголовку наведет? Анонимкой. Мол, сидит беглый каторжник сейчас по такому адресу, пока все вы ушами хлопаете… Он же понимает, что я про него не заикнусь - иначе обязательно Одесса всплывет. А он пока что сдаст товар этому проклятущему Максу и нырнет куда-то на дно. Что же это я, совсем пропал? А вдруг все-таки наследил у старика и мне суд предложит принять девять граммов? Советский суд, он и жуликов не разрешает давить самовольно! Ах, хромая гадина, что же ты со мною сделал? Как заплел насмерть - вздохнуть нельзя! Словами своими закрутил. Липкие они у него, умные, много их - не вырвешься! Как это он любит говорить: "Главный твой порок, Крот, в отсутствии высоких принципов. Ты же ведь и девятую заповедь рассматриваешь только в свете сто сорок шестой статьи Уголовного кодекса"…
Никого, никого не осталось! Джага, гад, кусошник, если бы не я, сдох бы в лагере! Я же его откормил ворованными пайками. И этот помоешник сейчас мне поет: "Независимость имею…" Ах, гнида несчастная! Дай мне бог только выкарабкаться отсюда - кровью плеваться будете, заплатите мне сполна за эту одиночку, на всю жизнь Крота запомните!
…Лизка одна на всем свете меня любит. Больше ни один человек. Да и она-то наверняка какую-нибудь мыслишку при себе имеет. Думает, наверное, что я большой внешторговский босс, собирается со мной за границу ехать. А кукиш не хочешь? В тюрьму, в Потьму, со мной не желаете, дорогая невеста? Ах, не желаете! Вы, оказывается, вовсе собирались со мной в Монреаль, на Всемирную выставку? Так нате, выкусите! Вы, наверное, полагаете, что у меня в МИДе задержка с заграничным паспортом? Извините! В заграничном паспорте графа "фамилия" узкая - мои шесть фамилий туда не влезут. Вот так! Угодно? Нет? Катитесь тогда…"
Крот прямо из горлышка допил остатки коньяка.
"Нет, дорогой друг мой и компаньон, гражданин Хромой! Если вы уже отправили анонимочку, то милиция здесь найдет от мертвого осла уши. Вот так, уважаемый Виктор Михалыч!
Уходить надо. Скорее. А если уже дом оцепили? Если у дверей возьмут? И за Коржаева?.. Красный свет зажигается за два часа и гонг…"
Крот обессиленно упал на стул. Он был совершенно мокрый и чувствовал такое же головокружение, как утром в шкафу. Сейчас упадет в обморок…
- Нет, врете, не упаду! Мне не хочется смотреть на красный свет, не хочу слышать гонг. Я жить хочу. Жи-ить! - заорал он. - Я не хочу умирать, а они чтобы все жили! Я не хочу умирать! - и вдруг, разорвав воротник рубашки, истерически зарыдал. Слезы текли по грязным небритым щекам, смешиваясь с каплями пота, оставляя в бороде темные потеки. - За что мне умирать? Я молодой, жи-ить, жи-ить!
Тряслись руки, лицо, и он катался головой по столу, повторяя визгливым шепотом одно слово: "Жи-ить! Жи-ить!"
Потом встал, обвел мутными красными глазами комнату. Стены были залиты кровавым багрянцем заката. "Уходить! Уходить отсюда скорее! Хромого потом по телефону найду. К старухе надо ехать в Останкино! Туда никто дорожки не знает".
Он надел пиджак, взглянул на часы. Двадцать две минуты восьмого. Потом подумал, что так нельзя выходить на улицу: в таком виде, с бородой, с разорванной рубахой, он будет привлекать внимание. Побежал в ванну и, вырывая клочья волос, торопливо водил электробритвой по лицу. Умылся, пригладил волосы, надел чистую рубашку. Из шкафа достал чемоданчик, положил в него пачку бумажек, еще пару рубах, носки. А-а, черт с ними! Некогда. Надо написать пару слов Лизке. Но под рукой не было карандаша. Ладно, потом позвоню в парикмахерскую… Уже дошел до двери, вернулся. А что, если она испугается и заявит в милицию, будто он пропал? Снова начал шарить по карманам, но ручка куда-то запропастилась. Зажег спичку и обгорелым концом нацарапал на листе бумаги:
"Я ушел. Позвоню. Гена".
- Все, теперь все…
Девятнадцать часов тридцать минут
- Здравствуй, Шарапов, - сказал Тихонов. - Вы здесь давно?
- Только что прикатили, - круглолицый, невысокого роста оперативник со спокойными голубыми глазами, взглянул на часы: - Ехали четырнадцать минут. Ребят послал посмотреть, нет ли черного хода.
- Нет. Я уже узнавал. Но на шестом этаже есть чердачный переход.
- Ясно. Пошли!
- Пошли, отец.
- Интересно, у него пушка есть?
- Вы имеете в виду огнестрельное оружие, майор Шарапов? В переводе с жаргона?..
- Не язви, сынок, с моей клиентурой и не к тому привыкнешь. Это вам хорошо: клиент у вас интеллигентный, хоть про литературу с ним во время обыска беседуй.
- Между прочим, клиент, к которому ты идешь с протокольным визитом, проходит по линии ОБХСС…
- Ведомственные споры - это сейчас не актуально.
- А я не спорю. Просто напоминаю, что вы мне приданы в усиление. И войду туда первым я.
Шарапов покачал головой:
- Не-е. Он в нашем розыске.
- Ну, хватит, - твердо сказал Стас. - Я тебе сказал уже. Все.
Он незаметно пощупал задний карман, в котором лежал пистолет.
- Пошли.
Тихонов подошел к машине, вытер с лица пот ладонью, открыл дверь.
- Идемте, Лиза. И не волнуйтесь.
Лизу трясло, хотя влажная духота на улице была уже нестерпима. Она взяла Тихонова за руку:
- Что будет?
Тихонов хотел улыбнуться, пошутить, но улыбка получилась кривая, и он сказал грустно:
- Не знаю, Лиза. Это все очень сложно. - Потом подумал и спросил: - У него оружие есть?
Лиза вспомнила холодный мерцающий блеск "вальтера" и заплакала.
- Он совершил преступление?
- По-видимому, да. И очень тяжкое.
Она заплакала сильнее, и на шее у нее прыгал маленький комочек, и она никак не могла задушить своих слез, давилась ими. Тихонову казалось, что сердце у нее прыгает и рвется в горле и она не выдержит этой духоты, горя и напряжения. Он обнял ее за плечи и вошел с ней в подъезд. Сзади стоял, не глядя на них, Шарапов, и по его широкоскулому лицу было видно, что настроение у него отвратное.
- Скажите, Лиза, я вас снова спрашиваю: у него есть оружие?
- Не могу я, не могу! Ведь я его люблю! И это предательство…
- Это не предательство, - сказал Тихонов, - это человеческая честность. Хотя бы потому, что я могу через минуту получить пулю в живот. И если это случится, то потом его расстреляют.
Лиза молчала. Стас отпустил ее и повернулся к товарищам:
- Топаем наверх, Шарапов. Открой только дверь лифта, чтобы кто-нибудь не вызвал сверху.
Когда они уже были на площадке второго этажа, Лиза свистящим шепотом сказала:
- Стойте. Стойте, Тихонов!
Стас перегнулся через перила, холодно спросил:
- Что?
- У него пистолет есть. "Вальтер". И он, наверное, с ним никогда не расстается. Я видела его…
Тихонов обернулся к Шарапову.
- Во-о, дела-то! А, отец?
Лиза бежала за ними по лестнице.
- Подождите! Я пойду с вами. Я сама открою дверь. Я не хочу, я не хочу, чтобы его расстреливали… Я его дождусь…
- Не ходите с нами, - остановил ее Тихонов. - Стойте здесь. Дайте мне ключ. Оставайтесь на месте, вы можете все испортить. Сейчас подойдут наши товарищи, вы обождите нас вместе с ними… - Потом спросил: - У вас цепочка на двери есть?
- Нет.
Они поднялись еще на один этаж. Постояли.
- Что это ты так тяжело дышишь? - спросил, усмехаясь, Шарапов.
- Жара. А ты?
- А мне страшновато, - просто ответил Шарапов и негромко засмеялся.
- Шарапов, ты ли это говоришь, старый сыщик?
- Он, между прочим, приготовил нам для встречи вовсе не шампанское. Эта штука не только хлопает, она и бьет неплохо…
- Ну, а?..
- Вот тебе и "ну"! Не боятся пуль только те, кто под пулями не бывал. Да чего тебе рассказывать, ты ведь сам штопаный?!
- Поди-ка, чего шепну на ухо, - Тихонов подтянул его за рукав и сказал отчетливо: - Знаешь, Володя, мне тоже малость того… не по себе. Ну, не то, что я его боюсь! Не его! Очень жить еще охота!
Внизу хлопнула дверь. Шарапов перегнулся и посмотрел вниз, в шахту:
- Все, сынок, пошли. Там наши.
Посмотрели друг на друга, и Шарапов пожал Стасу руку выше локтя:
- Давай…
Бесшумно поднялись на четвертый этаж, остановились перед дверью с табличкой "25". По телевизору, видимо, передавали футбол, потому что из двадцать шестой квартиры доносился гомон и неожиданно раздался мальчишеский крик:
- Пенальти! Пендаля им!
Тихонов достал из заднего кармана пистолет и переложил его в левую руку. В правой он держал ключ. Поплевал на него - чтобы не скрипел в замке. А может быть, на счастье. Вставил в скважину и неслышно повернул. Шарапов толкнул дверь плечом, и они вбежали в квартиру. Было тихо, сумеречно, пусто…
- Ушел, гад! - простонал Тихонов. - Ушел только что! Вон сигарета в пепельнице еще не догорела…
Оперативники заканчивали обыск. Дворничихи-понятые тяжело вздыхали, томились. Тихонов сидел перед Лизой, равнодушной, серой, безразличной. "Как зола в печке…" - подумал Тихонов.
- Скажите, Лиза, - протянул он ей листок с черными каракулями, - куда он вам собирается звонить?
- На работу, наверное.
- А сюда он может вернуться?
- Может. Только вряд ли.
- Он свои вещи все забрал?
- Нет. Вон его костюмы висят.
- Володя, ты смотрел его вещи? Ничего нет? - обернулся он к Шарапову.
- Как щеткой вычищено. Вот только в плаще посадочный талон на самолет.
- Ладно, внеси в протокол, потом разберемся.
- Лиза, как же вы не знаете, где он живет?
- Так вот и не знаю. Не интересовало это меня. Мне важно было, чтобы он рядом…
- У него свое жилье в Москве или он снимал?
- По-моему, снимал комнату.
- Ну район хотя бы знаете?
- В Останкине где-то. Кажется, он говорил, что на Мавринской улице. Да-да, на Мавринской. Мы как-то в Ботанический сад ходили, и он сказал, что здесь неподалеку живет.
- А номер дома или квартиры?
- Не знаю. Помню только, что в старом домишке жил…
- Почему вы думаете, что в старом?
- Он жаловался всегда, что нет ванной, а он привык каждый день принимать.
- Ладно, и на этом спасибо.
Подошел Шарапов.
- Ну, Владимир Иванович, что-нибудь интересное есть?
- Ничего.
- Оставляй засаду - и поехали…
Двадцать один час
Стемнело сразу. Солнце провалилось в тяжелые клубящиеся облака, как монета в прореху. Но прохладнее все равно не стало. И оттого, что тягучий низкий голос Эдиты Пьехи из динамика страстно твердил: "Только ты, только ты…", дышать было, казалось, еще тяжелее. Валя села в кресле у окна, щелкнула зажимом на задней стенке проигрывателя.
Изящная тонкая пружинка с грузиком на конце, незаметно прижавшись к подоконнику, свесилась наружу. За окном ярко вспыхнула зарница, похожая на далекую молнию.
Настраиваясь на нужную волну, Валя вставила в ухо крохотный наушник и негромко, но внятно произнесла в маленький микрофон:
- Луна, Луна, я Звезда, я Звезда… Прием.
Повторила. В наушнике раздался треск. Валя пробормотала: "Вот черт! Разряды сильные… Гроза будет".
После нескольких мгновений тишины раздался далекий, но отчетливо слышный голос:
- Звезда, я Луна, вас слышу. Прием…
- Докладываю. К наблюдению приступила, запрашиваю график связи… Прием.
- Вас понял. Имеете непрерывную связь с оперативным дежурным. Прием.
- Вас поняла. Отбой…
Двадцать два часа
- Хошь сверху бросайся, - показал Тихонов на ажурный стакан строящейся телевизионной башни. Машины с визгом прошли поворот, фыркнули на последней прямой и влетели в ворота 138-го отделения.
- Брось гудеть. Найдем, - ответил Шарапов.
- Думаешь?
- А чего там думать? Факт, найдем, - расплылся круглым своим лицом Шарапов. - Ты думаешь, он тебе только нужен? Мы его полтора года ищем, ищем, и вот он только первый раз всплыл.
В дверях Тихонов пропустил Шарапова вперед, и они вошли в дежурную часть, жмурясь от света. Разомлевший от жары немолодой лысоватый дежурный говорил какому-то пьянчужке:
- Давно тебя пора лишить родительских прав, раз навсегда совсем. Ну, какой ты ребятам родитель? Горе им от тебя одно. Вот и поставим этот вопрос перед комиссией, раз навсегда совсем…
Пьяница горестно икал. Оперативники подошли к барьеру.
- А, товарищ Шарапов! - уважительно сказал дежурный. - Здравия желаю. Что приключилось?
- Поговорить надо.
Дежурный встал, позвал из соседней комнаты старшину:
- Быков! Замени меня, я с товарищами побеседую. Если этот, - он кивнул на пьянчужку, - будет проситься домой, не пускай покуда, пусть подумает о своем поведении, раз навсегда совсем…
В маленькой комнатке устоялся тяжелый запах ружейного масла, сапожной ваксы и крепкого табака. Дежурный открыл зарешеченное окно.
- Слушаю вас, товарищ Шарапов!
Шарапов коротко объяснил, что им надо. Дежурный задумался.
- Книг домовых-то у нас нет. В ЖЭКе они раз навсегда совсем. А паспортный стол давно закрыт. Прямо беда! Постойте, сейчас мы найдем Савельева, оперативника, это его территория, он ее как свои пять пальцев знает. Он вам сразу скажет, где можно искать. Поедет с вами, и возьмете того…
- Раз навсегда совсем? - спросил серьезно Тихонов.
- Что? - растерялся дежурный. - А, ну да!..
- Все ясно, - встал Шарапов.
- Так что, звонить Савельеву? - спросил дежурный. - Он живо будет…
- А где он живет? - поинтересовался Тихонов.
- Да здесь же, на Третьей Останкинской. Подождете?
- Некогда, - отказался Шарапов. - Вы нам дайте человека. Мы поедем к Савельеву домой, чтобы сразу тронуться - времени терять нельзя. А вы ему пока позвоните, чтобы собрался.
Они вышли в дежурную часть. Быков читал "Вечерку", в углу тихо бубнил закипающий на плитке медный чайник. Пьяница сочно похрапывал на деревянной скамье.
- Хорошо, Тихонов, а? Благодать?
- Куда как. Ладно, поехали.
Дежурный сказал Быкову:
- Поезжай с товарищами к Савельеву. Покажешь квартиру…
Машины рванулись на улицу. Тихонов повернул ветровик на себя и расстегнул рубашку. Тугая резиновая струя теплого ветра ударила в грудь. Тихонов жадно вдыхал его и не мог надышаться, потому что там, внутри, под сердцем, что-то пронзительно тонко, сверляще болело. "Набегался сегодня по жаре", - подумал он.
Шофер неодобрительно покосился на него:
- Прикройте окошко, товарищ Тихонов, а то вам насифонит…
- Ерунда, дядя Коля, на улице сейчас, наверное, не меньше тридцати.