Оперативники остановились шагах в тридцати от избы, укрывшись за густыми деревьями.
- Знаю я этот дом, - вспомнил Мохов. - Ивана Григоренко владения. Но Иван вроде не из блатных, - он удивленно взглянул на Пикалова, - пьяница, правда, и дебошир, я с ним как-то даже душеспасительные беседы проводил. Но чтоб такого волка, как Бордачев, покрывать…
- Неисповедимы пути господни, - философски заметил Пикалов.
Мохов повернулся к оперативникам.
- Проверьте оружие, - вполголоса скомандовал он. - Четверо к окнам, двое с каждой стороны избы. Поосторожней, не наделайте шума.
Зловеще лязгнули затворы. Трое оперативников привычно сунули пистолеты за пояс, ловко перемахнули забор и скрылись в кустах. А четвертый, молоденький стройный парнишка с большими любопытными глазами, никак не мог вложить пистолет в висевшую на поясе кобуру. Руки его подрагивали, и пистолет, цепляясь скобой за край темно-коричневого кожаного футляра, упорно не желал ложиться в привычное свое место. Молодой сотрудник покраснел и боялся поднять глаза - что теперь о нем будут думать.
- Спрячь пистолет в карман, Хорев, - мягко посоветовал Мохов. Он хотел было положить оперативнику руку на плечо, чтобы успокоить, но передумал. Парень может решить, что его жалеют, а это очень обижает. - В пиджак положи. Это надежней. Я так всегда делаю.
Мохов вынул свой пистолет из укороченной кобуры, что висела у него под мышкой, и сунул его в карман.
Хорев сделал то же самое, поднял голову, благодарно посмотрел на Мохова, отступил к забору и неуклюже перелез через него.
- Волнуется, - глядя вслед оперативнику, заметил Пикалов.
- Первое задержание, - сказал Мохов и, вытащив пистолет из кармана, вложил его обратно в кобуру.
Чтобы не привлекать внимания - кто знает, может быть, Бордачев или Григоренко в этот момент наблюдают за улицей из окон или из щели в двери, - Мохов подошел сначала к калитке один. Подошел неспешной развинченной походкой, прикурил, с любопытством посмотрел на дом, поднял правую руку - это означало, что опасности нет и Пикалов со вторым оперативником могут подойти, и толкнул калитку.
Визгливый злобный собачий лай с пугающей внезапностью вклинился в тишину. Мохов вздрогнул от неожиданности и остановился на полушаге. Он не понял в первое мгновение, кто спугнул собаку, он или вошедшие раньше оперативники. Хотя, впрочем, сейчас это было уже неважно. Времени оставалось в обрез, и действовать надо было стремительно и без долгих раздумий. Собака заливалась где-то справа за штабелями дров. "На привязи", - автоматически отметил Мохов и приготовился со всех ног бежать к дому, чтобы как можно быстрее занять позицию сбоку от входной двери. Но в это мгновение из-за штабеля показалась долговязая фигура молоденького оперативника, того, который не мог справиться с кобурой. Оперативник беспорядочно размахивал руками, крутился волчком на одном месте, открывал перекошенный рот, но звуков слышно не было, он кричал про себя. К правой ноге его мертво прилипла огромная толстоногая дворняга со вздыбленной черной шерстью и круглой головой, похожей на чугунный горшок.
- Растяпа! - услышал Мохов за спиной негодующее шипение Пикалова.
Мохов, круто обернулся, глаза его недобро сверкнули.
- Растяпа ты! - рявкнул он. - Собака на твоей совести.
Молоденький оперативник судорожно дрыгал ногой, пытаясь освободиться от собаки и, сам того не осознавая, в горячке упорно выходил на середину двора, превращаясь тем самым в отличную мишень. Мохов бросился вперед, короткой подсечкой сбил оперативника с ног, одновременно крикнув ему: "Лежи!" - и в два прыжка одолел расстояние до двери. Он успел вовремя. Ладно сработанная из толстенных досок дверь скрипнула несмазанными петлями, и на крыльце в накинутом на майку пиджаке возник щурящийся от света Иван Григоренко. Мохов резво захлопнул дверь и оказался у Ивана за спиной. Тот тяжело в изумлении обернулся и, увидев в руке Мохова пистолет, наконец сообразил, в чем дело. Удивление сменилось испугом, челюсть у Ивана отвисла, узенькие заспанные глазки округлились и стали похожи на двухкопеечные монетки. Он ухватился рукой за перила и шумно выдохнул. Густо пахнуло перегаром. Мохов поморщился.
- Бордачев здесь? - вполголоса быстро спросил Павел.
Григоренко кивнул безучастно, как автомат.
- Где?
- В горнице.
- Один?!
Григоренко опять кивнул.
Мохов на всякий случай быстро и цепко оглядел двор, отметив автоматически, что Хорев все еще лежит на земле, а собака исчезла, учуяла, видимо, своим обостренным собачьим чутьем что-то неладное и удрала.
Подошел Пикалов с оперативником. Мохов указал оперативнику на Григоренко и, кивком приглашая за собой Пикалова, вошел в избу. Половицы отрывисто чмокнули. В доме пахло затхлостью, кислой капустой, махрой. Возле двери в горницу Мохов и Пикалов молча переглянулись. Мохов ногой распахнул ее и влетел в комнату, выставив вперед руку с пистолетом.
Бордачев безмятежно посапывал на кушетке, аккуратно, как в детском саду, положив руки поверх замызганного одеяла. Мохов провел рукой по лбу и рассмеялся. Пикалов опустился на стул и тоже заулыбался.
Павел открыл окно - мокрые листья близко посаженного кустарника нахально обсыпали подоконник искрящимися капельками - и позвал сотрудников. Бордачев перевернулся на правый бок и засопел пуще прежнего. Мохов сунул руку под подушку, там было пусто. Тогда он приподнял край одеяла, но, кроме тощих волосатых ног Бордачева, ничего там не увидел. Он потрепал спящего за плечо. Бордачев недовольно скривил тонкие посиневшие губы и открыл глаза.
- А, это вы, мои кредиторы, - ничуть не удивившись, сказал Бордачев. Он скинул одеяло, кряхтя, поднялся, сел, свесив голые ноги с кушетки, и хмуро уставился на Мохова. - И здесь нашли, - он выругался, и крупное костистое лицо его передернулось. - Уж куда надежней, думал, Ванька, пьяница, ничем серьезным не занимался, кто на него подумает. Ловко вы…
- Стараемся, - устало ответил Мохов.
- Я о вас слышал, начальник. - Бордачев принялся неторопливо одеваться. Предварительно Пикалов прощупал его одежду, чем вызвал у Бордачева презрительную усмешку. - И корешки о вас положительно отзываются. Вострый, говорят, вы. Никто не ждет, а вы, как чертик из коробочки, тут как тут. Рисковый к тому же, на пушку с улыбочкой идете. В большие начальники, видать, рветесь?
- Ты думаешь, мы только из-за чинов работаем? - негодующе оборвал Бордачева Пикалов. - Мы и за бесплатно вкалывать будем, чтобы таких, как ты, изъять из жизни нашей, ясно? - Он вопросительно взглянул на Мохова.
Тот молча кивнул. Бордачев стоял уже в новеньком изящном вельветовом костюме, модной голубой рубашке с распахнутым воротом и, хитро улыбаясь, в упор смотрел на Мохова. Павел отвел глаза.
- В большие начальники рветесь, - повторил Бордачев, обернувшись с порога.
Когда его увели, Мохов обессиленно опустился на стул и прикрыл глаза. Неужели и Бордачеву что-то известно? Да нет, чепуха, бред, этого просто не может быть, это элементарное совпадение. Надо взять себя в руки, иначе можно сорваться.
- Устал? - встревоженно спросил Пикалов.
- Есть немного, - ответил Мохов, открывая глаза. Он огляделся и попросил одного из оперативников, коренастого сильного брюнета: - Володя, приведи Григоренко. И узнай, как там наш дрессировщик. Его в больницу, наверное, надо.
- А черт его знает, может, и есть в словах Бордачева доля истины, - пожав плечами, сказал Пикалов, после того как инспектор вышел. - Вкалываешь, рискуешь. Ведь, ты заметь, обычная проверка документов может обернуться чем угодно, и ножом, и обрезом… и так ведь каждый день. А ты все опер, ну, старший опер.
- Ну, тебе, положим, рано об этом рассуждать, - сухо ответил Мохов. - Будешь квалифицированно работать, заметят, не сомневаюсь.
Павел говорил это совершенно искренне. Он был убежден, что это только ему не везет - в понедельник родился.
Григоренко приблизился подобострастно, на цыпочках, с виноватым выражением лица. Неопределенного цвета щетина старила его, а длинные волосы делали похожим на дьячка. Мятый огромный пиджак свисал почти до колен.
- Никак не думал я, Иван, что при таких обстоятельствах мы встретимся, - холодно начал Мохов. - Целый букет сейчас у тебя: и недонесение, и укрывательство, а может, и соучастие.
- Старый я уже, дурной стал, да еще водка, зараза треклятая, винтом меня вертит, - приложив руки к груди, испуганно зачастил Иван. Слюнявые губы его мелко тряслись. - Володька Сутяжин с лесосплава, дружок мой, попросил этого, ну того, кого вы взяли, до поры приютить. Жить, говорит, ему пока негде, а тебе от этого польза. Водки, мол, невпроворот. Я ж не знал, не знал ничего я… бес попутал… Това… гражданин Мохов. Прости, господи, мою душу грешную.
- Собирайся!
- Не губи, умоляю. - Григоренко рухнул на колени. Стремительно подскочивший Пикалов рывком поставил его на ноги.
- Ладно, - махнул рукой Павел, делая вид, что все это ему надоело, - не верещи. Дам я тебе шанс. Если вправду не знал, что это за человек, отпущу, но с одним условием.
- Каким? - успокоившись, поинтересовался Иван.
- Приедем в отдел, узнаешь, - отрезал Мохов и обратился к оперативникам: - Кому я постановление на обыск отдал, покажите его Григоренко, найдите понятых и приступайте.
В одной из машин Мохов с удивлением обнаружил Хорева. Брючина у того была задрана, обнажив туго перемотанную бинтами ногу.
- Почему не отвезли в больницу? - подавив закипающую злость, осведомился Мохов у шофера.
- Дык… - начал было он, оправдывающе выставив вперед ладони с растопыренными пальцами.
- Это я попросил, - перебил его Хорев. Тон у него был подавленный, а глаза сумрачно смотрели в пол. - Подумают, что струсил, какого-то укуса дурацкого испугался, - он обреченно покачал головой. - И так кругом виноват. Противопоказано мне, наверное, в органах работать.
- Скор ты на выводы, - Мохов ободряюще ткнул оперативника кулаком в плечо. - Даю слово, я из тебя настоящего сыщика сделаю.
Мохов произнес эти слова и мгновенно помрачнел. Всю дорогу до отдела он молчал.
В тот же день Бордачев, Григоренко и задержанный на сплаве Сутяжин были допрошены. Бордачев не признавался ни в одном грабеже, хотя по городу за ним было четыре эпизода. Но трое потерпевших опознали Бордачева по фотографиям. Однако следователь эти козыри пока держал при себе. Сутяжин признался, что попросил Григоренко приютить Бордачева. После допроса Сутяжина Мохов заперся с Григоренко и около часа беседовал с ним. Выйдя из кабинета, улыбающийся Иван долго тряс Мохову руку и, придав лицу выражение самой искренней любви, рассыпался в благодарностях и клятвенных заверениях в верности.
На оперативном совещании начальник уголовного розыска объявил Пикалову устный выговор за неквалифицированно проведенное задержание. И Мохову тоже досталось как старшему группы. А Пикалов минут пять на разные лады проклинал собаку и ее хозяина, из чего Мохов сделал вывод: "У плохих хозяев - плохие собаки".
На следующий день к вечеру была доставлена Росницкая. Варюхин решил тут же допросить ее. Он сообщил об этом Мохову и пригласил его к себе. Мохов заволновался. Неопределенность томила его. Ведь Росницкая, в конце концов, может и вспомнить того, кто передавал ей шкурки. Хорошо, если это будет совершенно посторонний человек. А если?..
Выглядела Росницкая эффектно. Тридцать три года - возраст расцвета для женщины. Неудобства, испытываемые при этапировании, нисколько не отразились на ее элегантном кремовом платье и бархатном пиджачке. Тяжелые черные волосы были тщательно расчесаны и уложены, в чуть удлиненных цыганских глазах не было ни тени усталости.
Варюхин даже не успел представиться задержанной и задать первые вопросы, как она заговорила сама - быстро, отрывисто, низким голосом, досадливо скривившись:
- Шустрые мальчики в Москве, на испуг взяли, я и прикинуть-то, что к чему, как следует не успела, как посыпалась. В конце концов, могла сказать, что нашла шкурки на улице, верно? Но потом решила, что правильно сделала. Вы бы рыть под меня стали и все равно чего-нибудь да откопали, верно? Так что согласна дать чистосердечные признания.
- Верное решение, - серьезно одобрил Варюхин. - Вы неглупая женщина.
- Но глупо попалась, - усмехнулась Росницкая.
- С кем не бывает, - пожал плечами Варюхин. - Рано или поздно. Особенно при вашей профессии.
- Но я парикмахер, - неуверенно возразила Росницкая.
Варюхин улыбнулся.
- Это ваше хобби, - мягко заметил он. - Я имею в виду стрижку волос. А настоящая ваша профессия - скупщик краденого.
Росницкая передернула плечиками.
- Уж попалась один раз, - обиженно проговорила она, - так сразу ярлыки вешать.
- Не один, к сожалению, - Варюхин подмигнул Мохову. Тот постарался в ответ весело ухмыльнуться, но не получилось - лишь дурацкая гримаска исказила лицо. Но Варюхин на сей раз ничего не заметил. - Мы против вас возбуждали уже однажды уголовное дело…
- Но ничего не доказали, - с вызовом перебила Росницкая.
- Два раза задерживали, - продолжал Варюхин, не обратив внимания на слова женщины. - Так что нет дыма без огня. Даже если подходить формально.
Росницкая отвернулась к окну.
- Дура я все-таки, дура, - горько усмехнувшись, процедила Росницкая. Лицо ее на мгновение стало некрасивым. - Лучше бы сказала, что нашла эти чемоданы в поезде, на рынке, на улице…
- Обиделись? - деланно изумился Варюхин. - Значит, ошибся я, говоря, что вы умны. Обижаются только дураки, как сказано в одной пьесе, умные люди делают выводы. А выводы такие. Если действительно расскажете все чистосердечно и поможете следствию, то суд учтет это, гарантирую, к тому же у вас первая судимость. Это тоже учитывается. Уверен, что санкция будет минимальная. Ваша красота еще не успеет поблекнуть.
Росницкая вздохнула, обвела взглядом кабинет - голые желтые стены, большой стол, за которым сидел Варюхин, двухкамерный сейф, несколько стульев, широкое окно, задернутое занавесками, - покривилась неодобрительно, сказала:
- Безрадостный у вас кабинет какой-то, мрачные мысли, наверное, здесь к вам приходят. - Проговорив это, она внимательно посмотрела на Мохова, тот невольно опустил глаза. Не отводя - взгляда, Росницкая спросила:
- Вы тоже считаете, что я уже конченая, Павел Андреевич?
Мохов ей нравился, внешне, во всяком случае. Это он еще в первый раз задерживал ее.
- Ничуть, - излишне быстро ответил Мохов, на долю секунды встретившись взглядом с женщиной. - Нисколько. Кто вам это сказал? У вас еще все впереди: и жизнь, и семья, и дети…
- Слова, слова, слова, - невесело улыбнулась Росницкая и решительно повернулась к Варюхину. - Спрашивайте.
- Вопросы самые простые, - сказал Варюхин. - Первый: откуда шкурки?
Росницкая поправила рукой волосы, откинулась на спинку стула, платье обтянуло большую упругую грудь, покачала головой.
- Поверьте, - начала она. - Я сейчас буду говорить только правду, но вы можете не поверить. Потому что эта правда больше смахивает на красивую выдумку.
Варюхин ободряюще кивнул.
- Был у меня… друг. Юрочка Куксов, - женщина горько усмехнулась. - Вот именно, был, хоть пару строчек черканул бы. Так вот, он работал водителем отдела сельского хозяйства, красивый такой, сильный. Вроде любила я его, скорее всего любила, иначе бы… Так вот, говорит он как-то: "Я слышал, у тебя канал есть, где шмотки классные сбыть можно". Я молчу. Помоги, просит. Мне, конечно, не по себе стало. И ты, думаю, тоже в этой грязи крутишься. Всю ночь, помню, плакала. Ладно я, а он зачем? В общем, отказать я ему не смогла. Первую партию шкурок привез он мне сам, через месяц я их реализовала в Москве. Юрочка был доволен. Но потом он исчез, сказал, что увольняется и уезжает. Обещал взять с собой. Заживем, говорил, как люди. Обманул, - невесело хмыкнув, Росницкая развела руками. - До отъезда проинструктировал. Ты будешь записки, говорит, получать, в почтовом ящике они будут, где и когда передать товар. Только записки эти сжигай сразу. Раза три строго так сказал, чтобы я их сжигала. Деньги будешь отдавать, как скажут, и не шути, убьют не раздумывая, люди горячие. Недели через две я получила первую записку. Там был номер и шифр ячейки в камере хранения на вокзале. Отпечатана записка была на машинке. Я взяла товар, реализовала, деньги передала тоже через камеру хранения. Комиссионные у меня были большие, так что недовольной мне быть причин не было.
- Личных встреч с кем-то из этих… - Варюхин щелкнул пальцами, подыскивая слово, - таинственных людей не было?..
- Я об этом и хочу рассказать, - кивнула Росницкая. - Однажды в записке было написано: "Приходите в городской парк к десяти часам, четвертая по счету скамейка на правой крайней аллее". Я тогда подумала, игра в Фантомаса какая-то. Решила не идти. Мало ли чего. Но потом передумала, а вдруг товара не будет, а значит, и денег. Да и вообще я не из трусливых. Короче, пришла. Темнотища - руку вытянутую не видно. Но лавочку нашла, села. Тут и голос за спиной, я аж вздрогнула. Тот, кто за спиной, мне говорит: "Не все деньги, дружочек, отдаешь. Прошлый раз на пять косых договаривались, ты только четыре с половиной оставила". Я отвечаю, что три шкурки бракованные были, так их и взяли со скидкой. На первый раз прощаю, говорит, но смотри, шутить не люблю. В случае чего долго твой труп искать будут. Я поняла, это он для профилактики меня позвал, припугнуть. Потом сказал он, чтобы я десять минут сидела, и ушел. Через неделю опять записка пришла.
- Голос его, характерные выражения помните? - спросил Варюхин.
Мохов напрягся.
Росницкая съежила лоб, припоминая.
- Да было что-то, - проговорила она, потирая пальцами виски. - Он называл, кажется, меня дружок, да, точно, все время дружок да дружок. Я даже сказочника, который по радио по утрам выступает, вспомнила.
Мохов сидел выпрямившись и отрешенно смотрел в узкую щель между занавесками на окне. Ему было не по себе. Будто студеный противный ком обвалился откуда-то из груди в желудок.
- Так, так, так, - вошел в азарт Варюхин. - А записки были все исключительно отпечатаны на машинке?
- Да, - кивнула Росницкая, - одну записку я даже, кажется, не сожгла, забыла и куда-то выбросила, там были указаны номер ячейки и шифр. Можно поискать в доме.