Я положила трубку и сообщила общественности, что есть основания полагать, что Антоничев все-таки приехал в наш славный город.
- Интересно, на чем? - задумался Лешка.
- Уже понятно, что не на самолете, - ответил ему журналист, - и, похоже, не на поезде. Выехал он полседьмого, а сейчас три часа дня. На машине, скорее всего.
- Причем на хорошей машине, - поддакнул Лешка.
Правда, недоверчивый Синцов тут же начал созваниваться с дежурной частью ГУВД, слезно умоляя получить сведения с телефонной станции, и через некоторое время объявил, что междугородных звонков на телефон мамы Антоничевой не было.
- А если он с трубки звонил? - остудил его Лешка.
- Разберемся, - махнул рукой Синцов. - Ладно, братцы, я поехал; мне там должны москвичи передать, кто в охране у Антоничева, может, через них как-то его нащупаем.
Он забросил в рот кусочек колбасы и похлопал себя по карманам, проверяя, все ли взял.
- Андрей, - сказала я безразличным голосом, - завтра суббота.
Андрей, не глядя на меня, промолчал.
- Если ты меня бросаешь под танки, - продолжала я тем же тоном, - договорись хотя бы, чтобы я завтра в дежурке ГУВД посидела. Я приду в десять.
- Хорошо, - коротко ответил он, даже не посмотрев в мою сторону, и вышел.
* * *
После ухода Андрея Лешка посидел еще немного в компании журналиста, полюбовался тем, как я украшаю свой кабинет. Я вытащила из сумки снимки мест происшествий, сделанные мной за это время; из сейфа достала фотографии трупов, сделанные при осмотре, и рисунки Жени Черкасовой. Рисунки я прикрепила в центре стены напротив моего стола, а вокруг художественно разместила фотографии.
- Сюрреализм, - отметил журналист, и Лешка согласно кивнул. После этого они, расслабившись, стали изощряться в остроумии по поводу моего "ноу-хау" в области раскрытия преступлений, с реминисценциями из американских триллеров и язвительными репликами насчет болезненного стремления некоторых женщин к оригинальности любой ценой. Я краем уха слушала это словоблудие, отмечая, как, однако, осмелел журналист. Правда, он все время деликатно оговаривался, что никоим образом не хочет меня обидеть, а просто обозначает определенные жизненные закономерности, но я и не обижалась. Пусть они упражняются, а я пока, вовсе не думая об оригинальности, пыталась сообразить: есть шесть убийств, они явно замыслены одним преступным мозгом, пусть даже исполнены разными руками. Должен быть почерк преступника, должно быть что-то, ради чего совершаются эти убийства. И наверняка это "что-то" можно заметить, анализируя обстановку каждого из этих убийств. Но вот что? Похищение фетишей с каждого трупа еще не почерк; это, насколько я понимаю, укладывается в "модус операнди". А в чем тогда заключается почерк? Меня не покидало ощущение, что нужно только найти правильный угол зрения, и я увижу эту примету почерка. Для этого я и развесила картинки, чтобы мои глаза привыкли объединять их и воспринимать, как единую картину; может быть, потом из этой общей картины выплывет какая-то деталь… Завтра получу остальные фотографии, сделанные во время моего путешествия с Кораблевым, и пристрою сюда же. Интересно, имеет отношение к убийству пустая кассета от фотоаппарата "Полароид"? Вот в чем сложность осмотров в общественных местах - никогда не знаешь, что изымать. В первые часы после обнаружения трупа, как правило, непонятно, что валяется на месте происшествия просто так и потом будет загромождать дело, а что из кажущегося ненужным потом пригодится как воздух. В итоге получается, что под конец следствия, когда обстановка места происшествия изменена безвозвратно, кусаешь локти - не изъято именно то, что имеет самое важное доказательственное значение. Через два месяца после возбуждения уголовного дела появляется подозреваемый и выясняется, что для того, чтобы доказать его вину, позарез необходим окурок из-под стола, на который, фигурально говоря, наплевали при осмотре, поскольку замучились описывать и упаковывать пустые бутылки, никому не пригодившиеся… А в квартире уже сделан капитальный ремонт и живут другие люди…
- Леша, - спросила я, прерывая оживленное обсуждение особенностей сюрреалистического искусства, на которое плавно свернула их беседа, - а Синцов не говорил, он получил данные по телефонным разговорам Черкасовой?
- Наверное, ничего интересного, раз он не говорил, - отозвался Лешка.
- А дом-то он проверил, где нашли труп Черкасовой? Что там по жильцам? Лешка пожал плечами.
- Ладно, - я поднялась с места, - покараульте кабинет, я к шефу схожу.
Зайдя к прокурору, я попросила его позвонить начальнику ГУВД, которого он, помнится, по-дружески именовал Гришей, и спросить, как получилось, что в день убийства Риты Антоничевой он привозил ее отца на место происшествия. Меня интересовало, как Антоничев узнал о смерти дочери, откуда его забирал начальник главка и куда отвез потом. Мне только странно было, что Синцов сам еще не выяснил этого у себя в ГУВД.
Шеф послушно велел Зое соединить его с приемной начальника главка и через три минуты отчитался о содержании разговора, во время которого я, честно говоря, не прислушивалась к репликам шефа, а просто отключилась, погрузившись в свои мысли о почерке преступника. Я уже практически не сомневалась, что есть преступник, который замышляет и организовывает все эти убийства, а его подручные исполняют преступления. Интересно, кого же заказал Антоничев, если он действительно заказал убийцу дочери? Исполнителя он заказал или организатора?
- Мария Сергеевна, вы слушаете? - деликатно позвал шеф, выведя меня из транса.
- Да, конечно, - очнулась я, - слушаю, Владимир Иванович.
Прокурор добросовестно передал мне сведения, полученные от "Гриши": около семнадцати часов в субботу генерала, мирно отдыхающего дома, нашла дежурная часть и передала настойчивое пожелание администрации президента выйти на связь. Когда он созвонился с Москвой, безымянный сотрудник администрации (вернее, он как-то неразборчиво представился, генерал и не вникал), сообщил, что на вверенной генералу территории города Питера убита дочь высокопоставленного чиновника. При этом известии генералу стало худо, поскольку он был абсолютно не в курсе, дежурная часть и не подумала ему докладывать о рядовом обнаружении трупа девочки из коммунальной квартиры. Поинтересовавшись, чем он может быть полезен, генерал получил указание сопроводить на место происшествия отца девочки. Генерал побрился, срочно влез в форму (общая боевая юность нашего прокурора и "ихнего" генерала позволила выяснить даже такие интимные подробности) и отправился в главк. Через некоторое время к главку подъехала машина отца потерпевшей, и генерал сопроводил его на место. Оттуда генерал поехал в ГУВД, а отец девочки - в направлении, которым генерал не интересовался. Вот и все.
Что ж, из этой информации можно было выловить несколько интересных моментов: Антоничев узнал о смерти дочери не у милиции и не от бывшей жены, это раз. Вопрос, откуда? Кроме того, приехав на место происшествия, он не пошел к своей бывшей жене, матери Риты, и впоследствии не пошел на похороны, хотя их оплатил. Вопрос, почему? Так и напрашивается предположение, что он чувствовал свою вину в смерти дочери. Но каким образом он оказался в этом виноват? Ничего не понимаю, подумала я.
В задумчивости я вошла к себе в тот самый момент, когда журналист снял трубку с надрывавшегося телефона и протянул мне. Из трубки раздался голос Хрюндика:
- Ма, привет.
- Привет, мой котеночек, как ты там без меня?
- Нормально, - ответил этот свиненок, как будто не он третьего дня плакал, что ему не хватает общения со мной. - Я тебе знаешь, что хочу сказать? Если нельзя собаку, можно, я жабу куплю?
- Кого? - растерялась я.
- Ну, жабу. Они такие хорошенькие! И недорого, всего семьдесят рублей.
- Хорошо, конечно, - продолжая пребывать в растерянности, ответила я. - А где она будет жить?
- А мы ей террариум купим, он недорогой, всего сто восемьдесят рублей…
- Хорошо, котик. А что жабы едят? Травку?
- Нет, я узнавал, они едят зоофобусов.
- Кого?
- Это черви такие, толстые и с ногами. Хорошенькие!
- Гоша, я червей боюсь, - зачем-то сказала я, выходя из состояния растерянности и впадая в оцепенение.
- Ма, они же не кусаются. Они толстенькие такие, им можно пузико пощекотать. И потом, трупов ты не боишься, а червей боишься? Что в них страшного?
- Все, - честно призналась я. - Я боюсь всего, что шевелится. Червей боюсь смертельно, а если они еще и с ногами…
- Ма, ты не бойся, я сам буду ее кормить. Жабы едят редко, всего два раза в неделю.
- Это успокаивает, - пробормотала я и стала постепенно привыкать к мысли о появлении жабы в нашем жилище.
Задав ребенку несколько дежурных вопросов про учебу и поведение, и поняв по заскучавшему голосу, что вот теперь он наговорился с мамой, я еще немножко посюсюкала с ним, давая выход тщательно скрываемым материнским чувствам, как любил поязвить мой бывший муж, и попрощалась.
До конца рабочего дня мне предстояло хоть чуть-чуть разобраться с заброшенными мною старыми делами. Лешка давно отбыл к себе и начал активно перезваниваться с Синцовым, поскольку я его попросила довести до сведения последнего результаты проведенного шефом развед-опроса начальника главка. Созвонившись, он зачем-то убежал в РУВД.
Забравшись к себе в сейф, я с ужасом обнаружила, что по двум делам, слава Богу, не арестантским, завтра срок. Придется незаконно приостанавливать; когда разберемся с маньяком, прокурор отменит мои постановления и возобновит производство. Раз уж журналист болтается в прокуратуре, надо использовать его энергию в мирных целях, и я посадила его заполнять протоколы ознакомления обвиняемых с заключениями экспертиз. На следующей неделе мне предстояло ознакомить шестерых бандитов с кучей экспертных заключений, общим числом около двадцати. Соответственно, нужно было заполнить - шестью двадцать - сто двадцать протоколов, указав в них дату назначения экспертизы и специализацию экспертов, а сами обвиняемые потом напишут в протоколах свои замечания, если они у них будут; эту рутинную работу я собиралась спихнуть на выпрошенного в РУВД милиционера, засадив его с понедельника в тюрьму знакомить клиентов с бумажками. Журналисту я объяснила, что это незначительная плата за возможность прикоснуться к раскрытию преступлений века. К тому же предстоит работа почти по специальности - с пером и бумагой.
Журналист бодренько взялся за упомянутые орудия производства - перо и бумагу, заявив, что когда-то мечтал стать следователем. На пятидесятом протоколе он застонал, а на восьмидесятом сломался, спросив, не надо ли перебрать шесть мешков риса от шести мешков пшена и посадить двенадцать розовых кустов или, в крайнем случае, вытащить из затопленного подвала разложившийся труп.
Он согласен на любую работу, кроме этого бездарного переписывания одинакового текста, от которого свихнется даже человек, не имеющий мозгов. Я только посмеивалась. В итоге он бросил ручку и признался, что следственная работа его нисколько не привлекает, ему гораздо больше импонирует оперативно-розыскная деятельность.
- Когда будем маньяка брать? - спросил он меня, потягиваясь.
- Когда ваши друзья-сыщики прекратят ерундой заниматься и найдут его.
- Да?
- Да.
За окнами уже стемнело, и я зажгла настольную лампу. Старосельцев встал и, разминая затекший позвоночник, раскачиваясь в разные стороны, выключил верхний свет. В кабинете стало уютно и интимно.
- Мария Сергеевна, хотите, я вас протестирую? - предложил Антон, присаживаясь на стул рядом со мной. - Это удивительный тест. Вы все узнаете про себя, как на духу.
Поскольку я не возражала вслух, он приступил к делу.
- Значит, так. Представьте, что вы идете по пустыне. Какой она вам представляется? Я честно задумалась.
- Ну-у… Бежевый песок до горизонта.
- А комфортно или нет?
- Пожалуй, что комфортно. Тепло, песок мягкий, дует жаркий ветер, но это даже приятно.
- Так. Это означает, что жить вам комфортно, но вам не хватает тепла, вы нуждаетесь в душевном пристанище. Поехали дальше.
- По пустыне?
- По пустыне. Вы видите оазис, а в нем озерцо. Ваши действия?
- Хм. Я подойду и потрогаю воду рукой.
- А не залезете в озерцо?
- Наверное, нет.
- Вы боитесь близких отношений. Вы приветливы и дружелюбны, но очень тяжело сходитесь с новыми знакомыми. Теперь…
- Антон, - прервала я его, - согласитесь, что ваша интерпретация моих ответов - это просто ваше субъективное восприятие моего характера, с которым вы уже успели познакомиться, плюс знание некоторых деталей моей личной жизни. А?
- Не соглашусь, - ответил Старосельцев, почесывая затылок. - Я дипломированный психолог…
- Вы же говорили, что вы дипломированный сценарист.
- У меня несколько дипломов, я заканчивал курсы психологов и сам лекции читаю по психологии…
- Антон… - Я положила голову на руки и смотрела на журналиста искоса. - Давайте лучше я вас протестирую. Мой тест - глубоко научный и, в отличие от вашего, полностью исключает возможность субъективной трактовки его результатов. Осечек он еще никогда не давал.
- Да? - с сомнением уточнил Антон. - Такое бывает?
- Судите сами. Ну что?
- Валяйте.
- Он очень короткий. Всего из одного вопроса. Трое бегут стометровку: алкоголик, бабник и карьерист. Быстро, не думая, отвечайте, кто прибежит первым?
- Быстро? - переспросил журналист. - Тогда - бабник.
- Понятно.
- И какой же ключ к тесту?
- Элементарный. Каждый болеет за свою команду.
- Как? - рассмеялся журналист. - Значит, я - бабник?
- Значит, так, - вздохнула я. - Во всяком случае, не алкоголик и не карьерист. А других мужских генотипов природа еще не создала.
- Ну уж? - усомнился журналист.
- Успокойтесь, Антон. Это всего лишь означает, что ваша любовь к женщинам несколько сильнее, чем стремление делать карьеру любой ценой и чем тяга к алкоголю. Иными словами из альтернативы - женщина, бутылка или работа - вы выберете женщину.
- Да? - Антон стал обдумывать мои слова и через некоторое время признал, что я права. Мы сидели рядышком в темном кабинете, под лучом настольной лампы, освещавшим лишь небольшой круг на столе, в который попадали наши головы, и почему-то впервые за последние дни меня немного отпустило нервно-взвинченное состояние. Стало спокойно и мирно, и я даже забыла, что завтра суббота. Как раз в этот момент наш интим нарушил с грохотом ворвавшийся в кабинет Синцов.
- Слушай, нам капитально повезло! Знаешь, кто в охране у Антоничева?
- Надеюсь, что не Кевин Костнер.
- Ха-ха! Конюшенко, бывший опер из третьего УРа. Он тебя хорошо знает. Говорит, ты его посадить пыталась когда-то. Отзывы о тебе самые положительные.
- Конюшенко? Мне это ничего не говорит. А когда я его пыталась посадить?
- Да он с постовых начинал, говорит, ты на него наезжала, еще когда он в районе работал и ты была еще молодым следователем. Очень нежно тебя вспоминает.
- Хоть убей, не помню.
Дверь опять хлопнула. Это Горчаков внес свое начавшее грузнеть туловище.
- Лешка, - обратилась я к нему, - ты помнишь такого Конюшенко?
- Нет, а кто это?
- Говорят, у нас работал постовым.
- Не помню. Слушай, знаешь, кого я только что встретил? Кравина, бывшего опера из убойного отдела главка. Привет тебе передавал. Правда, он на тебя обижается, говорит, ты его посадить пыталась.
- Враки, - решительно сказала я. - За ним столько всего, что если бы я решила его посадить, он бы уже ехал в Нижний Тагил. У него мания величия.
Горчаков заржал.
- И вообще, Лешка, по городу, оказывается, бродят толпы людей, воображающих, что я пыталась их посадить.
- Много чести, - отсмеявшись, сказал Горчаков. - Не всем так везет, что их Швецова сажает.
- Так что, Андрей, нашел своего Антониче-ва? - спросила я у воспрявшего Синцова.
- Своего? Я думал, нашего, - но он довольно ухмылялся. - Нет, Антоничева пока не нашел.
- Я думала, раз ты разговаривал с его охранником…
- Если бы…
Но дела, похоже, были не так плохи, раз Синцов ухмылялся и просто бурлил энергией.
- Так что ж он, без охраны куда-то скрылся?
- Нет, он уехал вместе с другим охранником. А Конюшенко приболел и дома сидит.
- Здесь?
- В Москве. Мне московские ребята нашли данные охранников, я наудачу звякнул, и - о, чудо! - Конюшенко дома трубку снял.
- Повезло! - Журналист вскочил и заходил вокруг Андрея. - Это знак! Началась полоса везения!
- Ой, не знаю… - Синцов с сомнением покачал головой, но было видно, что он доволен: хоть что-то закрутилось. Можно было действовать.
- Андрей, тебе Конюшенко сказал, где Антоничев останавливается в Питере?
- Конечно, сказал. Только там его нет.
- Ты что, успел проверить? - поразилась я.
- Успел. Я успел уже все его средства связи проверить. Мобильный молчит, у второго охранника тоже молчит, да у него и роуминга нет. v - Слушай, а как Конюшенко попал в охрану Антоничева? Он что, в Москву переехал? - поинтересовался Горчаков, которому еще не удалось вставить даже слова.
- Да он же пять лет назад перевелся в московский РУОП. - Андрей, как и все мы, по старой привычке называл Региональное управление по борьбе с организованной преступностью, пропуская букву "б". - А оттуда уволился и пристроился в администрацию президента.
- Ну, и как ему? - спросил Антон.
- Говорит, что тоскливо. В УРе было веселее.
- Да уж, - саркастически согласился Лешка.
- Андрей, - продолжала я теребить Синцова, - а он не сказал, как его шеф узнал о смерти дочери?
- Сказал он вот что: в ту субботу они были в Питере. А когда Антоничев приезжает в Питер, он с охраной не ездит, сам садится за руль, охранники сидят в гостинице. Он уехал из гостиницы полтретьего, один, вернулся около пяти, позвонил в Москву, при этом попросил охрану выйти из номера, а потом они поехали к зданию ГУВД, а оттуда - на место происшествия.
- Андрюша, а когда Антоничев прибыл в Питер в ту субботу? Конюшенко не сказал? - Меня начало слегка потряхивать - неужели разгадка где-то здесь? Я прямо кожей чувствовала, что это имеет отношение к убийствам.
- Антоничев давно уже имеет обыкновение приезжать в Питер на выходные. За исключением тех периодов, когда он за границей или выполняет какие-то поручения президента, он каждую пятницу выезжал сюда с таким расчетом, чтобы прибыть часам к десяти вечера. И уходил куда-то на ночь. Куда, Конюшенко не знает.
- Ребята! - журналист посерьезнел. - А вдруг Антоничев и есть тот самый маньяк?
- А что? - кивнул Горчаков с важным видом. - Поэтому и мочит по субботам, что у него выходной.
- Не получается, - с сожалением сказал Синцов. - Я тоже сразу об этом подумал. Женщин же не ночью мочат. А к утру Антоничев появлялся. И спал как раз до трех.