Интересно все же, почему она не поставила на телефон определитель номера?
Самой было не справиться, а попросить некого? А как же господин Латковский с его хорошим отношением? Тьфу, я даже споткнулась на ступеньке, увлекшись.
Нечего забивать себе голову лишними проблемами. Если при вскрытии подтвердится факт отравления димедролом, то ни один прокурор не даст возбудить дело об убийстве. Я заранее знаю, что скажет шеф, если я приду к нему с постановлением о возбуждении дела: данных, указывающих на преступление, нет. Отсутствие в квартире ручки, которой была написана предсмертная записка, отсутствие рядом с трупом стакана или чашки, из которой запивались таблетки, телефонный звонок и прочие мелочи меркнут перед тем обстоятельством, что насильно актрису никто димедролом не кормил. Иначе были бы повреждения.
Мужчины ждали меня в машине. Милицейский УАЗик домчал нас по пустым ночным улочкам до РУВД, водитель выразил готовность отвезти медика в главк, пока я штампую материал, но Буров его осадил и предложил нам со Стеценко зайти к нему в кабинет, пообещав, что потом отправит доктора в главк в лучшем виде.
Пообщавшись с дежурным по РУВД, я поднялась в убойный отдел. Там было пусто, все кабинеты наглухо закрыты, кроме одного - оттуда вырывался свет и слышалась негромкая музыка. Это был кабинет ушедшего на пенсию старого опера Кужерова, куда, судя по всему, и заселился новый рекрут отдела по раскрытию умышленных убийств.
Буров и Стеценко сидели на ободранном диване и чокались пузатыми бокальчиками. Не успев выпить, они одновременно оглянулись на меня. Буров вскочил и достал из шкафа третий бокальчик. Я машинально отметила, что в убойном отделе давно не пили из такой хорошей посуды. Прежний хозяин кабинета имел один граненый стакан на все случаи жизни, включая гигиенические нужды. Еще я отметила, что кабинет чисто убран, наиболее поврежденные и засаленные участки стены прикрыты плакатами и календариками, а на окне появились горшки с цветами.
И лампочка вкручена намного более сильная, чем раньше, отчего кабинет сразу стал уютнее.
Войдя, я присела на диван, рядом с Сашкой. Буров плеснул в бокальчик, предназначенный для меня, из двухлитровой пластиковой бутылки с пивной этикеткой. Напиток, однако не пенился, и остро запахло коньяком. Мужчины взяли свою посуду с табуретки, выполнявшей роль сервировочного столика, и Стеценко произнес:
- Вот, нас выпить пригласили…
Я взяла свой бокал и заглянула в него.
- Не беспокойтесь, это хороший коньяк, ворованный, - заверил меня Буров.
- С подъездных путей? - поинтересовалась я.
Буров кивнул.
- Это меня угостили.
Я вздохнула. Коньяк пах очень хорошо, чувствовалось, что продукт качественный; хоть я и не люблю крепкие напитки, но немного в них разбираюсь.
Только если я сейчас выпью, боль в желудке станет совсем невыносимой.
- Я без закуски не могу, - жалобно сказала я.
- Ох, Маша, - покачал головой Стеценко, который знал все мои пристрастия, но не упускал случая подколоть. - Тонкие ценители коньяк ничем не закусывают, это моветон - заедать такой напиток колбасой. Только в крайних случаях к коньяку подаются дорогие конфеты…
- Дорогих конфет нету, - мрачно сказал Буров. - А вот колбаса есть.
Будете?
- Буду, - решительно согласилась я. - А тонкие ценители могут встать и выйти, если им западло смотреть, как коньяк закусывают.
- Конечно, - хмыкнул Стеценко, - чего ожидать от женщины, которая пиво со льдом пьет!
- Скажите, пожалуйста! А кто меня научил?
Буров испуганно переводил глаза с меня на Сашку, приняв нашу перепалку всерьез.
- Колбасу-то дадут? - поторопила я его.
Он кивнул, поднялся и полез в шкаф, в котором в бытность Кужерова навалом хранились форменные ботинки, пивные бутылки и старые газеты. Краем глаза я заглянула в открытые дверцы. Теперь в шкафу царил идеальный порядок. Засаленная бумага, устилавшая полки, была безжалостно выброшена, шкаф, по-моему, даже помыт. На верхней полке стояла чайная посуда, с заварочным чайником и сахарницей, на второй сверху полке лежало аккуратно свернутое шерстяное одеяло и постельное белье. Я восхитилась тем, как основательно подошел новый оперативник к проблеме дежурств. Чистое белье на дежурной койке - это высший аристократизм. Вот тебе и деревня…
Буров тем временем достал с полки, где стоял сервиз, пластиковую коробочку, в которой находился кусок твердокопченой колбаски, булочка и одноразовая упаковка маслица, такой дорожный вариант.
- Пардон, я сразу не предложил чаю, не догадался, - он сноровисто расставил перед нами чашки, разрезал булочку на несколько частей и разложил на тарелочке колбасу. На табуретке появились пакетики с чаем, и почти сразу зашумел неведомо когда включенный хозяином электрический чайник. Мы с Сашкой изумленно взирали на эту скатерть-самобранку. Наконец Буров разлил нам по чашкам кипятку, и присел напротив, взяв в руки бокал.
- Ну? Выпьем?
Мы с Сашкой послушно глотнули коньяку, и я почувствовала, что, вопреки моим опасениям, желудку полегчало. И даже острый голод отступил, но кусочек колбасы я все же взяла. Сашка укоризненно покачал головой.
- Фи, - сказал он, поднял бокал и для большей убедительности отставил мизинец.
- Ты когда ел? - агрессивно спросила я Сашку, запихивая в рот колбасу. - А я утром. И не надо намекать, что я толстая, или что приличий не знаю.
- Да я, собственно… - начал было Сашка, но замолчал и стал смаковать коньяк.
Буров внимательно посмотрел на него, а потом на меня.
- Ребята, вы не поссорились?
- Не обращайте внимания, - сказала я. - У нас текущие разборки.
Буров пожал плечами. Чувствовалось, что он хочет еще что-то спросить, но не решается. Помолчав, он снова поднял свой бокал.
- Ну, за знакомство.
- А ты тут недавно? - спросил Сашка, проглотив коньяк. - Что-то я с тобой не встречался.
- Да я из области перевелся. Тут еще никого не знаю. Привыкаю к вашим порядкам.
- Ну и как тебе тут? - Сашка подвинул к нему свой бокал, и Буров плеснул туда еще из пивной бутылки.
- Да так. Необычно.
- А как попал сюда?
Буров замялся. Я незаметно взглянула на часы. Полвторого.
- А вы дежурите, что ли, сегодня?
Буров покачал головой.
- Нет.
- А домой не торопитесь?
Он как-то странно посмотрел на меня и промолчал, стал греть в руках бокал с остатками коньяка. Потом глотнул, и глядя в сторону, заметил:
- Но ведь и вы не торопитесь…
- Завтра суббота, - сказал Сашка. - Можно отоспаться.
- А дома вас не ждут? - как-то слишком безразлично спросил Буров, делая вид, что наслаждается коньячным запахом.
- А тебя? - ответил Сашка вопросом на вопрос. - Или ты еще своих не привез?
Вопрос был обоснованный, поскольку на пальце у Бурова светилось обручальное кольцо.
Буров вдруг помрачнел еще больше. Все-таки он был удивительно неулыбчивый, какой-то погруженный в свои мысли, отрешенный.
- Ладно, ребята, пейте чай, - сказал он, и откусил от булочки. Энергично запив ее чаем, он стал жевать, причем было очень заметно, что есть ему совершенно не хочется. Ну ладно, не желает говорить о себе - не надо. Раз перевелся, значит, надо было сменить обстановку. Наверное, со скандалом развелся, городок маленький, все пальцами показывали, вот и сбежал от греха подальше. Интересно, в маленьких городках оперативники тоже сутками на работе пропадают? Или там полегче? Из-за чего у него с женой разладилось - из-за ночных засад или из-за грошовой зарплаты?
Мы старательно доели угощение, а Сашка с удовольствием допил коньяк.
- Спасибо, - сказал он. - Коньяк божественный.
Интересно, подумала я про Бурова, человек он тут новый, а ему уже кто-то коньячку подкинул, ворованного с подъездных путей. С чего бы это? За какие заслуги?
- Это я когда проставлялся на новой работе, начальник принес. Мигулько. У вас тут дело какое-то было по хищению коньяка, он сказал, что ему следователь отлил маленько.
Да, в это я готова была поверить. Когда Лешка направил дело по хищению коньяка в суд, вещдоки в виде ста десяти литров коньяка остались у нас, потому что суд не брал. Не взяли коньяк и после того, как расхитителей осудили. Лешка добросовестно пытался сдать коньяк обратно на винзавод, ему грубо отказали. Зоя требовала освободить камеру вещдоков. Тогда Горчаков договорился с гидролизным заводом, что злосчастный коньяк, поскольку он неизвестно откуда и без сертификата качества, примут по три рубля за литр, и повез его с оперативниками сдавать. Часть коньяка была в бутылях, с ней он разобрался очень быстро.
Сложнее было с тем коньяком, который, по старой доброй расхитительской традиции, закачивали в кислородные подушки.
О том, как происходила сдача материальных ценностей, мне рассказывали опера, нуждавшиеся после увиденного в серьезной психологической реабилитации.
На гидролизном заводе их проводили в какое-то помещение с бетонным полом и стенами, из мебели там были деревянный стол и лавка. Работник завода поставил перед ним ведро и удалился. Предстояло из кислородной подушки выдавить коньяк в ведро. Сначала они выдавливали его по очереди, опираясь на воспоминания о фильмах из колхозной жизни, - как доярки дергают коров за сосцы, обеспечивая вечерний надой. После часа напряженной работы выдоенный коньяк едва покрыл дно ведра. "Так дело не пойдет", - решил Лешка и призвал на помощь следовательскую смекалку: он положил кислородную подушку на лавку, сел сверху, и стал прыгать на ней, ожидая, что коньяк под давлением его массы польется через трубочку струей. Прыгал он так недолго, на глазах у изумленных зрителей подушка выскользнула из-под его седалища, Лешка, потеряв равновесие, дернул ногой и задел ботинком ведро. Оно покатилось по бетонному полу, разлившийся из него прямо под ботинки оперов коньяк медленно впитывался в пазы между бетонными плитами, у оперативников в глазах стояли слезы…
Очухавшись, следователь Горчаков отказался от продолжения сдачи коньяка на гидролизный завод в качестве сырья, велел оперативникам погрузить оставшиеся емкости в машину и, доехав до РУВД, широким жестом подарил им все содержимое этих емкостей. В тот же вечер коньяк был успешно выдоен сотрудниками РУВД в надлежащую посуду, а дело пошло так споро, потому что трудились они с душой, для себя, а не для дяди. Да и подумать грешно - отличный коньяк, практически неразбавленный, сдавать как сырье!.. Вот с тех пор все праздники в нашей милиции не обходились без хорошего коньячку. Но я думала, что напиток уже давно кончился; ан нет, у Мигулько, оказывается, пара-тройка литров завалялась.
Видимо, он, не будучи уверенным в том, что коньяк еще можно употреблять по прошествии такого длительного времени, подарил его новенькому.
Нет, коньячок еще вполне. Буров пьянел прямо на глазах. Выражалось это не в том, что он падал в колбасу или лепил бессмыслицу. Нет, он был вполне адекватен, но лицо его становилось все мрачнее с каждой секундой, он все больше погружался в себя и все больше напрягался - то ли злился на что-то, то ли испытывал страх. Во всяком случае, рядом с ним уже было тяжело находиться, это его напряжение раскаляло воздух.
Мы с Сашкой переглянулись, и Сашка поднялся. Я стала искать свалившуюся с ноги туфлю, чтобы встать, но Буров вдруг встрепенулся.
- Ребята, посидите еще, - слова, сказанные умоляющим голосом, не вязались с его мрачным и напряженным видом.
Я наконец влезла ногой в туфлю, и тоже встала, вслед за Сашкой. Буров посмотрел на нас снизу вверх глазами затравленного зверя.
Мне вдруг стало так жалко его; до меня дошло, что ему некуда ехать, что он один, и живет в кабинете, а аккуратно расставленные на полках чайные чашки и свернутое шерстяное одеяло - весь его скарб. И это стихийное ночное распитие коньяка - попытка забыться в компании людей, которые не знают про него ничего, кроме того, что он сам захотел рассказать.
- Саш, если ты не торопишься, посидим еще?
Сашка изумленно посмотрел на меня, но не стал сопротивляться.
- Ну, если хочешь, посидим.
Мы синхронно уселись назад, на горбатый диванчик. И Бурова, похоже, немножко отпустило напряжение. Но было глупо сидеть просто так, а чай мы выпили и колбасу съели. Пришлось завязать светскую беседу.
- Господа, а что вы думаете по поводу сегодняшнего трупа? - спросила я тоном английской леди, обсуждающей с джентльменами погоду. Мужики встрепенулись, в глазах Бурова зажегся огонек.
- Сначала вскрыть надо, - осторожно заметил Сашка. - Пустые упаковочки от димедрола - это, конечно, хорошо, только желательно убедиться в отравлении антигистаминами. Мало ли…
Я поддержала Сашку. Сколько раз случалось, что установленная при вскрытии причина смерти переворачивала представление о происшедшем. Был в моей практике парень, который подрался с отчимом во время совместного распития спиртных напитков, схватил его за шею и стал душить. Отчим обмяк и захрипел. Парень тут же побежал в милицию каяться, что человека убил. Пришли, осмотрели труп: на шее полулунные ссадины, следы ногтей, от сдавления руками; штаны мокрые - непроизвольное опорожнение мочевого пузыря, характерное для смерти от асфиксии, и прочее, и прочее. Парня сразу в камеру, возбудили дело об убийстве. А через день звонит эксперт из морга, говорит, что дедок умер от острой коронарной недостаточности. Вот вам и асфиксия. Я поинтересовалась, а как же полулунные ссадины и все такое? Эксперт объяснил, что парень, видимо, действительно хватал отчима за шею, но слишком слабо, и задушить никак не мог. Потом я долго билась с парнем. Он доказывал, что это он уморил отчима. Я, говорит, его душил, вот и сажайте меня за это. Я ему заключение экспертизы в нос, а он ни в какую: я убил, и все тут. Не хотел из тюрьмы выходить.
- Саш, давай поинтересуемся мнением свежего человека, - предложила я. - Что думает коллега Буров? Есть тут событие преступления?
Буров помолчал, болтая остатками коньяка в своем пузатом бокальчике. Потом сказал свое мнение. У него была странная манера говорить, избегая взгляда собеседника. Я это заметила еще до того, как он загрузился коньячком.
- Тут есть над чем поработать, - услышала я его негромкий голос. - Если правда то, о чем я думаю, то надо принимать меры.
- А что вы думаете? Или это секрет?
- Секрет, - серьезно сказал он. - Пока. Я немножко подработаю ситуацию, а вы как раз определитесь с причиной смерти. Может, этот молодой - Петр, да? - с поквартирного обхода чего интересного подбросит.
- Так вам кажется, что это убийство?
- Если правда то, что я думаю… - он опять замолчал, теперь надолго. - Вообще-то я и так вам слишком много сказал. Меньше надо в рюмочку заглядывать, - он снова поболтал коньяком в бокале.
- Саш, а как проявляется отравление димедролом? - спросила я. - Это правда, что смерть от снотворного легкая? Принял, лег в кровать и не проснулся?
- Не совсем. - Сашка налил себе еще чуть-чуть коньяка и легонько чокнулся с Буровым, после чего он выпил глоточек, а Буров одним махом опрокинул в себя граммов сто, зажмурился и стал еще мрачнее. - Если много таблеток принять, сначала наблюдается вялость, тянет прилечь, глаза закрываются. А потом может наступить психомоторное возбуждение. Может и бред появиться, галлюцинации, судороги, бывает расстройство зрения. В общем, смерть не такая уж легкая. Если хочешь, подъедь с утречка в понедельник, вместе посмотрим трупик.
- Утречком в понедельник, - протянула я. - А если там не димедрол, а к примеру, клофелин, утречком в понедельник вы уже ничего не найдете.
- Что ж поделать, - вздохнул Сашка. - Даже если бы ты подняла нашего заведующего, и подписала бы кого-нибудь вскрыть покойницу, химики все равно до понедельника не работают.
- Буров, у вас в области такой же бардак? - спросила я.
Буров налил себе еще и поболтал коньяком в бокале.
- У нас эксперт вообще один. Так что если запьет, хоть понедельник, хоть вторник, а все одно ждем просветления.
- Понятно? - Сашка показал мне язык. - Молиться должна на наших экспертов: половина - женщины, из них половина не пьет.
Пока Сашка описывал мне симптомы острого отравления димедролом, я почувствовала, что они применимы и ко мне. Вялость, сонливость проявлялись вовсю; захотелось прилечь на продавленный диванчик и закрыть глаза. Зрение ухудшалось с каждой секундой, окружающую обстановку я различала уже с трудом.
Извинившись перед Буровым, я встала.
- Ребята, не могу больше. Поеду домой, а то упаду прямо тут.
Мне показалось, что теперь Буров не так болезненно воспринял наши сборы в дорогу. Было похоже, что им овладела какая-то идея относительно сегодняшнего происшествия, и немного отвлекла от собственных проблем. Ну и хорошо. Интересно только, что он там надумал. Но я решила, что на выходные отвлекусь от обстоятельств смерти актрисы Климановой, поскольку завтра надо купить подарок сыну и организовать все для детской оргии, а в воскресенье надо бы разобраться со своими и с горчаковскими делами, которые тоже на время стали моими.
Буров по местному телефону позвонил в дежурку, выяснил, что есть машина, которая довезет Стеценко, и меня забросит домой. Мы с Сашкой подхватили свои вещи, Стеценко - экспертный чемодан, а я сумку, дежурную папку и пакет с изъятыми предметами: дактилопленками и пустыми упаковками из-под лекарств. Стоя в проеме двери, мы помахали Бурову, одиноко сидевшему на диване с бокалом в руке, и у меня сжалось сердце при мысли о том, как он будет сидеть за пустеющей бутылкой всю ночь, думая о своих проблемах, потом уляжется на короткий продавленный диван, а утром выходного дня, открыв глаза, увидит те же обшарпанные стены и пойдет умываться в загаженный милицейский туалет.
Меня пронзила такая острая жалость, что когда Сашка в машине спросил меня на ухо: "Можно, я у тебя переночую?", я не смогла отказать ему, и он попросил водителя ехать прямо к моему дому. А ведь совсем недавно собиралась никогда больше не поддаваться на провокации. Пусть бы он прочувствовал, что такое лишиться меня навсегда, и не иметь возможности приходить ко мне ночевать, когда только заблагорассудится…
Поднимаясь вместе с Сашкой по ступенькам парадной, я еще успела подумать, что слабину я допустила не из-за жалости к Бурову, а вместе с ним - и ко всем неприкаянным мужчинам; просто буровская одинокая судьба напомнила мне про мое собственное одиночество.
Дома Сашка привычными движениями расстелил постель, пока я умывалась.