Дальнейшее напоминало рапид из кино - итальянского неореализма. Мы ехали с ветерком по Приморскому шоссе, причем Пьетро и Сашка на заднем сиденье пели итальянские народные песни. Начали, правда, с "О, белла, чао", а после углубились в какие-то сицилийские напевы. Никогда не знала, что мой бывший сожитель настолько музыкален. По-моему, он даже спел какую-то арию на итальянском языке. Пьетро, отдавая долг вежливости, исполнил песню советского композитора Мокроусова "Хороши весной в саду цветочки", уверяя, что это хороводная песня русских крепостных девушек. На мой вопрос, с чего он это взял, он ответил, что эту чудную песню (с чем я спорить не стала) исполняла сестра Татьяны Лариной в фильме британских кинематографистов "Онегин".
Прибыв в один из прибрежных пансионатов, мы втроем пробежались по песчаной тропке к главному корпусу, держась за руки. Ну чем не "Римские каникулы"? Потом два моих кавалера старательно вытряхивали из моих туфель песок. Пьетро изъявил желание посмотреть на залив, который и вправду был великолепен в солнечную погоду, к сумеркам. Потом мы все спрыгнули с парапета на пляж и побежали к воде. За нами увязалась какая-то косматая собачонка, которая подпрыгивала и переворачивалась в воздухе, видимо, желая нас повеселить. Я подвернула ногу, и Сашка с Пьетро оспаривали право понести меня на руках, причем Сашка, настаивая на своей кандидатуре, апеллировал к Пьетриному ранению и беспокоился за здоровье гостя. В конце концов они понесли меня вместе. Я начала понимать восточных монархов с их пристрастием к гаремам. А как бы, интересно, назывался гарем, состоящий из мужчин, и принадлежащий женщине-монархине? И были ли такие прецеденты в истории?
Причем оба этих мужчины удивительно совпадают со мной во вкусах и пристрастиях, поэтому нам легко получать удовольствие от общения друг с другом. В моей прежней жизни, до встречи со Стеценко, мне встречались совсем другие мужчины, я не совпадала с ними по всем без исключения параметрам. Если мне хотелось романтического ужина при свечах, мой кавалер вел меня в дегустационный зал коньячного завода (прекрасно зная, что я не люблю коньяк, но это не имело особого значения, поскольку коньяк любил он), где надо было пить стоя; раз я любила классическую литературу, то он обязательно подсовывал мне плоды гнойного воображения авторов сортирного авангардизма, где герои поедают испражнения друг дружки и совокупляются сквозь карту Советского Союза. Весь парадокс в том, что отношения именно с такими людьми обычно затягивали меня всерьез и надолго. За одного такого человека я даже вышла замуж…
В этот вечер до бильярда мы так и не дошли. В город мы вернулись очень поздно, я уже умирала от усталости. Сначала мы отвезли Пьетро, высадили его у гостиницы, но он заявил, что должен проводить меня домой, поскольку это не город, а какие-то опасные джунгли, где за каждым углом меня подстерегает опасность, и один Саша не в состоянии защитить меня; Пьетро, как профессиональный полицейский, к тому же чувствует ответственность и за него тоже. Они потащились провожать меня вдвоем, а возле моей парадной Стеценко заявил, что согласен с определением нашего города, как страшных джунглей, и по законам гостеприимства должен убедиться, что Пьетро добрался до гостиницы в целости и сохранности. В дальнейшем они каждый вечер разыгрывали этот спектакль с провожанием, бдительно следя, чтобы ни один из них не оставался со мной наедине и чтобы не вышло так, что последним у моей парадной окажется кто-то один.
Придя домой, я свалилась тут же, не найдя сил даже расстелить постель.
Следующее утро началось с серенады, звучащей под моими окнами на два голоса. Странно, но жильцы нашего дома не кидались в певцов кирпичами и старыми ботинками, а, напротив, с удовольствием слушали, высунувшись из окон, и подбадривали их криками.
Пришлось приглашать Ди Кара и Стеценко к себе. Пока они пели, я приняла душ, причесалась и накрасилась. Когда они поднялись ко мне, я напоила их чаем, накормила завтраком, и продолжилась бильярдная эпопея. Собственно, до бильярда мы не добрались и на этот раз. Сначала долго спорили, куда двинуться, потом двинулись в том же направлении, что и вчера, по Приморскому шоссе в сторону пансионата, где у Сашки был знакомый главврач.
Дело кончилось выпивкой в сауне с последующим купанием в бассейне. Причем Пьетро весьма органично вписался в эту забаву - и пил не меньше Сашки, и плескался, как тюлень. Я даже слегка приревновала их обоих и стала подкалывать их на тему, не мешаю ли я их счастью.
Правда, на следующий день с утра Пьетро охал, нацепив солнечные очки, и требовал выключить солнечный свет.
Я тихонько спросила у Стеценко, не нужно ли ему на работу…
- Я в отгуле, - ответил он.
- Ну как тебе Пьетро? - приставала я.
- Я бы на твоем месте выходил за него замуж, не раздумывая.
Услышав такое от Сашки, я была поражена в самое сердце. Все-таки мы прожили вместе несколько лет, расстались исключительно из-за моих амбиций, в том смысле, что подлостей друг другу не делали. Несмотря на то, что мы расстались, Сашка постоянно утверждал, что продолжает меня любить. И вдруг услышать от него такое! Благословил, можно сказать!
Но как только я открыла рот, чтобы сказать ему что-нибудь чрезвычайно язвительное, чтобы он понял, что из-за этой фразы он потерял меня безвозвратно, как он продолжил:
- Только не надейся, что я тебе это позволю. Именно поэтому я взял неделю за свой счет. И буду третьим в вашей теплой компании, и не дам вам оставаться наедине до тех пор, пока ты не поймешь, что должна быть только моей.
"Вот и пойми этих мужиков", - ошалело подумала я. Но, придя в себя, решила, что и особям мужского пола ничто человеческое не чуждо. Одно дело любить меня в свободное от профессиональных обязанностей время, будучи уверенным, что я никуда не денусь, даже при наличии какого-то там мифического итальянца-воздыхателя. И совсем другое дело - увидеть этого воздыхателя воочию, убедиться, что он существует на самом деле и что он является реальным соперником, а не жалким и убогим вариантом бегства от самой себя.
И осмыслив это, я даже на минутку испытала злорадство. А потом устыдилась. Получается, что Пьетро выступает заложником в наших с Сашкой любовных игрищах. Я-то, третий день существуя в компании обоих, отчетливо понимаю, что при всех невероятных достоинствах Пьетро, даже несмотря на национальный барьер, буду с ним несчастна, поскольку на свете есть Сашка.
Да и с кем угодно я буду несчастна, поскольку на свете есть Сашка. Может, он хоть что-то понял за время, что мы не вместе? И если мы начнем сначала, то учтем свои ошибки?
Когда вечером мои кавалеры довели меня до дому и стали трогательно прощаться со мной во дворе, к великому удовольствию окрестных пенсионеров, перед окнами которых, можно сказать, разворачивалась своя Санта-Барбара, из открытого окна своей квартиры я услышала истошные трели телефона. Позвонив, он затихал, и тут же начинал трезвонить с новой силой.
Забыв о кавалерах, я понеслась наверх. Пока я открывала дверь, звонки прекратились, но через полминуты снова раздался трезвон, и я схватила трубку.
- Маша, - раздался в ней голос Кужерова, - наконец-то! Целый день тебя не найти нигде! Давай быстро в РУВД!
- А что случилось? - спросила я, переводя дыхание. - Нашли беглого?
- Нет. Тут все гораздо круче! Мне без тебя не разобраться. Придешь? Хочешь, машину пришлю?
- Не надо, я так доеду.
Положив трубку, я даже испытала некоторое облегчение. Проводя время со своими мужчинами, я не переставала думать про оставленные в прокуратуре дела. Все время меня грыз червячок - а как там без меня? Оказалось, что без меня никак. Я схватила дежурную папку и Уголовно-процессуальный кодекс - на всякий случай, и выбежала из дома.
В кабинет к Кужерову я вбежала ровно через двадцать минут - рекорд для открытой местности. Он сидел за обшарпанным столом и рассматривал разложенные на столе дактилокарты, справки Информационного центра и какие-то бумажки с гербами МВД и Минюста. Рядом с ним сидел эксперт Федорчук, с меланхолическим видом разглядывая какие-то фотографии. Я присела напротив, всем своим видом выражая ожидание.
- Смотри. - Кужеров, положив свои мощные лапищи на бумаги, одним махом развернул их ко мне. Я уставилась на них, пытаясь сообразить, что к чему, а Кужеров, зайдя с тылу и склонившись надо мной, стал комментировать ситуацию, приведшую его в такой ажиотаж.
- Пришли из Москвы отпечатки Коростелева… Так, Машка, даже не знаю, с чего начать… В общем, я тогда перед тобой проштрафился, да еще слух пошел, что ты увольняешься… А с кем тогда работать? Думаю, разобьюсь в лепешку, а ты будешь довольна. Пробил я сначала "Белоцерковского". Ответ на мою шифротелеграмму и справка на него из ИЦ по пальцам пришли почти одновременно. Шорохов Алексей Семенович, установили мы его личность.
- Я уже экспертизку сделал, Маша, потом постановление мне напиши, - подал голос Гена Федорчук.
Я с благодарностью посмотрела на него. Положительно, он у нас уникальный: от других экспертов по полгода заключения не допросишься, а он готов даже без постановления его сделать, ты, мол, потом как-нибудь постановление занеси…
- Да брось, - отмахнулся Гена от моего благодарного взгляда, - я же понимаю, как это важно. А потом, - он усмехнулся, - мы все испугались, что ты уволишься, вот и начали в морской узел завязываться.
- Не отвлекайся, - одернул его Кужеров. - Сидел он под Мурманском, где зубы эти делают, как их…
- Рандолевые, - помог Гена. - Видел я таких пижонов, у некоторых весь фасад рандолевый, вся челюсть.
- Точно, рандолевые! Как я мог забыть? Значит, тянул он срок вот на этой зоне. - Кужеров подвинул ко мне одну из бумажек, где в графе "сведения о судимости" было указано несколько букв и цифр, обозначавших номер колонии.
- Хорошо, молодцы, - сказала я, находясь в недоумении, что за срочность в этих сведениях. Здорово, конечно, что личность погибшего установили, но пока ничто в этих сведениях не тянуло на задыхающийся голос Кужерова по телефону и его суету над бумажками.
- Это только начало, Машка, сейчас сама отпадешь, - заметив отсутствие энтузиазма в моем голосе, предупредил Кужеров. - Слушай дальше. Прислали мне и его фотку из колонии, вот, глянь.
Он выложил передо мной фотографию заключенного Шорохова, сделанную в двух ракурсах. Хоть тут он был сфотографирован при других обстоятельствах, а я видела этого человека только мертвым, следовало признать, что это именно "Белоцерковский". Но я все еще не понимала…
- А теперь смотри сюда. - Кужеров подсунул мне под нос очередную порцию бумажек. - Пришли мне сведения из ГИЦа, насчет Коростелева. Судим, родненький, и сидел в той же колонии, что и покойный Шорохов. И, главное, в одно и то же время.
Так. Вот это уже становится интересным.
- Сережа, - сказала я, - а что, если мастеру показать фотографию Шорохова? Может, это он приходил к Коростелеву на работу, уговаривал оружие сделать?
- Маш, ты можешь меня ругать и даже побить, но я уже показал мастеру фотографию. Не бойся, - вскинул он руку, - я по всей форме фототаблицу сделал, три рожи наклеил и протокол составил. Отдельное поручение ты мне потом напишешь.
- Так можно работать, - горько усмехнулась я, - один следственные действия проводит по собственной инициативе, пока я в отгулах развлекаюсь, второй экспертизы шлепает без постановлений.
- Маш, но это же формальности, что ж я - не человек, что ли? К тебе любовник приехал, а я со своей сермяжной правдой?
- Ладно, - прервала я его, - дальше.
- Дальше вот что: мастер его безоговорочно опознал. Я, говорит, его свиную рожу хорошо запомнил. "Понятно, - отметила я про себя, - ниточка из старых связей протянулась к Коростелеву, может, отсюда вырастет и мотив нападения на него. А может, и мотив убийства "Белоцерковского"". А Кужеров продолжал меня огорошивать.
- Правильно ты подумала, - заявил он, видимо, по моему лицу уловив, что я думаю про связь нападения на Коростелева с убийством "Белоцерковского"-Шорохова. - Тут дорожка прямая. Смотри. - Он выложил передо мной еще одну бумажку.
Это была расшифровка звонков с телефонной карты, обнаруженной в вещах "Белоцерковского". Я поймала себя на том, что продолжаю называть его по фамилии, под которой он стал нам известен, а к его настоящей фамилии еще надо привыкнуть.
Некоторое время я разглядывала перечень телефонных номеров, которые мне ни о чем не говорили, и Кужеров спохватился.
- Ах да, ты же так на память не уловишь. Вот эти три звонка, - ткнул он пальцем в три одинаковых телефона, - знаешь, куда? Домой к Коростелеву. Я этот номер сразу выхватил, я же хозяйку допрашивал квартирную, а потом все время туда позванивал, вдруг жена Коростелева вернулась, ты же просила ее вызвать… А последний звонок, знаешь, когда? В день, когда Коростелева по башке приложили.
У меня бешено забилось сердце. Неужели мы на пороге разгадки? Но тут взгляд мой упал на цифры, говорящие о времени звонка, и недоумение словно окатило меня холодной водой.
- Сережа, - медленно сказала я, перечитывая эти цифры и перепроверяя себя, - но последний разговор был в восемнадцать ноль пять. Коростелев в это время уже был прооперирован. С кем же тогда разговаривал "Белоцерковский"-Шорохов?
- Слушай, а я на это внимания не обратил, - признался Кужеров. - А действительно, с кем? Может, с женой? Или с тещей Коростелева? Разговор-то, смотри, три минуты…
- Нет, - решительно возразила я. - Ни с женой, ни с тещей он разговаривать не мог. Обе как раз в это время были в больнице, я их там видела.
- Ладно, разберемся, - вздохнул Кужеров. - Может, у них в гостях кто был… Слушай дальше.
- А это еще не все? - удивилась я. Информация уже переливалась через край и пока не укладывалась в голове.
- Ха! - сказал Кужеров. - Да сейчас ты вообще опупеешь. Гена, скажи ей, а я передохну.
Я переводила глаза с Кужерова на Федорчука.
Генка с загадочным видом приосанился и начал говорить:
- Сергей мне отправил пальцы Коростелева - дактилокарту из ИЦ, я стал твою экспертизу делать по следам из парадных. Помнишь, там был след ладони на стенах?
Я кивнула; еще бы не помнить.
- Я этот след приложил добросовестно ко всем потерпевшим. - Генкина медлительность в речи начала меня слегка раздражать.
- Гена, я знаю, что ты все делаешь на совесть. Скажи, наконец, в чем дело.
Гена, как будто назло, затормозил вообще и некоторое время молчал.
- К одному из потерпевших этот след подходит.
- К кому?! - Я начала подпрыгивать на стуле.
- А ты сама не догадываешься? К Коростелеву.
- К… К Коростелеву? - Я начала заикаться. - Но… Как это может быть? Почему?..
- Маша, - тихо позвал Генка, - это еще не все. Я потом стал делать пальцы со ствола, из которого застрелили "Белоцерковского". Так вот, и на стволе - пальцы Коростелева.
- Ничего не понимаю! - жалобно сказала я, переводя глаза с бумажек на Кужерова, а с Кужерова на Федорчука. - Гена, ты ничего не перепутал?
- Понимаешь, следы со ствола действительно не очень хорошие, но пригодные. Я их и так, и сяк примеривал, даже в главк съездил, посоветовался. Можно, конечно, сомневаться, но процентов на восемьдесят это рука Коростелева. Хочешь, вместе съездим в Управление, устроим консилиум?
- Хочу! - Я поднялась с места.
Нужно было что-то делать, иначе я могу взорваться. Как мог Коростелев убить "Белоцерковского", если он лежал в коме и вскоре сам умер? Бред какой-то… Если считать, что на стенах в парадных следы убийцы, то получается, что Коростелев и сам себя убил тоже.
- Машка, выпить хочешь на дорожку? - Кужеров достал из-под стола начатую бутылку с красным вином. - Я тоже, как все это собрал воедино, решил что без градуса во всем этом хрен разберешься.
Я покачала головой, и Кужеров, пожав плечами, сам приложился к горлышку бутылки, после чего остановил меня, схватив за руку.
- Подожди, Маша, ты еще главного не знаешь. Коростелев умер.
- Сережа, - внятно сказала я, протискиваясь между здоровым опером Кужеровым и не менее здоровым сейфом с маркировкой какой-то дореволюционной фабрики, - меньше надо в рюмочку заглядывать. Я знаю прекрасно, что Коростелев умер.
- Ха, - ответил Кужеров и снова приложился к бутылке. - А когда он умер, по-твоему?
- Да хоть по-моему, хоть по-твоему, почти неделю назад, в больнице.
- Обломись, Машка, - грустно сказал Фужер, утирая рот тыльной стороной своей лапищи. - Коростелев Виктор Геннадьевич умер полтора года назад, отбывая наказание вот в этом учреждении. - И он картинным жестом бросил передо мной на стол справку колонии, где действительно было написано, что Коростелев Виктор Геннадьевич, такого-то года рождения, и прочие данные (которые до буковки совпадали с данными моего потерпевшего), умер в колонии, причина смерти - отравление неизвестным ядом. И подпись. И печать.