Они пересекли вестибюль и прошли в квартиру О'Лафлина, располагавшуюся в конце коридора. Они уселись в гостиной, где висела люстра с цветными стекляшками, и окна закрывали бархатные портьеры. Комната была обставлена старой удобной мебелью. О'Лафлин подошел к горке из вишневого дерева и достал оттуда красивую бутылку.
- Настоящий ирландский виски, - сказал он.
- А как же! - вторил О'Брайен.
Старик хмыкнул и налил две солидные порции спиртного. Один стакан он передал О'Брайену, который сидел на диване, а другой взял себе и уселся напротив в высокое кресло-качалку, обитое добротной материей.
- Да здравствуют повстанцы, - тихо сказал он.
- Да здравствуют повстанцы, - ответил О'Брайен, и они торжественно выпили.
- Так о чем ты хотел меня спросить, О'Брайен? - спросил старик.
- Не слишком ли забористая порция, - сказал О'Брайен, оценивая содержимое стакана. Глаза его немного округлились.
- Мягкое, как материнское молоко, - сказал О'Лафлин, - пей, парень.
О'Брайен осторожно поднес стакан к губам и сделал робкий глоток.
- Мистер О'Лафлин, - начал он, - мы разыскиваем девушку по имени Эйлин Гленнон. Мы нашли адрес…
- Ты пришел по верному адресу, парень, - сказал О'Лафлин.
- Вы знаете ее?
- Ну, я ее не знаю, то есть лично не знаком. Но она сняла у меня в этом доме комнату, это точно.
О'Брайен облегченно вздохнул.
- Ну и хорошо. Что это за комната?
- Там наверху. Я сдал ей свою лучшую комнату. Окна выходят в парк. Она попросила хорошую комнату, где много солнца. Я и выбрал для нее такую комнату.
- Она сейчас здесь?
- Нет, - О'Лафлин отрицательно покачал головой.
- А вы не можете предположить, когда она вернется?
- А ее еще здесь ни разу не было.
- Что вы хотите этим сказать? Вы же сами…
- Я всего лишь сказал, что она сняла у меня комнату. Вот и все. И это было на прошлой неделе. В четверг, насколько я помню. Она сказала, что хочет снять комнату с субботы. В субботу она так и не появилась.
- Так значит, она не показывалась здесь с того дня, как сняла комнату?
- Именно, сэр. Вы правы. А что случилось? Бедняжка попала в какую-нибудь беду?
- Не сказать, чтобы в беду. Просто мы… - О'Брайен вздохнул и отхлебнул еще немного виски. - А она сняла комнату только на субботу?
- Нет, сэр. Она сняла ее на целую неделю и заплатила мне за весь срок. Наличными.
- А вам не показалось это несколько странным… я хотел сказать… ну, у вас принято сдавать комнаты таким молоденьким девочкам?
О'Лафлин удивленно вздернул свои косматые брови и уставился на О'Брайена.
- Ну, она вовсе не выглядела настолько молоденькой, понимаете ли.
- Шестнадцать лет - довольно юный возраст, мистер О'Лафлин.
- Шестнадцать? - О'Лафлин расхохотался. - Ну, ваша милая барышня над кем-то здорово подшутила, парень. Ей было не меньше двадцати пяти, как пить дать.
О'Брайен посмотрел сначала в свой стакан виски, а затем на старика.
- Простите, сколько лет, вы сказали?
- Двадцать пять или двадцать шесть, а может быть и чуть больше. Но уж точно не шестнадцать. Даже если выпить много лишнего.
- А вы говорите об Эйлин Гленнон? Мы вообще говорим об одном и том же человеке?
- Я говорю об Эйлин Гленнон, так ее звали. Она пришла сюда в четверг, заплатила за неделю вперед и сказала, что придет за ключом в субботу. Да, Эйлин Гленнон.
- А не могли… не могли бы вы описать ее поподробнее, мистер О'Лафлин?
- Конечно, могу. Это была высокая девушка, дородная такая, ростом выше метр семьдесят пять. У меня было время внимательно рассмотреть ее, пока мы разговаривали. У нее были черные как смоль волосы, большие карие глаза и…
- Клэр, - сказал вслух О'Брайен.
- Что?
- Сэр, она ничего не говорила о другой девушке?
- Нет.
- Она не говорила, что хочет привести сюда другую девушку?
- Нет. Но это меня не интересовало. Какое мне дело? Ты снимаешь комнату - комната твоя.
- А вы ей это сказали?
- Ну, мне кажется, я дал ей это четко понять. Она сказала, что ей нужна тихая комната, где много солнца. Как я понял, солнце не было главным условием. Когда сюда приходит человек и просит тихую комнату, мне сразу становится понятным, что они не хотят, чтобы их побеспокоили, и ей я тоже намекнул, что их никто не побеспокоит. Я уж во всяком случае - точно. - Старик на время замолчал. - Ты, конечно, понимаешь, что я говорю с тобой как мужчина с мужчиной, О'Брайен.
- Спасибо. Я это ценю.
- Не подумай чего плохого - у меня здесь не бордель, но я к своим постояльцам не придираюсь по пустякам. В этом городе уединение дорогого стоит. Я понимаю так, что каждый человек иногда имеет право запереться от всего мира.
- И у вас создалось такое впечатление, что Эйлин Гленнон искала такого уединения?
- Да, парень, именно такое впечатление у меня и создалось.
- Она ни о ком другом не упоминала?
- Зачем ей упоминать о ком-то другом?
- Она расписалась у вас, что сняла комнату.
- Это не в моих правилах. Она заплатила за неделю вперед, и я дал ей расписку. Больше ей ничего не надо. Гарри О'Лафлин - человек честный. Он всегда держит свое слово.
- И она больше не пришла?
- Не пришла.
- А сейчас, мистер О'Лафлин, я прошу вас припомнить как следует: в субботу, когда Эйлин Гленнон должна была занять эту комнату, никто не приходил… никто не спрашивал ее здесь?
- Никто.
- Пожалуйста, припомните: не приходила ли сюда и не искала ли ее шестнадцатилетняя девушка?
- Нет. Не приходила.
- Может быть, вы заметили, что какая-нибудь девушка бродила здесь поблизости, как бы поджидая кого-то?
- Нет. Не заметил.
О'Брайен горестно вздохнул.
- Наверное я чего-то не понимаю, - сказал О'Лафлин.
- Я полагаю, вы сдали комнату девушке по имени Клэр Таунсенд, - сказал О'Брайен. - Я пока не знаю, зачем она воспользовалась именем Эйлин Гленнон, но подозреваю, что она сняла комнату для этой девочки. Зачем она сделала это - не знаю.
- Но если она сняла эту комнату для кого-то другого… только давайте начистоту… значит, ту девушку, которая сняла у меня комнату, звали Клэр Таунсенд?
- Да, я так думаю.
- И вы говорите, что она воспользовалась именем Эйлин Гленнон и что она сняла эту комнату именно для нее?
- Да, я так думаю. Похоже, что так и было.
- Тогда почему Эйлин Гленнон не пришла сюда в субботу? Я хочу сказать, что если комнату сняли для нее…
- Я думаю, она приходила сюда, мистер О'Лафлин. Она пришла и ждала, пока придет Клэр, возьмет ключ и приведет ее в комнату. Но Клэр так и не появилась.
- А почему она не пришла? Если уж она взяла на себя весь этот труд, чтобы снять комнату…
- Потому что Клэр Таунсенд была убита в пятницу вечером.
- Ой, - О'Лафлин поднял стакан и разом осушил его. Он налил себе следующую порцию и протянул бутылку к стакану О'Брайена. - Еще немножко?
О'Брайен накрыл стакан ладонью и сказал:
- Нет, нет, спасибо.
- Но кое-чего я все-таки не понимаю, - сказал О'Лафлин.
- Чего?
- Зачем Клэр Таунсенд надо было использовать имя этой другой девушки?
- Я не знаю.
- Она что, хотела что-то скрыть?
- Понятия не имею.
- Я хотел сказать, может быть, у нее были неприятности с полицией?
- Нет.
- Может, она занималась чем-то противозаконным?
- Не знаю.
- И куда пропала эта вторая девушка? Если для нее сняли комнату…
- На этот вопрос я тоже ответа не знаю, - сказал О'Брайен. Он с грустью посмотрел на свой пустой стакан. - Возможно, я все-таки воспользуюсь вашей любезностью, мистер О'Лафлин, и попрошу у вас еще одну порцию виски.
Патрульный в Маджесте заступил на дежурство без пятнадцати пять вечера. На дворе стояло жаркое бабье лето и казалось непривычным, что такие по-летнему жаркие дни были так по-осеннему коротки. Он даже не заметил, как стало смеркаться, и стрелки часов приблизились к шести часам. Да, бег часов не подчиняется капризам погоды, и сумеркам осенью назначен свой час. Он, совершая обход вверенной ему территории, неторопливо шел по дорожке, которая диагональю пересекала маленький парк, и осматривал прилегающие кусты. Вдруг между деревьями он заметил какое-то желтое пятно. Он стал всматриваться сквозь сгущающуюся темноту. Это желтое пятно напоминало то ли рукав, то ли подол женского пальто. Однако, обзор был частично закрыт огромным валуном и стволом дерева. Переступая через бугорки и пучки травы, патрульный подошел поближе. Ну вот - так и есть! Желтое женское пальто.
Он зашел за валун, чтобы поднять его.
Пальто было небрежно брошено на землю около валуна. В метре от пальто на спине лежала девушка, ее глаза безжизненно уставились в сумрачное небо. Глаза и рот ее были открыты. На ней была серая юбка. Юбка была насквозь пропитана кровью. Ее голые ноги и бедра были тоже покрыты засохшей кровью. На вид ей было не более шестнадцати - семнадцати лет.
Патрульный, который не раз в своей жизни сталкивался со смертью, сразу понял, что перед ним лежит труп.
Тогда еще он не мог знать, что мертвую девушку зовут Эйлин Гленнон.
Глава 11
Труп - это не человек. У трупа нет прав. С ним можно не церемониться.
Если ты труп, то тебя могут фотографировать с самых невыгодных ракурсов, пока ты лежишь, уставившись мертвыми стеклянными глазами в объективы их фотокамер. Им будет все равно, что у тебя задрана юбка, что ноги твои испачканы сгустками запекшейся крови, и поздние осенние мухи роем летают вокруг твоего раскрытого рта. Они будут лезть тебе в глаза пальцами, чтобы закрыть веки, потом они одернут вниз юбку, чтобы прикрыть колени, и обрисуют на земле силуэт твоего распростертого безжизненного тела. Они вкатят тебя бревном на носилки и отнесут в ожидающую машину скорой помощи. Понесут тебя кое-как: зачем заботиться о комфорте тела, которое уже лишилось всяких ощущений? Они могут грохнуть носилки об пол санитарной машины, а потом могут накрыть тебя простыней: твои юные груди, шею, талию и лицо. Теперь прав у тебя никаких нет.
Если ты труп, то с тебя можно снять одежду, упаковать ее в пластиковый мешок, повесить на него бирку и отправить в криминологическую лабораторию. Твое холодное обнаженное тело могут положить на стальной стол и препарировать скальпелем сколько угодно в поисках причины смерти. Никаких прав у тебя нет. Ты - труп. Окоченевший сосуд, где, возможно, хранятся улики преступления. Ты уже больше не личность; ты лишился своих прав - смерть присвоила твои права.
Если же ты наркоман, то прав у тебя, конечно, больше, чем у трупа, но не намного.
Ты, разумеется, можешь прогуливаться, дышать свежим воздухом, спать, смеяться и плакать, что само по себе уже кое-что. Все эти вещи составляют понятие жизни, и с ними нельзя не считаться, поскольку ты все еще способен пользоваться этими удовольствиями. Но если ты наркоман, то ты идешь к смерти по собственной дорожке и, по сути дела, ты мало чем отличаешься от обыкновенного трупа. Просто смерть твоя это более продолжительный, хотя и неотвратимый, процесс. Твой путь к смерти начинается прямо с утра, когда ты просыпаешься и делаешь себе первый укол, потом он продолжается днем, который ты проводишь в поисках новой дозы героина, прерываясь лишь для других смертоносных уколов. Иногда эта гонка переносится и на ночь вплоть до самого утра, а там начинается все с начала. Твоя жизнь проигрывает одну и ту же мелодию подобно иголке на заезженной пластинке, которая все время перескакивает на старое надоевшее место. А игла застряла навсегда, застряла в твоей вене. И сам ты знаешь, что ты - труп, и другие тоже это знают.
Полицейские знают это особенно хорошо.
В то время пока труп по имени Эйлин Гленнон раздевали и препарировали, законченный наркоман по имени Майкл Пайн сидел в 87-ом полицейском участке и отвечал на вопросы. Вопросы ему задавал детектив Хол Уиллис, который, сталкиваясь с выбором задержать наркомана или оставить его в покое, обычно предпочитал оставить беднягу в покое. О психологии наркомана написаны многие тома, но Хол Уиллис не был психологом, он был простым полицейским. Он был дисциплинированным полицейским и в свое время выучил борьбу дзюдо, потому что ростом был чуть выше метра семьдесят и еще потому, что с раннего детства усвоил одну непреложную истину - что старшие всегда будут обижать маленьких, если только маленькие не научатся защищаться. Дзюдо, как точна наука, требовала особенной дисциплинированности. А наркомания, по его разумению, отличалась, как раз наоборот, либо пренебрежением к дисциплине, либо ее полным отсутствием. Он был терпим и не любил наркоманов только по одной причине: их никто не заставлял быть наркоманами. Он был уверен, что случись ему вдруг сесть на иглу с героином, - он бы отделался от этой привычки за неделю. Он попросту заперся бы в какой-нибудь комнате и пусть выблевал бы наружу все свои кишки, но все равно разделался бы с этим пороком. Это дисциплина. Он не ненавидел наркоманов, но и не жалел их; он просто сознавал, что это - слабаки. Этим людям недоставало самоконтроля, и это Уиллис считал непростительным для мужчины пороком.
- Значит, ты знал Ла-Скалу? - спросил он Пайна.
- Ага, - ответил Пайн. Он выговорил это слово быстро и резко. Никакого умничанья или энтузиазма - просто "ага", как резкий удар пальцем по столу.
- Давно с ним знаком?
- Ага.
- Как давно?
- Два года.
- Он уже тогда был наркоманом?
- Ага.
- Ты знаешь, что он погиб?
- Ага.
- Ты знаешь, как он погиб?
- Ага.
- Ну, и что ты думаешь по этому поводу?
Пайн с сомнением пожал плечами. Пайну было двадцать три года. У него были светлые волосы и голубые глаза, которые казались большими и внимательными, что в значительной степени объяснялось тем, что он успел уколоться перед тем, как его забрали в участок. Темные болезненные круги под глазами придавали его зрачкам странный вид и поразительным образом усиливали их голубой цвет.
- Кто-нибудь имел на него зуб?
- Лжешь, - сказал Уиллис. - Небось, та же гнида, что и тебя снабжает.
Пайн продолжал молчать.
- Ну, правильно, - сказал Уиллис, - давай, защищай барыгу. Странные вы люди. Выгребаете свои последние гроши и несете им. Ну, валяйте. Обогащайте барыг - пусть жиреют. Давай, продолжай защищать этого изувера, чтобы он мог и дальше сосать вашу кровь. Ну, дурак набитый, кто ваш толкач?
Пайн ничего не отвечал.
- Хорошо. Ла-Скала задолжал ему?
- Нет.
- Ты уверен?
- Вы - коп, - сказал Пайн, - и сами, должно быть, знаете, как работают эти жирные деляги? Наверняка вы знаете, что работают они только за наличные, и деньги вперед. Поэтому, насколько я знаю, Тони ничего не задолжал поставщику.
- У тебя нет мыслей на тот счет, кто бы мог его убить?
- У меня нет никаких мыслей на этот счет, - сказал Пайн.
- Ты сейчас под кайфом?
- Нет, просто немножко в сон клонит, и все, - сказал Пайн.
- Ты когда последний раз кололся?
- Что-то около часа назад.
- Кто поставляет тебе наркоту, Пайн?
- Ой, да бросьте, коп, - сказал Пайн. - Какой смысл кому-то убивать такого парня как Тони? Себе дороже. Это же полная глупость, разве не так? Зачем кто-то будет избавляться от собственного покупателя?
- А как плотно Тони сидел на игле?
- Кололся без остановки.
- И сколько у него уходило в день на наркотики?
- Двадцать пять - тридцать баксов, а может и больше. Точно не знаю. Да сколько б он ни тратил, его толкач никогда б не отказался от его денег - незачем ему было убивать Тони. В чем смысл? - Пайн горько усмехнулся. - Барыги любят наркоманов, разве вы не знаете?
- Знаем, знаем, еще как любят, - сухо заметил Уиллис. - Ну, ладно, расскажи-ка мне все, что тебе известно о Ла-Скале. Сколько ему было лет?
- Примерно как мне - Двадцать три - двадцать четыре года.
- Женат? Холост?
- Холост.
- Родители живы?
- Думаю, что живы, но живут не здесь.
- А где?
- Где-то на западном побережье. Кажется, его папаша крутится в киноиндустрии.
- Что ты имеешь в виду? Кем в киноиндустрии? Что, отец Ла-Скалы - кинозвезда?
- Во-во, ага, кинозвезда. Прямо как мой папашка, - сказал Пайн. - Вы знаете, кто мой папашка? Сам Кэри Грант. А вы что, разве не знали?
- Хватит острить, - сказал Уиллис. - Чем занимается отец Ла-Скалы?
- Работает кем-то в съемочной группе. Кажется, на подхвате: пойди - принеси - отнеси, но точно не знаю. В общем, работает в съемочной группе.
- Ему не известно, что его сын погиб?
- Сомневаюсь, чтоб он знал. В Лос-Анджелесе никто газет не читает.
- Откуда ты, черт возьми, это знаешь?
- Я был на Западе.
- Наверное, проезжал мимо, когда ездил в Мексику за наркотой?
- Какая разница, куда я ездил? Я был на Западе и видел, что в Лос-Анджелесе никто газет не читает. В Лос-Анджелесе все только тем и занимаются, что жалуются на смог, и ищут глазами Лану Тернер: вдруг она остановится рядом на красный сигнал светофора. Больше они там ничего не делают.
- Ты тут у нас первый наркоман с серьезной общественной позицией, - заявил Уиллис.
- Что ж, наркоманы всякие нужны, наркоманы всякие важны, - философствовал Пайн.
- Так значит, Ла-Скала проживал один, так?
- Ага, - подтвердил Пайн.
- А девушка у него была?
- Нет.
- Помимо родителей, у него были родственники?
- Есть сестра, да. Но она тоже живет на западном побережье. В Сан-Франциско.
- Как ты думаешь, Пайн, а в Сан-Франциско они газеты читают?
- Может, и читают. Все, что я знаю о Сан-Франциско, так это то, что все дамы там носят шляпки.
- Как ты думаешь, его сестра знает, что он погиб?
- Не имею ни малейшего понятия. Возьмите и позвоните ей. У вас полно денег налогоплательщиков, так возьмите и позвоните.
- Тебе не кажется, что ты перегибаешь палку, Пайн. Что-то ты стал много острить.
- Ну, хочется иногда какого-то разнообразия в жизни, знаете?
- Не знаю. Другими словами, Пайн, Ла-Скала проживал в этом городе один, да? Вы никого не знаете из тех, кто бы мог его убить?
- Нет. Зачем им это надо? Он никому не мешал.
- А все его родственники живут в Калифорнии, правильно?
- Верно.
- Значит, плакать о нем здесь некому, - сказал Уиллис.
- Хочу вам по секрету, как полицейскому, сказать, - ответил Пайн. - Что если бы все его родственники жили здесь - они бы все равно по нему плакать не стали.