- Скоро у тебя, Петя, будет первое дело, - говорит мне на прощание Николай Борисович. - Профессиональное чутье. - Он дружески жмет мне руку.
Город был в дожде, расплывались в желтые пятна фонари вдоль улиц, пахло мокрыми деревьями. Я шагал по тонким летним лужам, кутаясь в плащ, на душе было тревожно и неустроенно, я смутно понимал, что наши разговоры с Николаем Борисовичем - разведка чего-то главного, что предстоит.
* * *
На другой день, утром, как только я вошел в комнату следователей, Люся, доверительно тронув меня за рукав, взволнованно сказала:
- Петя! Хотели уж за тобой ехать. Телефон общежития не отвечает. К шефу. Скорее.
В кабинете Николая Борисовича были медицинский эксперт Мария Никитична Дубова (старая худая женщина с одышкой, она работала в больнице, а у нас - по совместительству) и капитан Фролов, работник отдела уголовного розыска при районной милиции, исполнявший обычно обязанности эксперта-криминалиста (его имени и отчества я не знал; его так все и звали - Фролов); он был всегда спокойным, казалось, сонным.
- Итак, оперативная группа в сборе, - сказал Николай Борисович. - Следствие поручается вам, товарищ Морев. Два милиционера, тамошние участковые, на месте преступления. - Он зорко смотрел на меня. - Убийство в деревне Воронка. Шестнадцать километров от города. Быстро оформляйте документы - и в путь.
У меня жаром облилось сердце.
В дверях Николай Борисович протянул мне руку.
- Успеха, Петя! От успеха зависит твое будущее. - Он волновался. За меня? - Если что - звони. Приеду сам.
- Спасибо, - сказал я.
Когда я проходил через нашу комнату, мне сказали в спину:
- Фаворита - на легкое дельце. Там и концов искать не надо.
Я знаю: это сказал Воеводин, тоже молодой следователь, на год раньше меня попал сюда. По-моему, циник и бездарь. Ладно. Черт с ним. Меня трепала лихорадка нетерпения.
3
Утро было пасмурное. Дождь перестал, но все было мокро, свежо, ярко - крыши домов, деревья вдоль шоссе, то желтые, то зеленые поля; по обочинам ходили грачи, и казалось, что они покрыты лаком.
Под наш "газик" летела влажная лента асфальта, посвистывал ветер. В зеркальце я видел будничное, даже скучное лицо нашего шофера Феди. Все молчали. Фролов дремал, привалившись небритой щекой к дверце. А мне хотелось говорить, обсуждать предстоящую работу. Но я тоже молчал: доставляло удовольствие казаться бывалым.
"Передо мной две задачи, - думал я. - Два вопроса: кто убил? (Это главное.) И по каким мотивам?"
- Мария Никитична, - спросил Федя, - мы сразу назад?
- Очевидно, - сказала Мария Никитична, редко дыша. - Заберем труп на экспертизу и назад. - Она вопросительно посмотрела на меня.
Я издал звук, который можно было истолковать и как согласие ("да, на экспертизу") и как сомнение ("на месте посмотрим"),
Фролов открыл глаза, хотел что-то сказать, но сон сморил его.
- У меня Даша в больнице, - сказал Федя. - Андрюшка у соседки.
"Преступник, конечно, скрылся, - думал я. - Может быть, уже далеко. Летит на самолете..."
И вдруг я почувствовал страх. Убит человек. Есть убийца. Мне поручено следствие. Я должен... Допросы... С чего я начну? И как там все?
"Спокойно, - сказал я себе. - Что я, трупов не видел, что ли?" Была практика. Были морги. Хотя бы в Бабушкине... Я вспомнил, представил. Нет, тогда не было страшно. Любопытно. И на тот труп девушки мы смотрели... Да, нас, практикантов, было много, это тоже, наверно, важно. Мы смотрели на нее, как на экспонат... Все, что с ней случилось, было известно. Или почти известно. И молодой симпатичный следователь в модном шершавом свитере рассказывал нам, любуясь своим хладнокровием, как все было. Похоже на лекцию с наглядными пособиями. А сейчас... Что-то добавлялось. Я еще не мог понять, что, но волнение, смешанное со страхом, не отпускало меня. Наоборот, это чувство росло.
Свернули на мокрый проселок. "Газик" начало бросать по ухабам. Проснулся Фролов, сказал:
- Вчера по телевизору спектакль видели? Вот дрянь-то.
Впереди была деревня - гряда ветел на околице, серые избы, в стороне - длинные коровники под белым шифером; в центре - церковь с дырявыми куполами.
- Воронка, - сказал Федя.
У меня вспотели ладони.
Перед самой деревней текла узкая речушка, вся в лозняке. Прогремел под "газиком" деревянный мосток; с него сердито поплюхались в воду утки, поплыли, крутя шеями. Пожилая женщина полоскала белье; я запомнил ее красные узловатые руки. Федя притормозил, открыл дверцу.
- Где? - спросил он.
- Вон церквушку обогни, - сказала женщина. - Там заулок по речке идет. Увидишь.
Повернули за разрушенную церковь и в глубине деревенской улицы увидели толпу. Постепенно нарастая, в "газик" стал проникать невнятный рокот голосов. И, когда мы подъезжали, я услыхал высокий женский крик:
- Ми-и-ша-а! Родненький мо-о-ой!..
До этого все было несколько абстрактно в моем сознании: убитый, убийца, надо допросить свидетелей. Женский крик придал всему реальность - мы въезжали в людскую беду, в трагедию. Вот в чем дело. Теперь я понял. Там, в Бабушкине, убитая девушка была отторгнута от жизни, из которой ее вырвала смерть. Мы не знали, не видели, как на ее гибель реагировали родные, друзья. А здесь я понял вдруг, что это самое тяжелое - не сам убитый человек (ему уже ничем не поможешь), а то, что окружает его, - родные, односельчане. Жизнь. Вот в чем дело - жизнь. Там была практика, а здесь - жизнь.
Об этом я подумал, вернее, понял, почувствовал это мгновенно. Во мне как сверкнуло.
"Газик" остановился. Мы вышли. Под ногами была мокрая трава; пронзительно пахло летней деревней, горланили петухи.
Толпа молча смотрела на нас. Женщины с недоуменными лицами; босые ребятишки держались за их подолы, некоторые плакали. Старик с длинным лицом и клочковатой сивой бородой с любопытством изучал меня; глаза его были ехидными. Кучкой стояли парни, курили. Несколько старух в длинных черных юбках с надеждой смотрели на нас. Крупный мужчина в тельняшке и спортивных брюках облокотился на руль велосипеда и часто дышал: видно, только приехал; тельняшка в ложбинке между лопаток потемнела от пота. Пацаны лет двенадцати, босые, загорелые, в рваных штанах, с пристрастием разглядывали наш "газик".
Толпа облепила жидкий плетень, а за ее спинами ничего не было видно.
К нам, растолкав людей, вышел грузный мужчина в мятом вельветовом пиджаке, в галифе и сапогах.
- Гущин, - сказал он, - Иван Матвеевич. Председатель колхоза. - У него было усталое, больное лицо, очень растерянное.
- Из уголовного розыска, - сказал Фролов, показывая председателю удостоверение и одновременно раскрывая свой фотоаппарат.
- Идемте. Там, - махнул рукой Гущин в сторону речки.
Перед нами расступились.
Я увидел три яблони, обсыпанные яблоками. Под одной из них, ближней к плетню, лежал убитый человек. В такой позе мог лежать только мертвый: одна нога прижата к груди, другая неестественно откинута в сторону; лежал он на животе, голова отвалилась набок, и из уха - так неожиданно жутко - торчала травинка. Лица я не видел. Но ясно было, что это молодой, очень сильный парень - мускулистая спина вздулась горбом. Похоже было, он пытался подняться, напрягся, да так и застыл.
Труп охраняли два милиционера. Один мне показался совсем мальчишкой, с испуганным круглым лицом; другой был пожилой, усталый и даже скучный.
Чуть поодаль стояли две женщины - молодая, растерянная, с безумными глазами, и старая, опухшая от слез, с какой-то тупой покорностью на лице. Обе стояли неподвижно, не мигая, смотрели на убитого.
Все это я увидел в несколько мгновений. И вдруг поймал себя на том, что все забыл - не знаю, с чего начать. Я был подавлен, угнетен этой смертью. И не мог смотреть на двух окаменевших женщин - я понимал, что произошло нелепое, противоестественное и уже ничего нельзя поправить.
Видно, Фролов догадался, как мне трудно. Он сильно сжал мое плечо, сказал:
- Приступим. - И я увидел его умные, зоркие, всепонимающие глаза. Сонливости в нем как не бывало.
Оказывается, на какое-то время был отключен мой слух. Я будто снова услышал гул толпы, всхлипывания, бодрые голоса петухов; где-то тарахтел трактор.
Фролов сделал несколько снимков трупа. Работал он умело, быстро. Лицо его было бесстрастным.
Мария Никитична нагнулась над убитым.
- Две пулевые раны, - повернулась она ко мне. - Видите?
- Да, - сказал я сухими губами.
На спине убитого, на сиреневой рубахе, было два маленьких отверстия. Их обвили темные кровавые круги с рваными краями.
- Одна рана против сердца, - продолжала Мария Никитична. - Смерть, очевидно, наступила мгновенно. Впрочем, покажет вскрытие. Стреляли, кажется, из револьвера.
- Из револьвера? - вырвалось у меня.
Толпа за плетнем слушала нас, замерев; даже дети не плакали.
- Утверждать не берусь, - сказала Мария Никитична. - До вскрытия. Вам, Петр Александрович, труп не нужен?
- Нет! - поспешно сказал я и подумал: "Дикий вопрос: нужен или не нужен труп".
В спину мне ударили слова:
- И-ии! Стрекулист какой-то. А она - Петр Александрович...
- Составим протокол осмотра трупа, - сказал я Фролову, подавив смущение и неловкость. - Вы напишете?
- Давайте, - буднично сказал Фролов.
Все у него получалось четко, быстро и чуть небрежно. Я невольно вспомнил фильмы о бесстрашных, хладнокровных сыщиках в плащах с поднятыми воротниками. Оказывается, довольно точно. Правда, неизвестно, что первично, а что вторично.
Потом он сказал тихо, дружественно:
- Петр Александрович, постановление о назначении судебно-медицинской экспертизы.
- Да, да...
Я писал постановление, и в тишине слышно было, как скрипит перо по бумаге.
Взяв постановление, Фролов сказал милиционерам:
- Теперь давайте грузить его.
Милиционеры понесли убитого парня к "газику". Пожилой взял его под мышки, молодой за ноги. Они тащили труп вниз животом. Бессильно мотались голова и руки. Изо рта тянулась липкая розовая слюна. Теперь я смотрел на лицо убитого, но ничего не видел: ни носа, ни глаз, ни губ. Только клейкую струйку этой слюны.
Я почувствовал тошноту.
За трупом, спотыкаясь, как слепые, шли те две женщины, молодая и старая. И вдруг старая заголосила страшно, высоко, по-звериному:
- О-о-о! Сы-ы-ночек!.. - И руки взлетели над ее головой. - Сы-ы-ночек... Да-а как жа-а...
И тотчас задвигалась толпа, запричитала, заплакали дети.
- Дайтя дорогу, граждане, - отчаянно говорил пожилой милиционер. - Ну! Дорогу же дайтя! Граждане!
За ними сомкнулась толпа.
Слышно было, как тяжело дышат люди.
- Ну-ка, взяли! - сказал Фролов. - Руку ему заверни.
"Мне бы надо помочь", - подумал я, но не двинулся с места.
Хлопнула дверца "газика".
Подошел Фролов.
- Значит, я на вскрытие и с результатами сразу к вам. А вы тут поэнергичней. - Он тряхнул сжатым кулаком. И зорко посмотрел на меня. Сказал: - Может, мне с вами остаться? Мария Никитична - опытный эксперт, все сделает без...
- Нет! - резко перебил я. - Поезжайте!
- Спокойно, спокойно. - Он передернул плечами. - Удачи! Постараюсь быть скоро.
Они пошли к машине. Мария Никитична ободряюще улыбнулась мне. Не знаю, чем - внешнего сходства не было, но она напомнила мне маму.
"Газик" уехал.
"Кто-то из них сидит рядом с трупом", - содрогнувшись, подумал я.
Теперь я был один.
Толпа молча смотрела на меня.
4
Когда я вспоминаю первые часы своего первого самостоятельного дела, я снова и снова краснею, мне стыдно: так нелепо, неумело, смешно я себя вел.
...Я стоял, тупо соображая, с чего начать.
Толпа смотрела на меня - ожидающие лица. На них любопытство и насмешка. Я увидел - ярче других - одно молодое лицо: лукавые глаза, пухлые губы, светлые волосы из-под белого платка, повязанного низко на лоб. Она стояла у самого плетня. Пестренькая кофта, серая узкая юбка, загорелые сильные ноги. Она смотрела на меня... Да, она смотрела ласково. И, кажется, сочувствовала мне.
"Может быть, я увижу ее вечером", - неожиданно подумал я, и мне стало легче.
Я подошел к тому месту, где лежал труп. Так... Головой сюда. Значит, стреляли с этой стороны. В спину. Может быть, он бежал. Я сделал несколько шагов к плетню огорода, за которым буйно росла картошка. Трава была действительно натоптана. Где-то должны быть гильзы. Я стал шарить в траве, чувствуя на себе взгляды толпы.
И тут ко мне подошел пожилой милиционер, тронул за плечо.
- Сынок, - сказал он. - Так не отсюда. Вот идем-ка. - И он отвел меня к другому плетню. (Здесь я обратил внимание на то, что три яблони росли на маленькой лужайке между двумя огородами, от улицы ее отгораживал плетень из березовых жердей, за которым собралась толпа.) - Он здесь стоял. Я и гильзы подобрал. Нате. - У милиционера был величественный и покровительственный вид.
В толпе откровенно засмеялись.
Гильзы были потемневшие с краев от копоти. Я завернул их в бумажку и спрятал в карман куртки.
"Стоял здесь... Убийца... - подумал я, чувствуя холодок в груди. - Надо что-то немедленно предпринять. Да, свидетели".
- Товарищи, - сказал я, и толпа замерла. - Товарищи, кто хоть что-то знает об убийстве, я прошу дать показания. С кого начнем?
На всех лицах появился страх. Мгновенно толпа отступила от плетня и стала быстро расходиться. Люди спешили. Темные старухи даже подхватили юбки, показывая белые костлявые ноги в голубых вздувшихся венах.
Я ничего не понимал. Я заметался среди толпы:
- Товарищи! Товарищи... В чем дело?
Я хватал людей за локти. Кто-то грубо оттолкнул меня.
Толпа разошлась. Остались милиционеры, председатель колхоза и две женщины, молодая и старая - я уже понял: жена убитого и его мать.
- Видали? - сказал я председателю, понимая нелепость своего положения. - Ну и народ у вас. Разве так мы выявим убийцу?
И вдруг страшно, исступленно закричала молодая женщина:
- Чего выявлять!.. Сыч убил, окаянный! Будь ты проклят вовеки, ирод! - И она погрозила кулаком шиферной крыше, которая виднелась за густым садом. - Будь ты проклят... - Она не могла кричать больше, уткнулась в плечо пожилой, зарыдала.
Я увидел, как пожилая судорожно гладит ее по волосам, и почувствовал, что комок подступает к горлу.
- Нина, жена убитого, - сказал мне тихо председатель.
- А кто такой Сыч? - спросил я.
- Морковин. Григорий Иванович Морковин. Сыч - это кличка у него. Народ окрестил. Вот соседи они, Брынины и Морковины. У Брыниных одиннадцатый двор по улице, у Морковиных - двенадцатый. А эти яблони на колхозной земле, между ними. Лучше бы я их вырубил. - Председатель сжал широкой рукой скулы. - Миша-то у меня лучшим комбайнером был...
Сильнее запрыгали плечи Нины, она шептала в плечо свекрови:
- Сгубил мою жизнь... Как я теперя с двумя ребятишками... Без Мишеньки...
- Но почему вы думаете, что вашего мужа убил именно этот... Сыч? - спросил я.
Она посмотрела на меня с удивлением. И здесь я увидел, что эта женщина поразительно красива: огромные влажные глаза под черными, сведенными углом бровями, широкий рот, ослепительные зубы, гибкая, статная фигура, густые, тоже черные волосы, и то, что они были спутаны, рассыпаны по плечам, придавало ей что-то дикое, лесное; она была похожа на молодого сильного зверя, попавшего в клетку. И даже внезапное горе ничего не могло сделать с ее молодостью и красотой.
Да, она смотрела на меня с удивлением.
- Кто же еще мог убить? - сухо, отрывисто сказала она. - Он давно грозил. А сегодня утром на нас с вилами кинулся. "Запорю!.." - кричит.
- Расскажите, пожалуйста, как это было? - спросил я и поймал осуждающий взгляд председателя.
Что-то дрогнуло в лице Нины, еще темнее стали глаза.
- Ничего я не буду рассказывать! - Голос был истерическим. - Отстаньте вы все от меня! - И она побежала к своей избе, тоже под шифером, по другую сторону от лужайки с яблонями.
Тяжело пошла за ней свекровь, безмолвная и страшная в этом своем безмолвии; ноги она волочила по земле.
- Положеньице, - сказал я председателю. Никогда мне не было так плохо.
- У нас в колхозе, кроме Морковина, убить некому, - сказал Гущин. - Действительно, они давно враждовали. Михаил и Сыч. Вот что. Простите, не знаю, как вас...
- Морев. Морев Петр... Александрович. Следователь ефановской прокуратуры.
- Вот что, Петя. Можно, я так, попросту? Жатва у меня стоит. Я отлучусь на полчаса. Ну, на час. Распоряжусь только, людей расставлю. Приеду, расскажу все, что знаю.
- А где этот... Морковин? - спросил я.
- Да у себя дома. Куда он денется? - Гущин зло улыбнулся. - Не уйдет со своего двора.
"Что я буду делать целый час?" - подумал я и спросил:
- А кто последним видел убитого?
- Верно! - обрадованно сказал председатель; похоже, ему было неловко оставлять меня в бездействии. - Иван Грунев. Жарок по прозвищу. Напарником он у Михаила на комбайне. С зорьки вместе работали. Я вам его пришлю. А милиционеров заберу с собой. С утра здесь. Покормить ребят надо. Оба они из других деревень. Может, и вы проголодались?
- Нет, нет, спасибо.
Гущин и милиционеры ушли.
Было полдвенадцатого. Небо стало выше, сквозь туманную пелену просвечивало солнце. Парило. Пахло сеном. Только теперь я увидел: поодаль от яблонь стоял аккуратный стожок сена.
Я огляделся вокруг. Три яблони между враждующими дворами. За огородами поблескивала река. Слышался стук топора. Сонно, мирно. Что произошло здесь рано утром?
Я посмотрел на крышу Морковиных. Там убийца? Но разве это логично, чтобы он никуда не ушел, не скрылся? А может быть, уже скрылся? Что-то не поддающееся моему пониманию было во всей этой ситуации. Час времени. А убийца на свободе. Если, конечно, Морковин убийца.
"Начнем", - сказал я себе и пошел к избе, что виднелась за садом.
5
От улицы усадьбу отгораживал высокий тесовый забор. Я долго открывал калитку - была какая-то хитрая щеколда.
"Немедленный арест возможен в двух случаях, - думал я, шагая по тропинке через зеленый дворик. - Первое: Морковин признается в убийстве. Второе: есть свидетели, которые видели сам акт убийства... Акт", - выругал я себя.
Я подходил к старой избе с маленькими, слепыми окошками под шиферной, видно, сделанной недавно крышей.
В окне мелькнуло чье-то белое лицо. Я постучал. В избе было тихо.
- Войдите! - сказал мужской голос.
В сенях было темно, пахло куриным пометом; в углу белели гуси и недовольно гоготали. Из-под ног метнулся рыжий кот и исчез в ослепительном проеме двери.