Она была не удовлетворена из-за вакуума, который ничто не могло заполнить. Поэтому то, что она делала - что она делала прежде, что она будет делать, даже будучи далеко от него, - могло быть неоднозначным. Жизнь может быть неоднозначной. Где бы она ни была, свобода и вдохновение оказывались где-то в другом месте. Она не любила себя. Она не любила саму себя. Она хотела ребенка.
- Если у меня не будет ребенка, моя жизнь окажется бессмысленной, - прошептала она ему как-то ночью, во власти припадка. Такого же припадка, но менее сильного, чем тот, который случился с ней сейчас, сломал ее.
Он баюкал ее. Она все еще рыдала, но все слабее. Она затихала.
- Уходи… Уходи… - говорила она ему, постоянно механически повторяла, с болью: - Уходи…
Он не понимал. Он снова почувствовал жар. Он любил ее с неугасимой нежностью, он будет любить ее, даже если она уйдет. Он будет любить ее всегда, всегда. И эта нежность ничего не лечила, не облегчала боль, не наполняла ее.
- Уходи…
Это несчастье говорило. Это не Маура. Она была несчастлива даже сейчас, когда он подарил ей ребенка, когда сама жизнь заполняла ее постепенно, росла внутри нее, медленно, неуклонно. Упорная вера жизни в саму себя.
Даже если у нее будет ребенок, ничего не изменится, потому что природа не меняется, и страдание не может утихнуть, и все попытки как-то возместить его не попадают в цель, проходят мимо - без будущего.
Два человеческих существа, одно возле другого, под окном, на диване. Они были меньше, чем могли бы быть, - и гораздо больше, чем сами подозревали.
Они заснули на диване. Их разбудил серый свет химической зари - молочный свет раннего миланского утра.
Инспектор Гвидо Лопес
МИЛАН
24 МАРТА 2001 ГОДА
14:50
Солидарность живых существ - в основе ее лежит страх.
Ульрих Бек. "Общество риска"
День пролетел мгновенно. Лопес час простоял, запертый со всех сторон, в неподвижной пробке в Корветто, на въезде в Милан. Он знал, о чем попросит Сантовито. Он хотел проникнуть на садомазохистскую PAV, о которой говорил ему информатор, хотел застичь их врасплох в самом разгаре собрания: было очевидно, что Инженер имеет отношение к Ишмаэлю, было очевидно, что это ритуал Ишмаэля будет проходить в ангаре на окраине Милана. Оргия, ритуал. Он потребует у Сантовито людей для операции, они проведут облаву в самый разгар церемонии, однако при этом он хотел быть там: хотел проникнуть внутрь, сообщить непосредственно изнутри, в какой момент произвести захват. Он попросит в полиции нравов снаряжение, необходимое для того, чтоб проникнуть на PAV. Калопрести сказал, что на встречах все носят маски - из кожи, из резины, из латекса. Оставалось мало времени. PAV начнется в полночь, в Лимито. Ишмаэлю оставались считанные часы. Он вдруг заметил, что с силой сжимает руль.
Он съел бутерброд, малюсенький и резиновый. Столкнулся на лестнице с Калимани: оба запыхались. Позвонил коллеге в Гамбург. Никаких следов этой призрачной Ребекки. Что касается педофильских кругов - на следующий день планировалась операция. У коллеги был гортанный голос, серый, сиплый, раздражающий. Они собирались захватить "партию товара" в гамбургском порту. Они не знали, что это за "товар", но ребята из полиции нравов были уверены, что речь идет о детях. Дети, которых будут вывозить из Гамбурга. Возможно, маленькие славяне. Или турки. Груз, следующий в неизвестном направлении. Это дело может заинтересовать Лопеса? Да, оно его интересует. Он предложил созвониться завтра. У него оставалось мало времени, было трудно присутствовать сразу на всех фронтах расследования, но стоило попытаться. Он подумал о Бобе, типе из электронного письма. Он знал, что "дети Ишмаэля" имеют отношение к этому "товару". Боб, Терцани, Клемансо, неуловимая Ребекка. Он попросил коллегу из Гамбурга проверить еще кое-что. Он знал, что люди Ишмаэля встречались 15 февраля. Терцани вернулся в Милан на следующий день. Возможно, он останавливался у Ребекки. Возможно, нет. Он попросил коллегу из Гамбурга проверить отели, гостиницы, мотели. Проверить, бронировал ли Терцани номер в ночь с 15 на 16 февраля. Он прочел мейл Боба, отправленный Клемансо. Боб предупреждал француза, что "встреча будет в Банхофе, в месте, о котором - в письме прошлой недели". Это что-нибудь значит? Человек из Гамбурга обещал, что выяснит все по этому вопросу.
Гомес чувствовал себя уверенно - смутно-восторженной уверенностью. Все было наверняка. Милан или Гамбург - какая разница: Ишмаэлю в самом деле остались считанные часы.
Сантовито высказал некоторые сомнения, но подписал разрешение на операцию в Пьолтелло. Вторжение на PAV не выглядело для него убедительным, и Лопес отлично понимал причины его скептицизма. Нужно будет применить дипломатические методы. Как в Детройте, как в Париже: ведь они обнаружат на этой оргии представителей миланских высших кругов. Лопес заговорил об Инженере. Сантовито должен был уменьшить давление извне. Они договорились, что отпустят тех, кто даже и представить себе не мог, что участвует в ритуале. Теория Лопеса заключалась в том, что в ходе оргии только некоторые собравшиеся будут справлять церемонию Ишмаэля, в то время как все остальные вовсе ничего не знают, как подтвердил Калопрести. Мысль Лопеса заключалась в том, что Ишмаэль, вероятно, будет присутствовать при этом ритуале. Теория Сантовито заключалась в том, что ему достаточно было бы, если б Лопес обеспечил нормальный ход встречи в Черноббио без всяких происшествий. Мысль Лопеса заключалась в том, что если заткнуть рот людям из итальянской организации, связанным с Ишмаэлем, то желание Сантовито действительно имеет все шансы стать чистой реальностью. Сантовито подписал свои обещания, скривив рот, - отвратительная сигарета в уголке, плотно зажатая губами, косо сдвинутая, чтобы дым не мешал ему подписывать.
Лопес немедленно получил разрешение на прослушивание сотового телефона Инженера. Вместе с Калимани организовал осмотр места. Попросил двадцать агентов на гражданских машинах. Лично раздал карты местности Лимито ди Пьолтелло. Решил лично проинспектировать, вместе с Калимани. Никаких сирен. Они выехали на собственном автомобиле Калимани. Взяли также Форланини. Свернули за Линате. В расплывчатом тумане увидели колесо луна-парка в Идроскало. Проехали по мосту Сеграте. Поля были белые, от влажной земли поднималась дымка, пар густым слоем стоял по краям плохо асфальтированной дороги. Возле ближайшей бензоколонки они перестроились в левый ряд - блестящий и гладкий бетон на мгновение показался им более ослепительным, чем небо, - абсурдная перевернутая выпуклость, металлическая, мягко светящаяся. Повернули налево: редкие фары на скорости проносились в противоположном направлении. Проехали по мосту. Деревья, густые. Грунтовая дорога. Нелегко было заметить, что нужно сворачивать в это узкое пространство. Потом была пустошь, и они увидели светлую, сухую, плотную траву - маленькая, негостеприимная прогалина - и спустились по склону; теперь поворот представлял собой одну сплошную грязь, даже грунтовая дорога кончилась. Передними возникли деревья - черные, тонкие. За деревьями - еще одна грязная прогалина, ограда изтонкой проржавевшей решетки, площадка из неровного цемента, а затем - параллелепипед ангара, где будет проходить PAV. Вокруг никого не было видно. Они оставили машину среди деревьев и пошли дальше пешком, на глаз пытаясь определить место, где должны стоять патрульные машины. Подходящее место было только перед входом в ангар. По бокам и сзади - очень густая растительность, которая гнездилась по склонам небольшого рва, окружавшего здание. За этой растительностью, по ту сторону рва, были поля и еще заросли кустарника. Единственный путь, по которому можно было попасть в ангар, - дорога, ведущая к этой площадке перед входом в здание. Они осмотрелись. Деревья, кусты ежевики, чахлая поросль - вверх по склону, в сторону полей. Нужно было действовать быстро, заблокировать единственный подъезд. Засесть за мостом, напасть по знаку Лопеса, в течение минуты совершить захват. Лопес приказал ждать за мостом с выключенными фарами. Будет кромешная тьма, тотальная. Это было уединенное место. Единственный фонарь - у входных ворот. Непростая операция. Лопес подаст сигнал изнутри по сотовому телефону. Сантовито выделил ему два десятка людей и сотовые телефоны: они прибудут во вторую очередь. Лопес произвел расчет: достаточно. Заметно опускались сумерки. От воздуха болело лицо - таким он был холодным, - ботинки вязли в грязи. Лопес покачал головой. Порыв ветра, от которого зашепталась листва деревьев, показался ему ледяным дыханием храма Ишмаэля, который был у них перед глазами.
Они попытались обойти вокруг ангара, но это оказалось невозможно: слишком отвесные склоны по бокам, заросшие ежевикой, и стволы деревьев. Земля ползла под ногами, было грязно.
Калимани вопросительно посмотрел на Лопеса. Того на минуту охватило сомнение. Возможно, все это ошибка. Цепь его умозаключений была достойной похвалы, но такой непрочной. Он поежился. Они сели в машину Калимани и вернулись в управление.
Он достал телефон, необходимый для операции, велел установить в полицейской машине рацию, распорядился, чтоб одна из частот перехватывала непосредственно входящие и исходящие звонки сотового телефона Инженера. Не было необходимости выслеживать его. Лопес знал, где тот в конце концов окажется - около полуночи.
Он немного поел в столовой управления, вместе с Калимани и двадцатью агентами. Встал из-за стола прежде, чем другие закончили, и отправился в полицию нравов забирать костюм. Он просил целую маску, из кожи. Обратно прошел через столовую, назначил Калимани встречу в ангаре - тот очищал от шкуры синюшное яблоко. Вышел во внутренний двор, взял машину, поехал домой, в Саботино. Квартира была холодная: его там не было два дня. Включил обогреватель, растянулся на диване. Свернул себе папироску. Медленно курил ее, наслаждаясь тихим потрескиванием бумаги в темноте.
Вышел из дома. В машине настроил рацию на частоту сотового телефона Инженера: все было тихо. Дождь перестал. Девять часов. Было холодно, но стекла автомобиля не запотели; то была черная "ауди". Гримироваться не будет. Он переоделся. Пиджак и галстук. Сидя в машине, примерил кожаную маску - легкая, мягкая кожа со слегка терпким запахом. Плотно затянул завязку, посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Увидел две светлые впадины - испуганные глаза, - зеркало искажало, отражение не соответствовало тому, что он ожидал увидеть. Его было не узнать. Он снял маску, засунул ее во внутренний карман пиджака.
Остался ждать, в темноте, припарковавшись и выключив двигатель, на бульваре Саботино, напротив освещенной чехарды "Блокбастера".
Инспектор Давид Монторси
МИЛАН
28 ОКТЯБРЯ 1962 ГОДА
08:00
Сначала они бросают вызов королям, а потом прячут лицо под взглядом швейцара.
Эрнст Юнгер. "У стены времени"
Монторси потянулся, его окутывало облако холода. Зевнул в морозный воздух. Было холодно, но без дождя. Не было еще и восьми. Он оставил Мауру на постели, в сознании, бледную, защищенную. У нее был выходной, у Мауры. Ей не нужно было идти в школу. Так лучше. Она будет долго спать. Асфальт между плитами брусчатки блестел, несмотря на то, что дорога была серой, усеянной капельками инея.
Он думал о Маттеи. Думал о Мауре. Выяснил ли Итало Фольезе что-нибудь о присутствии Маттеи на Джуриати? Последним образом, промелькнувшим у него в голове ночью, прежде чем он отрубился, когда подушечки его пальцев еще сжимали горячий локон Мауры, была застывшая, ледяная ручка ребенка предыдущим утром, которая торчала из складок пакета, на спортивном поле, среди поднимающегося от земли пара. Мумия из архива Сопротивления мучила его ночью во сне, которого он совершенно не помнил. Он проснулся и услышал рядом прерывистое, горячее, мягкое дыхание своей жены, спящей где-то за пределами ночной боли. Им нужно будет поговорить. Она согласится обследоваться у специалиста. Это был разрушительный приступ. Так больше нельзя продолжать.
Черный пес с желтыми глазами, с проплешиной на правой ляжке, шел ему навстречу, нюхая влажный воздух. Ему нужно увидеться с Арле. Он был сбит с толку. Образ Мауры постепенно пропадал у него из мыслей - подергивался трещинами, растворялся под шагами по мокрому асфальту. Его обогнал какой-то толстяк, возможно, хозяин плешивого пса. Он поежился под пальто. Итало Фольезе должен был забрать свой доклад из "Джорно" - доклад об американцах. Кто такой Ишмаэль? Что за секта, которую упоминал Фольезе в "Коррьере" прошлым вечером? Что будет с Италией теперь, когда уничтожили Хозяина Италии? Это было утро после смерти Короля.
Он вошел в бар. Заказал кофе. Напиток был очень горячий, обжигал язык. Он добавил сахар, но кофе оставался горьким.
Газеты в киоске на каждой странице кричали о смерти Маттеи. То тут, то там мелькало выражение "несчастный случай". Приводились черно-белые фотографии с мест происшествия, гораздо менее впечатляющие, чем реальная картина, та, что он наблюдал во власти лихорадочного озарения накануне вечером. Хрущев, Кеннеди и Куба пропали с первой страницы. Возможно, Мауре действительно удалось заснуть. Он ощутил летучий привкус благодарности, гордость и удовлетворенное чувство ответственности, оттого что вывел Мауру из круга боли. Он дрожал. Дрожал. Он снова видел перед собой чуть поржавевшую поверхность зеркала, прошлой ночью, пока холодная вода приводила Мауру в себя, гнала ее в мир телесных оболочек, в мир ударов, в мир возмездия. Нужно проконсультироваться у специалиста. Маура согласится. Она ждет ребенка, ей нужно наблюдаться у кого-нибудь. Плод дремлет у нее в животе - всего два месяца сна без снов и заблуждений, - королевский выход духа в царство тревог, среди собственных и чужих метаний.
Когда закончится эта история с Маттеи и ребенком с Джуриати, он лично найдет для нее психиатра.
С телефона в баре он позвонил в управление. На дежурстве был только Ревелли. Он отвечал по телефону голосом, который как тестом был обмазан сном. Никаких новостей. Шеф еще даже не вернулся в отдел расследований. Указаний не было. Их действительно отстранили.
- Они все положили под сукно. Дело готово. Шеф был прав.
Монторси кивал, трубка в руке покрывалась потом. В баре было жарко: давящее тепло. Он хотел выйти на улицу и отдышаться: набрать полный рот влажного, тяжелого воздуха. Через окно увидел, как на противоположной стороне дороги замедляет ход такси. Оттуда вышла шлюха вместе с клиентом, и тот заплатил таксисту. Проститутка и клиент вошли в подъезд напротив бара. Возможно, отдел будет у прокуратуры на подхвате. Ревелли сказал, что это единственное свободное пространство. Маттеи для них - слишком серьезное дело. Монторси в последний раз кивнул и повесил трубку, вышел, уже с порога вдыхая мороз, чтобы выгнать из легких тлетворное тепло бара. Он подумал о Мауре. Перешел на другую сторону улицы. На такси, из которого до этого вылезли шлюха и мужчина, уезжал какой-то человек. Монторси готов был идти к Арле. В управление поедет потом: после Фольезе и после отдела судебной медицины. Еще оставалось время. Он решил заполнить его. Вошел в тот подъезд, в котором скрылись, выйдя из такси, проститутка и ее клиент.
Консьержка смотрела на него, пока он поднимался по лестнице - он ничего не говорил и глядел вверх, - и она тоже ничего не говорила, наблюдала за ним, измотанная, с лицом цвета миланского утра.
Он остановился на третьем этаже. Дверь была открыта, и в воздухе висел сладковатый запах дешевых духов проститутки. Дичь прошла здесь.
Открыл дверь. Проходная комната. Приглушенный свет. Еще более сильный запах духов шлюхи. В комнате рядом что-то тикало. У него не было времени заглянуть туда. Навстречу вышла хозяйка борделя.
Это была старуха, лопавшаяся под грузом косметики и порока. Глаза слегка выпучивались за пределы линии грубой подводки, перед ней шла волна запаха одеколона, от которого немели ноздри. Черный халат, из которого торчала большая увядшая грудь, должно быть, питавшая когда-то чьи-то мечты и очаровывавшая тела, теперь уже неживые. На ней были домашние сабо. Едва увидев ее, он улыбнулся. Сразу же перестал. Какую-то секунду поискал позади себя проститутку, которой там не было. Мгновенно все понял.
Монторси - образ Мауры был у него перед глазами, в самом центре сознания, как нечто магнетическое, поглощающее, - с силой оттолкнул старую шлюху, так что ее вялое тело ударилось о косяк. Вошел в комнату хозяйки. На полочках из изъеденного жуком дерева стояли хрустальные безделушки. Огромная несуразная люстра со стеклянными подвесками была выключена и свисала с потолка, как огромная груша, сплющенная со всех сторон. На маленьком низком столике рядом с креслом, обивка которого побледнела, оттого что об нее терлись сидевшие на нем ягодицы, лежали открытые регистрационные книги. На противоположной стороне от полочек со стекляшками, как обломок мрака, выплывала из пространства картина - слишком темная, чтоб можно было ее рассмотреть. Справа и слева - две двери. Он открыл ту, что слева.
В потемках, пахнущих детской кожей, спала проститутка, прижимая руки к груди, стиснув в руках край простыни, как будто хотела защититься от холода или зла, которое шло изнутри, которое она ожидала. Она даже не заметила, как Монторси закрыл за собой скрипучую дверь.
Тогда он открыл другую дверь - в прихожей из-за косяка наполовину выглядывала фигура хозяйки, сидящей на полу; она шпионила за ним, держась за разбухшие колени столь же разбухшими руками, как если бы порок угнездился между волокон ее тела - старого хранилища, которое говорило на молчаливом языке сквозь времена, удаленные друг от друга.
В комнате горел бледный, неопределенный, ненормальный светильник. Утренний свет просачивался через марлевые занавески, посеревшие от запустения, - неподвижные свидетели более глубокого запустения, производимого телами и словами, остатками души, проросшими в истертые ткани, готовые разложиться.
Мужчина лежал сверху на молодой проститутке, он был сосредоточен. Его голая спина вспотела. Из-под слегка приспущенных штанов видна была верхняя часть ягодиц, напряженная, пульсирующая, волосатая. Путана глядела прямо в лицо Монторси, мужчина трахал ее: он ничего не заметил, трахал и задыхался, жирные, густые волосы вспотели и слиплись прядями.