Он достал потрепанную черную тетрадку, которую дала им Марлен Фрей в обмен на обещание вернуть после того, как они все скопируют.
- Вероятно, это доказательство того, что они действительно встали на путь истинный, - сказала Морено. - Кто же добровольно отдаст полиции целую адресную книжку, имея что-то на совести?
Рейнхарт листал тетрадку с озадаченным видом.
- Здесь полно народу, - вздохнул он. - Думаю, нам придется еще раз поговорить с ней и попросить кое-кого отсеять.
- Я завтра займусь этим, - пообещала Морено. - А сейчас, по-моему, пора расходиться по домам. Едва ли мы сегодня вечером додумаемся до чего-нибудь гениального.
Рейнхарт взглянул на часы:
- Пожалуй, госпожа инспектор права. Одно мне, во всяком случае, ясно.
- Что же?
- Нам необходимо с этим разобраться. Пусть мы до наступления нового века не раскроем больше ни одного чертова дела, но хотя бы с этим мы справиться обязаны. Это наш долг перед ним.
Морено подперла голову руками и задумалась.
- Если бы речь шла о ком-нибудь другом, я бы решила, что ты разглагольствуешь, как бойскаут. Но признаться, я с тобой согласна. Все и так плохо, и будет только хуже, если мы позволим убийце разгуливать на свободе. Ты завтра с ним снова свяжешься? Он ведь, наверное, хочет знать, как продвигается дело?
- Я обещал держать его в курсе. И сдержу слово. Хочу я того или нет.
Морено мрачно кивнула. Затем они допили остатки и покинули кафе, город и мир на попечение судьбы.
По крайней мере, на несколько часов.
9
Он проснулся и посмотрел на часы.
Без четверти пять. Ему удалось проспать двадцать минут.
"Эрих мертв, - подумал он. - Это не сон. Его в самом деле больше нет".
Он почувствовал, что ему жжет глаза. Они словно норовили выскочить из глазниц. "Эдип, - осенило его. - П, арь Эдип… блуждать остаток жизни слепым, в поисках милости, - возможно, в этом что-то есть. Некий смысл. Эрих. Эрих мертв. Мой сын".
Удивительно, как та же самая мысль способна час за часом заполнять все сознание. Те же два слова - даже, собственно говоря, не мысль, просто сочетание слов, непостижимое, словно заклинание на чужом языке: Эрих мертв, Эрих мертв, Эрих мертв. Минуту за минутой, секунду за секундой; каждую частицу каждого мгновения. Эрих мертв.
Или вовсе не удивительно. Наверное, так и должно быть. Похоже, так будет и впредь. Такой станет его жизнь. Эрих мертв. Сын окончательно завладел им; своей смертью он наконец полностью завоевал внимание и любовь отца. Эрих. Именно так. Больше ничего и не надо было.
"Я не выдержу, - подумал Ван Вейтерен. - Распадусь на части и пойду на дно, ну и пусть. Надо было умирать вовремя".
Женщина рядом с ним пошевелилась и проснулась. Ульрика. Ульрика Фремдли, ставшая его женщиной, несмотря на все сомнения и душевные терзания. Его терзания, не ее.
- Тебе удалось хоть немного поспать?
Он покачал головой.
- Совсем не удалось?
- Полчаса.
Она провела теплой рукой по его груди и животу:
- Хочешь чаю? Я могу сходить и приготовить?
- Спасибо, не надо.
- Хочешь поговорить?
- Нет.
Она повернулась на бок. Подползла поближе к нему, и вскоре он по ее дыханию услышал, что она снова уснула. Он выждал несколько минут, потом осторожно поднялся, закутал ее одеялом и пошел на кухню.
Красные электронные цифры на стоявшем на окне транзисторе показывали 04.56. За окном было по-прежнему совершенно темно; только несколько косых лучей от уличного фонаря падало на угол погруженного во тьму здания бывшей пекарни на другой стороне улицы. Предметы, которые он различал на кухне, казались окутанными такой же мертвенной дымкой. Стол, стулья. Плита, мойка, полка над кладовкой, куча газет "Альгемайне" в корзине в углу. Он открыл дверцу холодильника и снова закрыл. Взял с сушилки стакан и выпил воды из-под крана. "Эрих мертв, - подумал он. - Мертв".
Ван Вейтерен вернулся в спальню и оделся. Ульрика пару раз беспокойно повернулась в постели, но не проснулась. Он проскользнул в прихожую и закрыл за собой дверь. Надел ботинки, шарф и пальто. Вышел из квартиры, тихонько спустился по лестнице и оказался на улице.
Накрапывал дождь - или, скорее, опускался, точно мягкий занавес из парящих легоньких капель. Температура - семь-восемь градусов тепла. Полное безветрие, улицы пустынные, словно перед давно ожидаемой бомбежкой. Темные, погруженные в себя - и в бесхитростный сон окружающих домов.
"Эрих мертв", - подумал он и двинулся вперед.
Вернулся он через полтора часа. Ульрика сидела на кухне в полумраке и ждала, сжимая в руках чашку чая. Он уловил ее укоризненное беспокойство и сострадание, но это тронуло его не больше, чем ошибочный звонок или формальные соболезнования.
"Надеюсь, она выстоит, - подумал он. - Надеюсь, я не утяну ее за собой".
- Ты промок, - сказала она. - Далеко ходил?
Он пожал плечами и уселся напротив нее.
- В сторону Лера, - ответил он. - Дождь довольно слабый.
- Я уснула. Извини.
- Мне надо было пройтись.
Она кивнула. Прошло полминуты; затем она протянула через стол ладони. Они остались лежать приоткрытыми в нескольких сантиметрах от него, и через некоторое время он взял их в свои и нерешительно пожал. Он понимал, что она чего-то ждет, что надо что-то сказать.
- В детстве я знал пожилую пару, - начал он. - Их фамилия была Блуме.
Она слегка кивнула, глядя на него вопросительно.
Он скользнул взглядом по ее лицу, а затем продолжил:
- Возможно, они были не так уж стары, но казались самыми старыми на свете. Они жили в нашем квартале, через несколько домов от нашего, и почти никогда не выходили на улицу. Увидеть их можно было лишь иногда в воскресенье днем, и тогда… тогда замирали любые игры и вся жизнь на улице. Ходили они всегда под руку, по теневой стороне улицы, мужчина непременно в шляпе, и их окружало облако скорби. Бабушка рассказала мне их историю, когда мне, думаю, было не больше семи лет. Когда-то у супругов Блуме были две дочери, две прелестные молодые дочери, которые однажды летом отправились вместе в Париж. Там их обеих убили под каким-то мостом, и с тех пор родители больше ни с кем не общались. Девушек доставили домой во французских гробах. Вот такая история… мы, дети, всегда смотрели на них с глубочайшим почтением. Просто с чертовским уважением…
Он умолк и выпустил руки Ульрики.
- Дети не должны умирать раньше родителей.
Она кивнула.
- Хочешь чаю?
- Спасибо. Если ты добавишь туда несколько капель рома.
Она встала. Подошла к столику возле мойки и включила электрический чайник. Немного покопалась среди бутылок в шкафу. Ван Вейтерен остался сидеть за столом. Сцепил руки в замок и опустил на них подбородок. Прикрыл глаза и вновь почувствовал боль в глазницах. Жгучая боль распространялась оттуда к вискам.
- Мне уже доводилось переживать это…
Ульрика обернулась и посмотрела на него.
- Нет, не по работе. Просто я много раз представлял себе смерть Эриха… что мне придется хоронить его, а не наоборот. Не в последнее время, а гораздо раньше. Восемь - десять лет назад. Представлял со всей очевидностью… отца, который хоронит сына, не знаю, возможно, подобным мыслям предаются все родители.
Ульрика поставила на стол две дымящиеся чашки и снова села напротив Ван Вейтерена.
- Я - нет, - сказала она. - Во всяком случае, не столь явственно. Почему ты мучил себя подобными вещами? На то должны быть причины.
Ван Вейтерен кивнул, осторожно отпив крепкого и сладкого напитка.
- Да… - Он немного поколебался. - Да, причины были. По крайней мере, одна… когда Эриху было восемнадцать, он пытался покончить с собой. Наглотался таблеток, которых хватило бы на пять-шесть взрослых людей. Его обнаружила подружка и вовремя доставила в больницу. Если бы не она, он бы умер. Прошло уже более десяти лет, а какое-то время это снилось мне каждую ночь. Не только его пустой, отчаявшийся, виноватый взгляд в больничной постели… мне снилось, что его затея удалась и я хожу менять цветы на его могиле. И тому подобное. Такое ощущение, будто… будто я тренировался. Теперь это стало реальностью, ведь в те годы я знал, что рано или поздно так и будет… или думал. Я уже почти успел забыть, а теперь так и вышло. Эрих мертв.
Он снова умолк. По лестнице прошел разносчик газет или кто-то из соседей. Ульрика собралась было что-то сказать, но передумала.
- Я сейчас пытался зайти в церковь Кеймер, - продолжал Ван Вейтерен, - но она оказалась закрыта. Ты можешь мне объяснить, зачем надо запирать церкви?
Она медленно погладила его руки. Прошла минута. Потом две. Ульрика пыталась подобрать слова, он это понимал.
- Эрих умер не по собственному желанию, - наконец сказала она. - Это большая разница.
Он не ответил. Высвободил правую руку и отпил глоток.
- Возможно, - произнес он. - Может, разница и большая. Сейчас мне трудно судить.
Снова повисла тишина. Через окно в кухню начал проникать серый рассвет. На часах было несколько минут восьмого. Улица и город проснулись. Наступил еще один ноябрьский день. Жизнь снова набирала темп.
- Я больше не в силах говорить об этом, - сказал Ван Вейтерен. - Не понимаю, какой смысл обращать это во множество слов. Извини, что я так молчалив, я благодарен тебе за то, что ты здесь. Бесконечно благодарен.
- Я знаю, - отозвалась Ульрика Фремдли. - Слова тут ни при чем. Да и речь, вообще, не о нас. Давай пойдем немного приляжем?
- Мне бы хотелось, чтобы вместо него убили меня.
- Это бессмысленно.
- Знаю. Несбывшиеся желания всегда бессмысленны.
Он допил остатки и пошел за ней в спальню.
Ближе к середине дня позвонила Рената - его бывшая жена, мать его покойного сына. Она проговорила с ним минут двадцать: то говорила, то плакала. Положив трубку, он подумал о словах Ульрики:
"Речь, вообще, не о нас".
Ван Вейтерен решил попробовать держаться за эту мысль. Ульрика потеряла мужа при сходных обстоятельствах; дело было почти три года назад, тогда они и встретились. Ван Вейтерен и Ульрика Фремдли. Кое-что говорило за то, что она знает, о чем тут речь.
Насколько это можно знать. В два часа он сел в машину и поехал в аэропорт Маардама встречать Джесс. Та уже вышла ему навстречу в зал прибытия в полном отчаянии; они обнялись и простояли так в центре зала, наверное, несколько часов. Просто стояли, в обычной толпе и неразберихе, какие всегда царят в аэропорту, и раскачивались из стороны в сторону в незнающем слов и времени общем горе.
Он и его дочь Джесс. Джесс, оставившая в Рауэне семилетних близнецов и мужа. Сестра Эриха. Оставшееся у Ван Вейтерена дитя.
- Я еще не готова к встрече с мамой, - призналась она, когда они спустились к машине на подземную парковку. - Не могли бы мы просто поехать и где-нибудь посидеть?
Он доехал до небольшого кафе "Зейпорт", расположенного на въезде в городок Эгерштадт. Позвонил Ренате и объяснил, что они немного задержатся, после чего они провели несколько часов, сидя друг напротив друга за одним из столиков с видом на дождь и дюны. И на свинцово-серое морское небо, тяжелым куполом возвышавшееся над истерзанной ветром голой прибрежной полосой. Джесс настояла на том, чтобы не выпускать его пальцев из своей руки, даже пока они ели, похоже, как и Ульрика Фремдли, понимая, что сейчас ему нужны не слова.
Понимая, что речь не о них самих, а об Эрихе, и что важно как-то удержать отца.
- Ты его видел? - спросила она через некоторое время.
Да, он ненадолго заезжал в воскресенье в судебно-медицинскую лабораторию. Ему думалось, что Джесс тоже стоит там побывать. Если у нее есть желание. Скажем, в течение завтрашнего дня, он готов поехать с ней.
Она спросила также, кто это совершил, и он объяснил, что не знает.
Почему?
Этого он тоже не знал.
В половине шестого они покинули Эгерштадт, и через сорок пять минут он высадил Джесс перед домом Ренаты на улице Маалервех, где ей предстояло пока пожить. Рената вышла на лестницу и бросилась на шею дочери, а Ван Вейтерен ограничился тем, что достал с заднего сиденья вещи и договорился о встрече втроем на следующий день. В первой половине дня, чтобы, возможно, съездить посмотреть на Эриха - Рената тоже еще не успела этого сделать. Или была не в силах.
Вернувшись домой, он обнаружил на кухонном столе записку от Ульрики. Та писала, что любит его и будет дома около девяти. Он приготовил себе тодди с вином и уселся в гостиной в полной темноте. Поставил диск Пендерецкого, но почти сразу выключил музыку.
"Слова лишние, - подумал он, - и музыка тоже. Эрих мертв. Тишина".
Минут через сорок пять позвонил Рейнхарт.
- Как дела? - поинтересовался он.
- А ты как думаешь? - отозвался Ван Вейтерен.
- Вы сидите в одиночестве?
- Временно.
На несколько мгновений воцарилось молчание: Рейнхарт подыскивал слова для продолжения.
- Хотите поговорить об этом? Мы могли бы завтра ненадолго встретиться.
- Возможно, - произнес Ван Вейтерен. - В таком случае я позвоню. Вам известно, кто это сделал?
- Понятия не имеем, - ответил Рейнхарт.
- Я хочу, чтобы вы его нашли.
- Мы его найдем… я еще кое-что хотел сказать.
- Еще кое-что? - удивился Ван Вейтерен.
- Марлен Фрей. Его подружка. Вы с ней встречались?
- Разговаривал по телефону.
- Она хочет, чтобы вы с ней связались, - сказал Рейнхарт.
- Обязательно свяжусь. Конечно. Могу я попросить тебя об одной услуге?
- Пожалуйста, - ответил Рейнхарт.
Ван Вейтерен несколько секунд помедлил:
- Когда вы его поймаете… то есть когда вы найдете убийцу… я бы тоже хотел с ним встретиться.
- Зачем же? - спросил Рейнхарт.
- Затем, что так надо. Если передумаю, я тебе сообщу.
- Ладно, - согласился Рейнхарт. - Разумеется. Вы сможете посидеть с ним с глазу на глаз, обещаю.
- Чем раньше, тем лучше, - сказал Ван Вейтерен.
- Я сделаю все, что в моих силах.
- Спасибо, я на тебя рассчитываю.
10
- Мне плевать на то, чем вы там еще заняты, - сказал Рейнхарт. - Мне все равно, если вам придется работать по триста часов сверхурочных в неделю. Я знать не хочу, что вы там говорите, считаете и думаете, - это наш главный приоритет! Убит сын комиссара, если у нас подстрелят министра внутренних дел и изнасилуют папу Римского - мы отложим это в долгий ящик, пока не раскроем данное убийство. Ясно? Усвоили? Возражения есть? В таком случае можете сразу подавать заявления о переводе! Черт возьми… off the record, ну?
- Я согласен, - сказал Роот.
Остальные, вероятно, тоже были согласны. Во всяком случае, никто не воспротивился. Вокруг письменного стола уже стало душно. Рейнхарт сумел втиснуть к себе в кабинет четыре дополнительных стула; в здании полиции, конечно, были помещения побольше, но там он не смог бы беспрепятственно курить, а с тех пор, как у них родилась дочь, они с женой заключили соглашение, что все вредные привычки останутся за пределами дома.
В оперативную группу входили семь человек. Инспекторы Морено, Роот и Юнг. Стажер Краузе, молодой и многообещающий, - как обычно. Интендант де Брис и новое приобретение - оперативник Боллмерт, присланный из Аарлаха на время, пока интендант Мюнстер не завершит работу в комиссии министерства, причиной которой стало полученное девять месяцев назад ранение в почки при исполнении служебных обязанностей. И перебор рабочих часов.
И наконец, он сам, теперь уже комиссар Рейнхарт. Правда, когда упоминали комиссара, всегда имели в виду не его - только начальник полиции Хиллер называл его так, пытаясь иронизировать или просто пошутить. Под комиссаром всегда подразумевали комиссара Ван Вейтерена, который был начальником отдела уголовного розыска Маардама в течение полутора десятилетий, а его главной движущей силой вдвое дольше, но около двух лет назад сошел с Парнаса охраны правопорядка, чтобы дожидаться пенсии в качестве совладельца и продавца букинистического магазина "Антиквариат Кранце" в переулке Купинскис.
С полным правом, разумеется; все считали, что он заслужил право на покой и книги, и все скучали по нему со смешанным чувством благоговения, уважения и восхищения.
И теперь он, стало быть, оказался втянутым еще в одно дело. Комиссар. Самым жутким образом… не жертва, но вроде того. Убитый сын. "Проклятие, - подумал комиссар Рейнхарт. - Черт бы их всех побрал!" Много раз за свою так называемую карьеру он считал, что хуже быть уже не может, дальше некуда. Но это было хуже, чем всегда. Более чудовищно, чем он вообще мог себе представить.
"Надо постараться подавить злость, - думал он. - Нужно держать ее на расстоянии, иначе это станет мешать делу".
- Мы должны все-таки абстрагироваться от самого комиссара, - сказал он. - То есть от нашей личной заинтересованности. Надо разбираться как с любым другим делом… только отводя ему главное место. Мы обязаны его раскрыть. Будь я проклят. Сперва, как всегда, факты.
Рейнхарт отыскал нужные бумаги в лежащей на столе кипе и откашлялся.
- Эриха Ван Вейтерена убили двумя ударами в голову тупым предметом, - сообщил он. - Каждый удар сам по себе был смертельным. По крайней мере второй, пришедшийся на шею, как говорит Меуссе… он считает его профессиональным. Орудие было, вероятно, довольно тяжелое… из металла и без выступающих краев - возможно, труба или нечто подобное. Мы его не нашли.
- Жаль, - вставил де Брис. - Это бы облегчило нам задачу.
Рейнхарт сердито посмотрел на него в упор, а затем продолжил:
- Время: вечер вторника. Принимая во внимание показания бармена из "Траттория Комедиа", очевидно, сразу после четверти седьмого. Можно предположить, что преступник нанес удары на парковке, а затем оттащил жертву в кусты, где убитый и пролежал до субботы, пока мы не получили наводку по телефону. Относительно того, кто прибрал к рукам содержимое его карманов, можно лишь строить предположения. Скорее всего, либо сам убийца, либо кто-то другой. Возможно, тот самый анонимный господин наводчик. Версии? Нити? Мотивы? Пожалуйста, ваши соображения!
- Были на его одежде следы наркотиков? - поинтересовался Боллмерт.
"Наверное, пытается произвести впечатление", - подумал Рейнхарт. Розовощекий оперативник пробыл в местной полиции всего несколько недель и явно стремился показать свою осведомленность. Он вполне мог позволить себе не церемониться. То, что он никогда не встречался с комиссаром, могло, пожалуй, тоже считаться плюсом - в данной ситуации.
- Нет, ни на одежде, ни в крови, ни в волосах, ни в ногтях, - ответил Рейнхарт. - Можно констатировать, что его подружка об этом действительно говорила правду. Жаль, что он не рассказал ей, что именно собирался делать в Диккене, а то мы и тут могли бы опираться на ее слова.