Кто тяжело вздыхает ? Или страстно Кто борется с неудержимыми ?" В раздражении Пфефферкорн пару раз захлопнул книгу. Угодив (погрузившись, впутавшись, влипнув) в водоворот (омут, сеть, паутину) обмана (предательства, лжи, интриг), Стэпп понимает, что тайна, которую он должен разгадать, - лишь верхушка айсберга. Под водной толщей закипает еще большая интрига, окутанная призраками неблаговидного прошлого героя, что повлияет на его личную жизнь. То и дело кошмар: его обвиняют в преступлении, которого он не совершал. Беспрестанно грозит опасность его сыну-наркоману, с которым нет понимания, ибо Стэппу, скверному отцу, было недосуг погонять с парнем мяч или сходить на школьный спектакль - он вечно спасал свободный мир. Затянутые диалоги, в основном состряпанные из наводящих вопросов, создают запутанную предысторию. Поезда и самолеты не выбиваются из расписания и всегда точно прибывают в пункт назначения, что позволяет герою в невероятно короткий срок покрывать громадные расстояния. Сутками без сна и пищи, он, однако же, в полной боевой готовности, когда знойная красотка раскрывает ему объятия. Попав в ловушку, он вынужден полагаться лишь на собственную изворотливость. Друг оказывается заклятым врагом, и наоборот. Поначалу вроде бы мелкое событие или незначительная деталь вдруг приобретает решающую роль. Наконец, герой должен сделать почти невозможный выбор, зачастую связанный с красоткой. И он его делает - ценой величайшей жертвы. Тело героя несокрушимо, но душа вся в шрамах. Либо женщина его предает, либо он ее бросает, дабы не подвергать опасности. Ты словно мотылек, - прошепчет он. - Летишь на огонь, который тебя погубит. Затем быстро сводятся концы с концами: в полном пренебрежении логикой и процессуальными нормами наступает торжество справедливости. В конце романа оклеветанный Стэпп, чей подвиг навсегда останется безвестен, опять в бегах, за ним гонятся его собственные демоны.
Даже в рамках своего жанра книга была ужасна: глупая, топорная, сплошные клише. Перегруженный сюжет держался на одних совпадениях. Ходульные персонажи. От языка произведения тянуло срыгнуть. Однако тьма людей с руками отрывали книгу, и теперь, когда смерть Билла стала сенсацией, их примеру последует тьма других. Неужто и впрямь они слепы или ради короткого бездумного развлечения умышленно не замечают изъянов? Интересно, что хуже: вовсе не иметь вкуса или временно о нем забывать? Как угодно, у литературы иная цель. Пфефферкорн дочитал роман на втором отрезке пути, из Миннеаполиса в Лос-Анджелес. Можно было оставить книгу в самолете для очередного пассажира, но он бросил ее в урну, направляясь к прокату машин.
8
Пфефферкорн поселился в мотеле. В запасе оставалось несколько часов. Он решил прогуляться и, облачившись в кроссовки и шорты, вышел на солнцепек.
Мотель располагался в убогой части Голливудского бульвара. Пфефферкорн брел мимо магазинов уцененной электроники, секс-шопов и сувенирных лавок, торговавших киношными безделушками. Какой-то парень всучил ему рекламную листовку, по которой выдавали два билета на запись неведомой телевикторины. Его толкнул небритый трансвестит, обдав вонью немытого тела. Лотошница в тесных шортах, торговавшая наборами для ароматерапии, одарила беззубой улыбкой. Улицы кишели туристами, полагавшими, что здесь по-прежнему делают фильмы. Пфефферкорн знал, что это не так. Все четыре экранизации Билловых триллеров были сняты не в Калифорнии. Налоговые льготы, предоставляемые Канадой, Северной Каролиной и Нью-Мексико, делали финансово невыгодными съемки на легендарных улицах Лос-Анджелеса. Однако это не мешало туристическим массам фотографироваться на фоне Китайского театра.
Через пару кварталов Пфефферкорн прошел сквозь строй активистов с планшетами, собиравших подписи в поддержку всякой всячины. Его попросили отдать голос за борьбу с меховыми шубами, смертной казнью и зверствами, якобы творимыми правительством Западной Злабии. Увильнув от всех предложений, он остановился возле коленопреклоненной женщины, которая зажигала свечу в фужере. Сквозь россыпь цветов проглядывала звезда Уильяма де Валле на Аллее славы. Заметив Пфефферкорна, женщина ему улыбнулась как товарищу по несчастью.
- Желаете расписаться? - Она кивнула на ломберный столик, где лежали альбом в красном кожаном переплете и шариковые ручки.
Пфефферкорн склонился над альбомом, полистал. Десятки записей, многие от полноты сердца, и все - Биллу, Уильяму, мистеру де Валле.
- Боюсь, я никогда не оправлюсь от удара, - сказала коленопреклоненная женщина.
И заплакала.
Пфефферкорн промолчал. Потом пролистал альбом до конца, нашел пустую страницу. Секунду подумал. Дорогой Билл , - написал он. - Ты был паршивый поденщик.
9
Пфефферкорн расшпилил сорочку. Уже бог знает сколько он не покупал обновок и был изумлен тем, как все подорожало. Но, одевшись, решил, что деньги потрачены не зря. Костюм - скорее темно-серый, нежели черный - был весьма практичен и мог пригодиться для иных оказий. Пфефферкорн повязал серебристый галстук. Скривился, заметив, что забыл почистить ботинки. Но исправлять оплошность некогда. Оставалось меньше часа, а он не знал дороги.
Портье дал указания. Они оказались неверны, и Пфефферкорн застрял в пробке. В кладбищенскую часовню он проскользнул, когда церемония уже заканчивалась. Полно народу, духота, пропитанная ароматами цветов и парфюма. Пфефферкорн легко высмотрел Карлотту. Она сидела в первом ряду, ее гигантская черная шляпа тихонько покачивалась в такт рыданиям. Священника не было. На постаменте стоял блестящий черный гроб с серебряными ручками. Левее ухмылялось натуральной величины объемное изображение Билла в капитанской фуражке. По стерео звучал рок-н-ролл - Пфефферкорн узнал любимую песню Билла. В колледже Билл беспрестанно ее крутил, пока осатаневший Пфефферкорн не пригрозил, что сломает проигрыватель. Уильям был аккуратист. Письменный стол его выглядел безупречно: только пишущая машинка, стакан с ручками, опрятная стопка рукописи. А вот стол Пфефферкорна имел такой вид, будто на нем какой-то мальчишка разворачивал подарки. Друзья различались и во всем прочем. Пфефферкорн писал от случая к случаю, по настроению. Билл ежедневно выдавал на-гора определенное число слов - и в дождь, и в вёдро, и в хвори, и в здравии. Пфефферкорн крутил беспорядочные романы, но кончил бобылем. Билл тридцать лет прожил с одной женой. Пфефферкорн не имел заначек на черный день, не готовился к старости и жил себе, не загадывая на будущее. Билл всегда имел план.
Ну и к чему привели эти планы? Вот оно, опровержение, укрытое черным глянцем.
Песня закончилась. Гости встали. Многие заглядывали в бумажки цвета слоновой кости. Взяв такой же листок, Пфефферкорн увидел план кладбища, где стрелки указывали путь от часовни к могиле. На обороте была напечатана программа завершившейся церемонии. Выступление Пфефферкорна значилось под третьим номером.
10
Последний на входе, первый на выходе, возле крыльца Пфефферкорн поджидал Карлотту, чтобы извиниться за опоздание. Парами выходили приглашенные. Все вынимали из карманов или опускали со лбов солнечные очки. Носовые платки исчезали в карманах. Устрашающей худобы дамочки висли на весьма пожилых кавалерах. Пфефферкорн жил без телевизора и редко ходил в кино, но догадывался, что кое-кого из этих людей принято узнавать. Чрезвычайно шикарные наряды публики посрамили его новый костюм. Инкрустированная драгоценностями дама спросила, где тут уборная, и, услышав "не знаю", недоуменно уковыляла прочь. Пфефферкорн понял, что его приняли за кладбищенского смотрителя.
- Слава богу, ты приехал.
Карлотта де Валле высвободилась от спутника и порывисто обняла Пфефферкорна. Взмокшая шея его зачесалась под рукавом ее шерстяного жакета.
- Артур… - Карлотта отстранилась, вглядываясь в его лицо. - Милый Артур…
Она ничуть не изменилась и была столь же потрясающе эффектна и своеобразно красива: высокий лоб без единой морщинки, римский нос. Он-то и ограничил ее актерскую карьеру парой пилотных проектов и случайной рекламой. После тридцати Карлотта не работала вообще. Да и зачем? Она была женой всемирно известного писателя. Четырехдюймовые каблуки и шляпа придавали ей еще большую импозантность: при росте в пять футов десять дюймов она была выше Пфефферкорна, но под стать покойному мужу. Пфефферкорн старался не глазеть на ее шляпу. Изделие производило неизгладимое впечатление: в форме перевернутого усеченного конуса, как головной убор Нефертити, оно было украшено пуговицами, бантами и кружевом.
Карлотта нахмурилась:
- Думала, ты скажешь пару слов.
- Я знать не знал, - ответил Пфефферкорн.
- Разве ты не получил мое сообщение? Утром отправила.
- Я был в самолете.
- Я рассчитывала, ты получишь, когда приземлишься.
- Ты говорила с моим автоответчиком.
- Господи, Артур. Неужели еще не обзавелся мобильником?
- Нет.
Карлотта неподдельно опешила.
- Ладно. Все к лучшему. Церемония и так затянулась.
Спутник ее шумно переминался, намекая, что пора бы его представить. В данной ситуации это выглядело назойливостью.
- Артур, это Люсьен Сейвори, агент Билла. Артур Пфефферкорн, наш старинный любимейший друг.
- Польщен, - сказал Сейвори, глубокий старик с непомерно большой головой. На иссохшем туловище голова смотрелась нелепо. Сквозь жидкие темные волосы, зачесанные назад, просвечивал череп.
- Артур тоже писатель.
- Вот как.
Пфефферкорн неопределенно махнул рукой.
- Миссис де Валле, мы почти готовы, - сказал молодой человек с рацией.
- Да, конечно.
Под руку с Пфефферкорном Карлотта направилась к могиле.
11
На погребении Пфефферкорн стоял рядом с Карлоттой. Он чувствовал на себе взгляды гостей, гадавших, кто он такой. Скрываясь от праздного любопытства, Пфефферкорн мысленно вернулся в прошлое. С Биллом они вместе учились с седьмого класса, но подружились только в работе над школьной газетой, выяснив, что друг друга уравновешивают. Флегматичный крепыш-поляк и тощий непоседа-еврей вскоре стали неразлучны. Пфефферкорн окрестил друга "казаком". Билл звал Пфефферкорна его иудейским именем - Янкель. Пфефферкорн подбирал Биллу книги для чтения. Билл поддерживал его грандиозные мечты. Пфефферкорн правил сочинения Билла. Билл подвозил его домой, когда допоздна задерживались с макетом. В выпускном классе Пфефферкорна назначили главным редактором. Билл стал коммерческим директором.
Родители Билла вполне могли осилить частный колледж, но друзья условились вместе поступать в государственный университет. Оба вращались в богемных кругах, притягивавших Пфефферкорна. В те бунтарские времена студенческий литературный журнал был эпицентром контркультуры. Пфефферкорн опять вырос до главного редактора. Билл заправлял рекламой.
На тусовке Пфефферкорн встретил высокую девушку с римским носом. Она специализировалась в хореографии. Девушка читала кое-какие его публикации, ее впечатлило богатство его словаря. Пфефферкорн соврал, что интересуется танцем. Он мгновенно втюрился, но ему хватило ума не выказать своих чувств, что оказалось дальновидным решением: познакомившись с Биллом, девушка тотчас в него влюбилась.
Закончив учебу, они втроем сняли квартиру в полуподвале. Чтобы сводить концы с концами, Пфефферкорн устроился на почту. По вечерам они с Биллом сражались в кункен или скрэббл, а Карлотта готовила блинчики или китайское жаркое. Вместе слушали пластинки, иногда покуривали дурь. А потом Пфефферкорн садился за работу и колотил по клавишам машинки, заглушая вздохи и стоны влюбленной пары.
Он помнил, как Билл впервые проявил собственные литературные амбиции. Прежде Пфефферкорну казалось, что роли в их дружбе распределены, и потому он с некоторой тревогой открыл рассказ, написанный Биллом "от нечего делать". Сочинение могло оказаться отменным, что породило бы зависть, либо бездарным, что разожгло бы конфликт. К счастью, творение вышло средним, и Пфефферкорну полегчало: можно было искренне похвалить удачные места рассказа и при этом сохранить собственное превосходство. Он даже предложил отредактировать текст, Билл восторженно согласился. Пфефферкорн расценил это как признание его литературного господства и готовность принять всякий перл мудрости, какой он соблаговолит обронить.
До чего же они были наивны. Пфефферкорн едва не рассмеялся. Шорох земли, засыпавшей могилу, помог сдержаться.
Затем больше часа Карлотта принимала рукопожатия и поцелуи тех, кто пришел на панихиду. Исполняя ее просьбу, Пфефферкорн топтался неподалеку.
- Парень был мировой, - сказал Люсьен Сейвори.
Пфефферкорн кивнул.
- И мировой писатель. С первой строчки его первой книги я понял, что он нечто особенное. Сейвори, сказал я себе, ты узрел большую редкость под названьем талант. - Старик многозначительно покивал и покосился на Пфефферкорна: - Поди не догадываетесь, сколько мне лет?
- Э-э…
- Девяносто восемь.
- Ну и ну, - сказал Пфефферкорн.
- В ноябре девяносто девять.
- Вам не дашь.
- Слава богу, ети твою мать. Но дело в другом. Штука в том, что я, говна-пирога, всякого повидал. Апдайк, Мейлер, Фицджеральд, Элиот, Паунд, Джойс, Твен, Джозеф Смит, Золя, Фенимор Купер. Всех знал. Я барал троицу Бронте. И вот что я вам скажу: такого писателя, как Билл, я не встречал. И не встречу, проживи я хоть сто лет.
- Думаю, легко.
- Что?
- Проживете до ста.
Старик вытаращился.
- Хмырь.
- Я в том смысле…
- Все понятно. Хмырь болотный.
- Извините, - сказал Пфефферкорн.
- Пф-ф. Помяните мое слово: Билл в сонме великих. Впору вытесать его имя на горе Рашмор. Может, я этим займусь.
- Марк Твен? - уточнил Пфефферкорн.
- Милейший человек. Не то что пиздюк Натаниэль Готорн. Вы писатель?
- Вроде как.
- Издавались?
- Слегка.
- То бишь.
- Один роман, - сказал Пфефферкорн. - В восьмидесятых.
- Заглавие?
- "Тень колосса".
- Дерьмовый заголовок, - сказал Сейвори.
Пфефферкорн потупился.
- Не коммерческое название, - сказал Сейвори.
- Да, покупали плохо.
- А я что говорю! - Старик подпер языком щеку. - Надо было назвать "Кровавая ночь".
- Что?
- Или "Кровавые глаза". Вот кассовые названия. Видали? Даже не читая, в полминуты придумал два отменных заголовка.
- Книга о другом, - сказал Пфефферкорн.
Сейвори окинул его взглядом:
- Вы ни черта не смыслите в бизнесе, м-да.
12
- Не обращай внимания, - сказала Карлотта. - Сейвори любит напустить важность. Билл держит его по привычке либо из жалости. Видит бог, теперь агент ему не нужен. - Она смолкла. - Ну вот. Говорят, от настоящего времени не сразу избавишься.
Пфефферкорн сжал ее руку.
- Спасибо, что приехал, Артур.
- Не за что.
- Ты не представляешь, как это важно. Все эти люди… - Карлотта кивнула на разбредавшуюся толпу, - они по-своему милы, но нам не друзья. Нет, в каком-то смысле мы дружим, только надо помнить - это Лос-Анджелес.
Пфефферкорн кивнул.
- Я знаю, что обо мне говорят, - сказала Карлотта. - Дескать, несильно опечалена.
- Перестань.
- Никто не знает, как я по нему плакала. Только нельзя вечно биться в истерике. Это неестественно. Видала я вдов, которые день-деньской рвали на себе волосы. Какая-то в этом мерзкая театральность. Между прочим, они мгновенно утешались, когда им оглашали сумму наследства.
Пфефферкорн усмехнулся.
- Пусть думают что хотят, - сказала Карлотта. - Все это формальность. Только для других. Настоящий кошмар весь мой, и начинается он, когда я одна.
Рука об руку, сквозь тучи мошкары они шли по кладбищу. От сочной травы парило, Пфефферкорн ослабил галстук.
- Я думала, из-за похорон пустого гроба служители меня достанут, - сказала Карлотта. - Но они вели себя мило. Весьма обходительны с горюющими.
- Еще бы.
- Только не от душевной щедрости, - продолжила Карлотта. - Ужас, сколько заламывают! Одни только цветы, с ума сойти. Я уж молчу насчет розысков. Но я глазом не моргнула. Ищите, говорю, сколько бы ни стоило. Правда, сейчас мелькает мысль - может, они нарочно тянули время, чтобы меня выдоить?
- Надеюсь, совесть не позволила.
- Кто знает, - сказала Карлотта. - Деньги есть деньги.
Под зонтиком они ждали, когда парковщики подгонят машины.
- Твоя, - сказала Карлотта.
Пфефферкорн глянул на ярко-синюю прокатную малолитражку.
- Из пункта А в пункт Б, - сказал он.
Подали машину Карлотты - сияющий перламутрово-серый "бентли", словно только из салона. Взопревший служитель распахнул дверцу.
- Рад был тебя повидать, - сказал Пфефферкорн. - Несмотря на обстоятельства.
- Да. - Карлотта мешкала с прощальным поцелуем. - Артур. Тебе вправду надо ехать? А то, может, задержишься? Не хочу так расставаться. Давай заглянем ко мне и выпьем. - Она шлепнула себя по щекам. - Господи, ты ж никогда у нас не был.
- Да нет, был. На его пятидесятилетии, помнишь?
- Вечность назад. Мы давно переехали.
В тоне ее слышался укор. Пфефферкорн прекрасно знал, сколько лет они не виделись. А кто виноват? Однако, вспомнив повод нынешнего приезда, Пфефферкорн устыдился своих затаенных обид. Но мешкал, боясь растормошить дремавшую неприязнь. Зачем-то взглянул на часы, хотя до рейса было еще полно времени, из мотеля он выписался, и оставалось лишь вернуть прокатную машину. Он сказал, что поедет следом, и попросил Карлотту не гнать.