- Ладно. Итак. Хм. Вот, я - читатель. Купил вашу первую книгу, и она меня покорила. Захожу в магазин - глядь, ваша новая книжка. Достаю кредитку, приезжаю домой, кувырк в постель, улегся, начинаю читать и потом… говорю себе: "Как-то оно… того… чего-то не туда". - Агент помолчал. - Вы меня понимаете?
- Никто не обещал, что будет просто, - сказал Пфефферкорн.
- Да, но…
- Полагаю, я должен идти дальше. В художественном плане.
- Конечно, пусть так, только нужно помнить, что у людей есть определенные ожидания.
- Если самому не нравится, хорошей книги не выйдет.
- Сто процентов. Никто не спорит. Но если взглянуть с точки зрения ваших читателей, получат ли они именно то, чего ждут от А. С. Пепперса? И, положа руку на сердце, я вынужден сказать: не вполне.
- Отчего книга становится плохая.
- Кто говорит "плохая"? Я употребил это слово? Вы так сказали. Никто не говорит "плохая". Я сказал - другая.
- В том-то суть творчества.
Агент защипнул переносицу.
- Давайте не углубляться в теорию.
- У такой книги будет свой круг читателей.
- Не отрицаю.
- Я бы прочел.
- Не все такие умные.
- Отчего мы упорно недооцениваем интеллектуальный уровень американской публики?
- Не надо, я не говорю, что умников нет вовсе. Вопрос в другом: вашим ли читателям адресована подобная книга? Вы же не с нуля начинаете. Ваше имя известно, люди знают, о чем пишет А. С. Пепперс, и держат это в уме, когда выкладывают двадцать четыре девяносто пять за книжку. Роман - это контракт. Писательская обязанность перед читателем. Просьба вам довериться. И… Ладно. Вижу, как остро вы переживаете. Я не говорю, что это невозможно. Все зависит от исполнения.
Пфефферкорн молчал.
- Если кто и справится с задачей, так только вы.
- Благодарю за вотум доверия.
- Это моя работа, - сказал агент. На окуня он только взглянул. - Когда ждать пару-тройку глав?
34
Могло быть хуже. Категорический отказ. Однако агент согласился, что сражение героя с собственным комплексом неполноценности может быть захватывающим, все зависит от подачи материала. Дерзкий замысел требовал виртуозного исполнения, а Пфефферкорн знал предел своих возможностей. Вероятно, кто-нибудь сумел бы написать такую книгу. Но не он.
Пфефферкорн сидел за компьютером, отвечал на письма поклонников. Одна тетка спрашивала, не ознакомится ли он с ее романом. Пфефферкорн поблагодарил за проявленный интерес, но ответил, что принципиально не читает неопубликованные произведения. Пожилая дама взъелась на него за использование бранной лексики. Смеха ради он набросал пространный ответ, украшенный витиеватой матерщиной, но потом все удалил и просто извинился за доставленное огорчение. Городской клуб Скоки приглашал выступить на ежегодном обеде литераторов. Пфефферкорн порекомендовал обратиться в ораторскую фирму. Затем он быстро расправился с прочими посланиями, после чего осталось лишь кликнуть по файлу, озаглавленному "роман 2", в котором открылось полстраницы текста - плод одиннадцатимесячного труда.
Гарри Шагрину всегда жилось нелегко.
Не перл, но еще куда ни шло. А вот от следующей фразы корежило:
Он был отмечен.
- Господи боже мой, - сказал Пфефферкорн.
Он удалил это предложение. Потом следующее, потом еще одно и еще, пока под начальной строчкой не остался лишь зачаток диалога:
- Налейте двойной, - сказал Шагрин.
- Вам уже хватит, - сказал бармен.
Мне тоже, подумал Пфефферкорн. Он удалил эти реплики. Затем подсчитал: пока что новый блокбастер состоял из пяти слов.
35
- Противно язвить типа "а что я говорила?"
В квартире дочери они сидели на диване, в кухне Пол готовил ужин. Пфефферкорн обмолвился, что через пару дней летит в Калифорнию. Всякий раз при упоминании Карлотты дочь ухмылялась, словно всегда знала, чем дело кончится.
- Противно - не говори, - сказал Пфефферкорн.
- Не буду.
- Если не учесть, что молчанием тоже язвишь.
- Ой, пап, расслабься. Ведь здорово же. Что там будет?
- Филармонический вечер.
- Шикарно.
- Скукота.
- Быстро же тебе приелось.
- Долго ли, - ответил Пфефферкорн.
Из кухни Пол крикнул, что через пять минут все будет готово.
- Он просто кудесник, - сказала дочь.
Пфефферкорн прикусил язык. Уже не раз и не два он становился жертвой зятевой стряпни. Всякий раз в любой осечке - перекипало варево в кастрюле, не поднимался пудинг - была виновата скверная утварь, но только не скверный повар. Пол заглянул в комнату:
- Если проголодались, можем отведать салата.
На нем был фартук с надписью ниндзя-кулинар .
- Ням-ням, - сказала дочь.
Гуськом прошли в кухню-столовую. С появлением второго обитателя холостяцкая квартира Пола, площадью не больше почтовой марки, стала напоминать лагерь беженцев. Пфефферкорн предусмотрительно наведался в туалет, ибо потом уже не выйти - придется отодвигать стол, но сначала убрать с дороги питьевой бачок и мясницкую разделочную колоду.
- У нас слишком много барахла, - сказала дочь, когда Пфефферкорн, втянув живот, протиснулся к столу.
Салат являл собой сложное произведение из экзотических зерен и разнообразной кожуры. Пол наставлял тестя, что следует проглотить, что разжевать и выплюнуть, что лишь понюхать.
- Изумительно, - сказала дочь. - Где ты взял рецепт?
- В Интернете.
Пфефферкорн вилкой выковырял застрявшую в зубах шелуху.
- Очень вкусно, - сказал он.
- Спасибо, папа.
- С таким приятным дымком, - сказала дочь. - Откуда это?
- Что-то горит, - сообщил Пфефферкорн.
Пол метнулся к духовке. Наружу вырвался клуб ядовитого черного дыма. Дочь схватила миску и кинулась к раковине за водой. Кашляя, Пфефферкорн отчаянно рвался из-за стола.
- Погодите! - вопил Пол.
Дочь залила духовку. Раздалось шипение, потом скворчание. Вспорхнула жирная сажа. Дочь взвизгнула и выронила миску, которая вдребезги разбилась. Надеясь спасти блюдо, Пол сунулся в окутанную паром духовку, однако пропитанная гарью обугленная курица безвозвратно погибла. Дочь утешала стенавшего мужа и голыми руками собирала осколки.
- Кто-нибудь, помогите! - взмолился Пфефферкорн. - Я застрял.
По общему согласию, виновной признали духовку. Кухня проветривалась, Пфефферкорн и дочь вернулись на диван.
- Город просто измотал, - сказала дочь. - Живешь тут, как в зверинце.
- Есть варианты?
Дочь назвала пригород.
- Совсем недалеко, - сказала она. - За полчаса доберешься.
- Похоже, ты уже все решила, - сказал Пфефферкорн.
- Ага.
В чулане, служившем Полу кабинетом, на компьютере дочь показала снимки:
- Правда, красиво?
- Картинки симпатичные.
- Видел бы ты вживую.
- Ты там была?
- В прошлое воскресенье ездили с маклером.
- Уже есть маклер?
- Лучший в округе.
- Славно, - сказал Пфефферкорн.
- Я подумала, может, ты захочешь съездить взглянуть?
- Милая! Папа!
- Мы тут. Я показываю дом.
С пакетами еды на вынос, подвешенными на пальцах, возник Пол:
- Классный, правда?
Пфефферкорн глянул на монитор:
- Наверное.
36
После филармонического вечера Карлотта рано улеглась в постель, жалуясь на головную боль и гастрит. На всякий случай решили спать раздельно. Пфефферкорн уже настолько освоился в доме, что мог сам себе постелить; уложив Карлотту и обеспечив ее чаем и аспирином, он спустился в библиотеку.
Расхаживая по комнате, Пфефферкорн брал книги с полок, но тотчас ставил их на место. Не сиделось. Хотелось действий. И особенно - секса. Он скрыл от Карлотты огорчение, однако плоть своего требовала. Вспомнился афоризм Оскара Уайльда: распробованная роскошь превращается в необходимость. Интересно, нельзя ли из этого состряпать роман?
Надеясь сжечь энергию, Пфефферкорн отправился в бассейн. Он уже привык к ежедневным заплывам. Конечно, с Биллом ему не тягаться, но в его возрасте даже умеренная физическая нагрузка весьма и весьма полезна. Пфефферкорн заметно постройнел и уже минут по тридцать плавал без роздыху. Обычно он шел в бассейн во время танцевальных занятий Карлотты. Она пыталась заманить и Пфефферкорна, но его влекло к танцам не больше, чем некогда Билла, и, кроме того, ему не хотелось лишний раз видеть намасленный торс под шелковой рубашкой ее партнера.
Пфефферкорн лениво поплавал. Потом вылез на бортик, вытерся полотенцем, взятым из высокой стопки на баре с напитками, и облачился в халат. Дизайнерское изделие подарила Карлотта, чтобы не разгуливал в безразмерном халате Билла.
Затем побродил по дому, разглядывая картины, скульптуры, мебель. Сделал себе сэндвич, но раз-другой куснул и отложил. Им овладела неясная тревога. Постояв на террасе, он вышел на лужайку и зашагал к рабочему домику.
37
С той воровской ночи он не заглядывал в сарай. Вроде никто другой тоже. В хибаре, за неявкой хозяина превратившейся в святилище, ничто не изменилось, но лишь обросло серой шкурой пыли. Прочихавшись, Пфефферкорн отер заслезившиеся глаза. Кресло, стул, письменной стол. Стеллаж, книги, его роман. Фотографии. Стакан с ручками. Якобы рукопись, а на деле - стопка чистой бумаги под титульным листом.
Мелькнула мысль: вдруг найдется тайник с неопубликованными романами? Не надо законченного текста. Достанет и наброска. Нет, даже если такой эскиз отыщется, вряд ли удастся его использовать. Он никогда не страдал нехваткой идей, но только неумением их воплотить.
Пфефферкорн взял свой роман - экземпляр, столь тщательно изученный Биллом. Перечел свою ехидную надпись. Теперь, когда он богат, низведение подлинной дружбы до игры в догонялки выглядело глупым ребячеством.
В дверь постучали.
Приход сюда был вовсе не преступен, но память о совершенном грехе затмила сознание, породив волну панической вины. Горничная и дворецкий уже ушли. В доме лишь Карлотта. Почему она встала с постели? Пфефферкорн затаился. Вновь постучали. Он открыл дверь. Пес протрусил в сарай и улегся под столом.
С книгой в руке Пфефферкорн опустился на стул и ногой почесал собачью спину. Ветер разгуливал по нежилому простору сарая. Пфефферкорн втянул носом воздух, пытаясь уловить запах козлятины. Смежил веки. Потом приоткрыл их и увидел, что фотографии над столом изменились. Билл исчез. Со снимка ухмылялся Пфефферкорн. В моряцком наряде. В бороде и усах. Второй портрет тоже стал иным. Теперь с фото смотрела его бывшая жена. Пфефферкорн замер, объятый ужасом. Хотел встать, но что-то пригвоздило его к креслу. Попробовал закричать - и проснулся. За окном светало. Пес исчез. Дверь была приоткрыта. На полу лежал его роман, выпавший из безвольной руки. Пфефферкорн сунул книгу в карман халата и поспешил в дом, пока не проснулась Карлотта.
38
Через четыре дня он уехал, увозя с собой испещренный пометками экземпляр "Тени колосса". Карлотте про книгу ничего не сказал, потому что не смог бы дать внятного объяснения. Видимо, сарай подуськивал к книжному воровству.
Самолет не опоздал, оставив время на поздний ужин. Пфефферкорн велел таксисту подъехать к суши-бару, соседствовавшему с его домом. Не глядя в меню, сделал заказ и, устроив книгу на столе, начал перечитывать свой роман. Двадцатипятилетней давности неудача вряд ли могла стать источником вдохновения, но кто знает? Ведь Биллу она чем-то понравилась.
В романе было полно изъянов. Теперь Пфефферкорн это видел. Вспомнилась его первая редакторша, по-матерински заботливая женщина, которой уже не было в живых. Она все уговаривала его добавить юмора. Пфефферкорн отбрыкивался, чем в конце концов ее утомил. Помнится, в сердцах она сказала, что в жизни не встречала такого ослиного упрямства. Пфефферкорн усмехнулся. Теперь я иной, Мэделин, думал он. Постарел.
И все же, несмотря на юношеский максимализм, книга выглядела достойным творением. В ней были воистину прекрасные куски. Пфефферкорн предпочел замаскировать автобиографические корни - сделал главное действующее лицо не писателем, а художником. В последней трети романа герой возвращается домой после своей первой успешной выставки. Отец-тиран лежит в коме, именно сын принимает решение отключить аппаратуру, поддерживающую жизнь старика. Не понятно, милосердие это или отмщение? Ясно одно: силу для такого решения дает творчество. Финал книги подразумевает, что следующим шагом героя станет обретение нравственной силы, дабы сконцентрировать полученную мощь.
Пфефферкорн ковырял мороженое из адзуки и раздумывал, нельзя ли превратить роман в блокбастер. Скажем, отец - гангстер, а сыну-полицейскому предписано его ликвидировать. Отец против сына, кровные узы порождают кровопролитие. Пожалуй, неплохо. Надо поскорее что-нибудь написать. На автоответчике агент оставлял сообщения, в которых уже слышалась истерика. Пфефферкорн не перезвонил. И не откликнулся на пол дюжины электронных писем от редактора. Нынешний редактор, молодой человек чуть старше его дочери, соблюдал декорум, но было ясно, что терпение его на исходе. Сцепка со звездой Пфефферкорна грозила ему сокрушительным ударом оземь. Конечно, Пфефферкорн всем сочувствовал. От него зависела масса людей. Дочь. Пол. Он сам, если хочет и дальше регулярно летать через всю страну. Вырисовывалось безрадостное будущее. Мороженое превратилось в розовато-лиловое месиво. Пфефферкорн попросил счет. Чаевые оставил меньше обычных.
39
- Ну, что скажешь?
- По-моему, очень мило.
- Ну, папа. И все? Ну, папа же!
Они стояли в столовой огромного дома, который дочь хотела купить. На улице риелтор разговаривала по телефону.
- Что она имела в виду, упомянув "отличный костяк"? - спросил Пфефферкорн.
- Широкие возможности для перестройки.
- А так чем плохо?
- Не плохо, но по чужому вкусу. Обычная практика. Всегда происходит какая-то переделка.
"Интересно, откуда она это знает?" - подумал Пфефферкорн, всю жизнь снимавший квартиры.
- Тебе виднее.
- Думаю, эту стену можно сломать. Получится открытая кухня. Представляешь, как здорово для вечеринок? Конечно, столешницы надо заменить.
- Ну да.
- Значит, тебе нравится?
- Мне нравится, что ты счастлива.
- Очень. Правда. Вообрази, как хорошо тут будет детям.
Впервые дочь заговорила о детях. Пфефферкорн принципиально не касался этой темы. Решать ей. Сейчас в душе его поднялась буря неописуемых чувств.
- По-моему, чудесный дом, - сказал он.
- По-моему, тоже.
- И я хочу… - Пфефферкорна охватило возбуждение игрока, идущего ва-банк, - чтобы это был мой подарок.
Дочь вытаращилась:
- Папа! Я ж не к тому…
- Знаю, - сказал он.
- Нет, нельзя. В смысле, Пол не согласится.
- Твоя задача его обработать.
- Пап, ты серьезно?
Пфефферкорн кивнул.
- Ой-ой-ой.
- Что с тобой, милая?
- Нет, ничего, просто я так рада. - Дочь обняла его. - Спасибо.
- На здоровье.
- Спасибо огромное.
- Не за что, - уже не так уверенно сказал Пфефферкорн. - Э-э… милая…
- Что, папа?
- Я забыл спросить цену.
Дочь назвала сумму.
- М-да…
- Ей-богу, это дешево даже без торга.
- Угу.
Дочь разомкнула объятие:
- Ты не обязан этого делать.
- Я так хочу.
Она снова его обняла:
- Я очень-очень тебя люблю.
Пфефферкорн постарался вспомнить, сколько ему причитается за новую книгу. Хватит гонорара или придется брать ссуду? В недвижимости он ни бельмеса. В любом случае без книги ни черта не выйдет. Сейчас в ней девяносто девять слов, включая заголовок и посвящение. Может, таким диковинным подарком он подсознательно пытается себя расшевелить к работе? Или просто невыносимо дочкино огорчение? Свадьбой задана высокая планка, которой надо соответствовать. Пфефферкорн отстранился, чтобы дочь не уловила буханье его сердца.
- Папа, тебе нехорошо?
- Все в порядке.
- Ты что-то позеленел, - сказала она. - Давай-ка присядь.
Пфефферкорн помотал головой. Сумел выдавить улыбку:
- Один вопрос.
- Да?
- В какой комнате меня поселят, когда я одряхлею и буду ходить под себя?
- Прекрати.
- Понятно. Меня сбагрят в богадельню.
- Папа, хватит.
- Ладно, ничего.
40
Успех одновременно возвеличил и подкосил преподавательский авторитет Пфефферкорна. С одной стороны, возникла длинная очередь желающих записаться на его курс. Он получил возможность отбирать студентов. Однако в классификации литературных типов наметилась досадная диспропорция. Теперь в ней превалировали надменные снобы, скептически взиравшие на усилия того, кто сколотил состояние на чтиве, поведать им о подлинной литературе. Даже благоприятные отзывы об их творчестве служили поводом для презрения, сигналом о смерти непредвзятой критики. Мелочи вроде того, что его первая работа являет собой художественное произведение, никого не интересовали. О том романе никто не слышал. Иногда Пфефферкорн задумывался, не лучше ли вновь стать пастырем анемичных девиц.
Нынче обсуждался рассказ о человеке на закате жизни. Старик обихаживает цветущий сад, не замечая в том издевки над собственным увяданием. Потом смотрит фильм, где представлена жизнь цветка от семечка до засохшего стебля, в ускоренной съемке длящаяся секунды. Этапы цветочной жизни описывались чрезвычайно подробно. Заканчивался рассказ обрывком непонятного диалога.
Бенджамин, двадцатилетний автор сочинения, на семинар явился в шляпе "хомбург". В описании старости он ограничился убийственными деталями ветшания мужского тела, бесспорно проявив изрядные познания в артрите и сбоях мочеполовой системы. Однако никаких чувств, ни малейшей попытки проникнуть в душу старика. Казалось, автор уложил героя на стол патологоанатома, да там и оставил. Мягкая критика Пфефферкорна встретила яростный отпор со стороны Бенджамина и орды его единомышленников. От его трактовки несет нафталином, заявили они. К черту писателей, которые все разжевывают. Пытаясь защититься, Пфефферкорн цитировал любимых представителей авангарда и постмодерна, в чьих творениях, внешне бесстрастных, пульсировала живая человечность.
- Полная чушь, - сказал Бенджамин.
- Мы все роботы, - поддержала суровая девица по имени Гретхен.
Пфефферкорн попросил разъяснить.
- Чего непонятного? Мы - роботы.
Класс дружно кивнул. Пфефферкорн смешался.