* * *
Так и есть. Я ничего не помню. Сижу на постели и протираю глаза. В холодильнике (я знаю) есть пепси-кола. Это будет очень кстати. Во рту как будто кошки срали - кажется, так говорили в моем детстве. И голова болит.
Мои рефлексы по утрам несколько заторможены.
Глюкоза и кофеин оживляют меня. Кислота заставляет морщиться. От холода ломит зубы. Я уже и не помню, когда ложился спать трезвым.
Стук в дверь. Смешно: я ведь заперт снаружи.
А вот и ключ поворачивается в замке.
- С добрым утром, - говорит охранник, Сергей. - Ну и вид у вас, доктор.
Нехотя я гляжу в зеркало:
- Вид как вид.
- Нельзя вам столько бухать, - увещевает Серега. - Неинтеллигентно.
- Не гони…
Я хватаюсь за стенку: плотный Сергей оттесняет меня и заполняет собой мое убогое обиталище. Рывком поднимает оконную раму.
- Проветрить хотя бы, - бормочет он. - Дышать у тебя нечем.
Мне тоже нечем дышать. С похмелья сердце работает с перебоями.
Серега оборачивается ко мне:
- Георгий Константинович просил передать. Сегодня вечером готовы будьте.
- Зачастил он, зачастил, - говорю я.
А Серега ухмыляется.
- Ну, зачастил или нет - не наша забота. Тебе, может, таблеточку разбодяжить? Или пивка?
Мне внезапно становится хреново. Распахнув дверь ванной, я кое-как включаю кран. Меня тошнит. Похоже, я теряю сознание. Роняю башку в раковину. Едва не захлебываюсь. Отверстие слива забито чем-то мерзким.
Очнувшись, я дергаю дверную ручку. Не заперто.
Осторожно, на цыпочках я спускаюсь по лестнице. Выхожу в холл, залитый солнцем. На леопардовом диване расселся Серега. Он включил телевизионную панель. Кажется, он увлечен происходящим. Но пройти мимо него не представляется возможным.
- Ты не спеши, - говорит он мягко.
И протягивает мне стакан с лекарством. Таблетка еще не растворилась полностью, на дне вертятся снежные вихри.
- Пей, пей, поправляйся, - заботливо повторяет Серега. - Кино вот посмотри.
Я присаживаюсь в кресло. На экране - сплошной экшн: люди в блестящих, новеньких БМВ расстреливают сильно помятый "мерседес". На новый продюсер пожалел денег, отмечаю я.
"Мерседес" наконец взрывается и вяло горит. Выглядит это совершенно неправдоподобно.
- Неправильная пиротехника, - говорю я хрипло.
Серега внимательно смотрит на меня:
- А ты чего, правильную видел?
- Доводилось, - говорю я.
Но Серега не верит.
- Хорошо вам, интеллигенция. - Он закидывает ногу на ногу. - Все-то вы видели, обо всем знаете. Людей лечите, фильмы вон снимаете. Только не отвечаете ни за что по жизни. Хорошая работа.
Я живо вспоминаю, как полз по сырой траве от горелого "мерса". Как пахло жареным, а я все ждал своей очереди.
- Так себе работа, - говорю я.
- Правда, фильмы я люблю. Сам бы снял чего-нибудь. Про нас про всех. Как оно начиналось… и чем кончится.
Здесь Серега тяжко вздыхает. Его прозрачные глаза как будто даже туманятся печалью. Затем он снова становится серьезным:
- Короче, Георгий Константинович велел предупредить: сегодня следующую серию смотреть будем. На вечернем сеансе.
- Какую еще серию?
- А вот этого он не говорил. Но обещал это… реквизит подвезти.
* * *
Реквизит привезли в затонированном джипе. Как всегда, под вечер, подальше от любопытных глаз. Лунный фонарь висел над на крыльцом, и волны в бассейне переливались таинственно. Я вышел посмотреть, но Жорик (в свежем костюме, импозантный) приобнял меня за плечи и увел в дом.
- Эх, Артём, Артём, - сказал он. - Дорогой ты мой. Я ведь тебе сюрприз приготовил, веришь, нет?
- Сюрприз?
- Ага. Еще какой. Это помимо премиальных. Ты, наверно, думаешь - черствый человек Георгий, раз на "бентли" заработал. А я вовсе не черствый… Я все понимаю. Я вижу, как ты мучаешься, Артёмыч, вот и пьешь каждый день… Но ты не волнуйся. Все когда-нибудь кончается.
Мы уже стояли у двери подвала. При последних словах я вздрогнул.
- А сюрприз тебе понравится, - пообещал Жорик.
И вот кресло похрустывает под весомым пациентом. Привычный бессвязный бред Жорика принимает видимые очертания. Я слушаю пульс и врубаюсь. Это и вправду новая серия.
Сводчатые потолки бывшего купеческого склада выкрашены масляной краской. Лампы дневного света жужжат и моргают, но дневным светом здесь и не пахнет, а чем пахнет - разговор отдельный. На стенах развешены бумажные плакаты патриотического содержания, с молодцеватыми военными, отдающими честь кому-то важному, кто на плакате не поместился. Вдоль стен - ряды стульев, а на них - ряд разномастных самцов-недоростков в одних трусах. Это допризывная медкомиссия. Герою шестнадцать. Он ёрзает на сиденье, ёжится и потеет. Его пот жирный и вонючий.
Многим знакомы военкоматские медкомиссии, похожие на конскую ярмарку. Врачи служат там годами, и их карма черная, как сапог. Вереница стреноженных жеребцов проходит перед ними, и каждому на круп надо поставить штампик, отправляя кого под ярмо, кого на убой. Некондиционное мясо встречается редко. У нашего Жорика есть все шансы пойти на колбасу.
Вот подходит очередь, и он заходит в кабинет. Там - несколько специалистов, и надо обойти всех; Жорик озирается, но ближайший чувак в белом халате строго его окликает:
"Исподнее - снять".
Жорик скалит зубы. И верно: остальные допризывники топчутся в кабинете с голыми жопами. Передок они прикрывают медкартами.
Прыгая на одной ноге, он снимает трусы, советские, белые, не слишком-то чистые. Живот выделяется, потный пах уже начал обрастать сивым волосом. Жорик вблизи довольно мерзок.
Врач окидывает его усталым взглядом. Задает вопросы. Отсылает к следующему.
Третий врач настырнее всех. Он просит Жорика нагнуться, раздвинуть ягодицы: в этом нет никакой необходимости, понимаю я, но врачу эти церемонии доставляют определенное удовольствие.
Вот он разворачивает юного воина. Приподнимается со своего стула, тянется и взвешивает в руке его мужское достоинство. Но тут, как в сказке, отворяется еще одна дверь, и Жорик впадает в ступор: он замирает, уставясь на того, кто вошел.
Это - медсестричка. Практикантка из училища. Розовая, как кукла, и со светленькими кудряшками. Ее и звать-то - Светка.
"Светлана, - упрекает ее один из врачей. - Ты бы это… стучалась, прежде чем".
А сам ржет втихомолку.
"Я же карточки принесла", - оправдывается Светка.
Жорик сопит. Рука доктора задерживается чуть дольше.
"С уздечкой нет проблем?" - задает он вопрос.
Наш жеребец не жалуется на уздечку. Он молча мотает головой.
"Ладно. По функциональной части - порядок?"
Медсестричка чуть слышно хихикает. В первый раз, что ли?
"Чего?" - не догоняет Жорик.
"Я говорю - половые связи уже были?"
Какой интересный доктор, думаю я. Что думает медсестричка Светка - совершенно неизвестно, но ее розовенькие ушки только что не шевелятся от любопытства.
А у Жорика вдруг шевелится тоже. Доктор смотрит на этот феномен, потом на самого Жорика. Прослеживает его взгляд.
"Так, всё, свободен, - говорит он, чтобы все слышали. - Ишь, растопырился".
Жорик прикрывается медкартой. Все смотрят на него, а он смотрит на Светку. Девчонка вспыхивает и исчезает за дверью.
"Проваливай отсюда", - говорят Жорику.
"В артиллерию пойдет, - ухмыляется кто-то. - В зенитную, не иначе".
Но Жорик не слушает специалиста. Злобствуя, он натягивает трусы. Другие парни ржут и толкают его в дверях.
После всего Жорик и еще какие-то ребята выходят на улицу. Там - уже совсем темно. Сыплет снежок: словно белые мухи вьются вокруг фонарей. Обшарпанные домишки вокруг засветились окнами.
На улице Жорик отстает от других. Осматривается.
В ближнем подъезде тепло и влажно, как в прачечной. Вернее всего, пар идет от горячих труб в подвале. Сквозь грязное стекло виден и военкоматский двор, и помойка, и белый "москвич" кого-то из военкоматских. Видно, как падает снег. И ни души вокруг.
Только Светка идет наискосок, через двор, в каракулевом пальтишке поверх халатика. В тонких колготках и ботиночках не по сезону, зато красивых. Дефицитных. Светка идет на автобусную остановку.
Наш наблюдатель выдвигается следом.
Желтый вонючий "Икарус" подъезжает и забирает их, а с ними - десяток прокуренных работяг и работниц с бумажного комбината. Жорик, в уродливой шапке-петушке, остается неузнанным. Он маячит на задней площадке, засунув руки глубоко в карманы.
В автобусе холодно. Светка висит на поручне. Поминутно дышит на пальчики: варежки она забыла дома. Мужики, сидя, любуются ею.
Вот и остановка. Оглянись, Светка, оглянись. Нет, не оглядывается.
Соскочив с подножки на заледенелый асфальт, она идет к дому. Ее дом - боевая брежневская девятиэтажка, длинная, как крейсер (кажется, в те годы они и назывались кораблями). Окна первых этажей светятся приветливо. Видно, как жители ужинают и смотрят свои телевизоры: им нечего скрывать от других, этим добрым советским людям.
Жорик - недобрый. Нагнав девчонку возле самого подъезда, он притормаживает. Дожидается, когда та войдет внутрь, и проникает следом.
Скорее в лифт, Светка!
Но лифта нет. Он лязгает где-то наверху. Светится только красная таблетка на стене, похожая на леденец (таких больше не продают, поэтому и кнопки вызова стали железные, скучные).
И тогда Жорик набрасывается на Светку сзади. Зажимает рот рукавом и тащит. Там, возле лестницы, есть закоулок, а в нем - дверь в подвал. Из той двери тянет сыростью и теплом. Там горячие трубы. Темно. Но свет не нужен. Можно и в темноте. Как в самый первый раз. Он знает, как.
Он тяжелый и страшный. Со Светкой никогда не происходило ничего подобного. Нет: она, конечно, гуляла с одноклассниками. Они слушали магнитофон, обжимались в подъездах и дожидались, когда мамы не будет дома, да все никак не выдавалось случая, и к тому же это было совсем другое. Ее мальчики никогда не заламывали ей рук, не душили, не натягивали шапочку на самые глаза и не говорили таких слов, как этот упырь.
"Ты у меня получишь, сука, - бормочет он. - Н-на, получай".
Удар по голове - и Светкины ноги подкашиваются. Она больше ничего не видит, а если и чувствует, то лучше бы не чувствовать.
Застегнув штаны, Жорик уходит, не оглядываясь. Поземка заметает его следы. Никто искать его не будет, конечно. Никто его не видел. Он чертовски удачлив, этот будущий бизнесмен.
Я пытаюсь найти в его сознании еще хоть что-нибудь об этой девушке. Напрасно. Больше они не встречались.
- Т-твою мать, - говорит взрослый Жорик. - Вот это… проперло…
Он выбирается из кресла. Поплотнее запахивает простынку. Окидывает меня темным взором. Ощеривается в улыбке:
- Артёмчик. Арте-емчик, родной ты мой. Ты же просто чудеса творишь, прямо в самую душу залазишь… Ну и как такого доктора отпустить? Чтоб другие перехватили?
Он грозит мне толстым пальцем:
- Не-ет, и не думай. Я тебя типа приватизировал. На всю оставшуюся жизнь. Погоди… где там наш Серый? Сейчас тебе сюрприз вручать будем.
Дверь отворяется, но охранник медлит. В коридоре слышна возня. Наконец Серега заходит, толкая перед собой девушку лет двадцати, в тесном медицинском халатике и даже в шапочке с красным крестом, как из секс-шопа.
Халатик ослепительно белый, но у меня темнеет в глазах.
- О, господи, - говорю я. И обнимаю заплаканную Лидку.
- Простите, Артем, - шепчет она. - Мне сказали, что вы просили… и я подумала…
"Я просил?" - ужасаюсь я.
Хотя что тут ужасаться. Ей позвонили и вызвали. Она думала, что мне нужна ее помощь. Уж не знаю, что наплел ей уважаемый клиент. Определенно, я недооценил театральные таланты Георгия Константиновича.
- Просто я решил, что тебе, Артёмыч, не повредит медсестричка, - говорит Жорик невозмутимо. - Все нормальные врачи медсестричек имеют, хе-хе. Не говоря уж о пациентах. Вот я и думаю - а чем мы хуже. Правильно я говорю?
Лидка боязливо прижимается ко мне. Она вся дрожит. Она стесняется своего дурацкого костюма, стесняется всех окружающих страшных людей и меня тоже немножко стесняется. Я прекрасно знал, что она в меня втрескалась. Но до сих пор между нами были исключительно служебные отношения. Нельзя трахать сотрудниц, - гласил моральный кодекс строителя пентхауса.
- Такой вот сюрприз, - заключает Жорик. - Ты рад?
- Я что-то не так сделала? - тихонько спрашивает Лидка.
Но Жорик слышит. Слышит и ржет.
- А ты еще ничего и не сделала, сестричка, - говорит он. - Ты еще даже роли не знаешь. Ничего, щас мы тебя введём… в курс дела… Тёмчик поможет…
Он оправляет простынку. Жирный живот колышется. Лида еле слышно взвизгивает.
"Он такой страшный", - сказала она когда-то. А я ее успокаивал.
Идиот.
- Не стоит этого делать, - говорю я.
Жорик смотрит удивленно. А охранник, Серега, приобнимает Лидку за плечи. Отрывает от меня.
- Не трогай ее. - Я толкаю охранника в бок, Лида вырывается. - Я говорю, вы чего, охренели?
- Так ты не хочешь? - восклицает Георгий Константинович. - А я-то думал, ты только рад будешь… спасибо мне скажешь…
Он пожимает плечами, будто разочарован до глубины души.
- Да и девочка явно не против, - говорит он. - По глазам вижу… ладно. По ходу это и не важно. Серега!
- Слушаю?
- Доктор не хочет подарка. Доктор хочет в кресле посидеть. Расслабиться. Ты им займись.
Серега кивает с готовностью.
- Нет, - говорю я.
- Нет, - говорит Лидка.
Но нас никто не слушает. Сказать точнее - они заняты другими вещами. Серега нежно, но непреклонно заламывает мне руку. Георгий Константинович в это время подходит к Лиде близко. Очень близко.
- А я тебя еще в первый раз приметил, - говорит он. - На этом вашем ресепшене. Светленькая такая. Славная. Я еще подумал - может, тебя Светланой звать?
Жирными пальцами он берет ее за подбородок:
- Давай-ка ты не будешь рыпаться, сестричка. И все будет шоколадно. А иначе… как бы у доктора нашего не возникло проблем. С функциональной частью, ясно тебе?
Я не вижу, но знаю, что Лидка плачет.
Рванувшись из железных рук, я на секунду оказываюсь свободным. Я вижу лицо Жорика. Его брюхо и вздыбившуюся простынку. Вслед за этим Серега молча бьет меня сцепленными руками по шее, и становится темно.
* * *
В темноте скрипит дверь.
Дернувшись, я пытаюсь повернуть голову. В светлом пятне - черный силуэт. Черный и неподвижный.
Вероятно, это второй охранник.
Я пробую разлепить губы.
- Слушай, Вовчик, - говорю я. - Подойди сюда, а?
Мои руки и ноги затекли и не двигаются.
- Что, отдохнул? Отпустить тебя?
Вовчик подходит ближе. В полутьме видно, как блестят его глаза.
- А не отпущу - орать будешь? - интересуется он.
- Не буду.
Он усмехается. Кажется, он разглядывает меня с ног до головы.
Этот Вовчик, второй охранник, нечасто заступает на смену один. Обычно в паре с Сергеем.
Но сегодня Вовчик остался за старшего.
- Все в город уехали, - сообщает он как бы между прочим.
Да. Все уехали. И оставили меня распластанным в японском кресле. В не слишком удобной позе космонавта Гагарина, зависшего в темноте и тишине, почти что в невесомости.
Сделать так придумал Жорик.
"Посиди пока, отдохни, - сказал он мне три часа назад. - А мы тем временем с сестричкой… на процедуру сходим…"
Мне стало не по себе от его голоса.
Лидка старалась не кричать, когда жирный ублюдок взял ее за подбородок двумя пальцами. Так ласково, как он умеет. Она не издала ни звука. Ей не хотелось огорчать меня.
Потом дверь за ними закрылась.
"Сиди тихо", - сказал мне Серега.
И довольно умело, деловито и без лишних усилий пристегнул меня к гарроте.
Именно в этот момент в моем мозгу случилось короткое замыкание. Я как будто снова видел чужой сон. Или чужой комментарий к чужому сну - пожалуй, так даже точнее.
Это была двадцатистрочная заметка в местной газете, на последней полосе, в колонке "Происшествия". Тогдашние газеты были желтыми, но всего лишь из-за дрянной бумаги; эти газеты расклеивались на уличных щитах, и горожане читали их, степенно перемещаясь от полосы к полосе, заложив руки за спину, хмуря брови и по временам улыбаясь чему-то далекому, - то ли победам хоккейной сборной, то ли неуклонному росту прироста. Но эта колонка, зажатая между погодой и кроссвордом, была безрадостной. Тусклая сводка УВД была старательно выхолощена и урезана до уровня здорового советского дебилизма. Заголовок - вот и все, на что решился редактор. Заметка называлась "Жуткая находка".
Строки плясали перед моими глазами.
Труп молодой девушки был обнаружен во время планового обхода подвалов по окончании отопительного сезона. Смерть, по результатам предварительной экспертизы, наступила в начале зимы. Причина выясняется.
Как обычно, я мог читать между строк.
В тот вечер медсестричка Светка пораньше отпросилась из военкомата. Она торопилась в гости к своему молодому человеку. О существовании молодого человека не знали даже ее родители. Это многое объясняло.
Гаденыш так и не решился заявить о себе. Поэтому Светку искали где угодно, только не там, где нужно. И нашли уже весной, когда на улицах растаяли последние сугробы, а из подвалов пришлось откачивать воду.
Мы были детьми, но и до нас время от времени доходили страшилки о скелете в подвале и о пионерке, что повесилась на красном галстуке. Девочка, в которую я был влюблен в свои тринадцать, пугалась до полусмерти, когда при ней рассказывали такие истории.
Она могла бы не пугаться зря. Ее история закончилась иначе.
Лида, моя секретарша, тоже боялась всего подряд. Боялась даже наших пациентов. И Жорика больше всех.
- Куда ее увезли? - спрашиваю я у Вовчика.
- Ну… откуда я знаю. Домой, наверно. А может, в ночной клуб. Она просила тебе привет передать.
Я знаю, что он врёт. Пробую пошевелиться в кресле.
- Расстегни браслеты, - говорю я.
- Не было такого распоряжения.
- Так позвони.
- Не было такого указания.
- Бл…дь, а какое указание было? - не выдерживаю я.
Вовчик только улыбается.
Один из бизнесов Жорика - охранные структуры. Мальчики по вызову. Обсуждать с ними их служебные полномочия - бессмысленно и бесполезно. Можно огрести по почкам.
Однако не всё здесь определено служебным регламентом. Вовчик тоже любит самодеятельность. Вот он берет со стола пульт дистанционного управления, рассматривает, тычет пальцами в кнопки. Я с тревогой наблюдаю за его действиями.
Он трогает джойстик. Моторчики начинают жужжать, титановые шарниры приходят в движение.
- Ты что это затеял? - Мои ноги ползут выше головы. - Прекрати это делать!
Но Вовчик не слушает. Он любопытный.
- Сломаешь кресло, не расплатишься, - говорю я.
Моторчики жужжат.
- Че, сильно дорогое? - интересуется Вовчик.