- По цене иномарки.
Движение замедляется. Вовчик напряженно думает. Трогает пульт. Моя космическая капсула постепенно возвращается в стартовое положение.
- А с чего оно такое крутое, а? - спрашивает Вовчик.
- Долго объяснять.
- Вот зачем ты бычишь, доктор? Взял бы да объяснил по-людски.
Механизмы вновь оживают. Мои мускулы поневоле напрягаются. Говорят, мозги у этого кресла можно прошить заново. Снять ограничители. И тогда получится самая настоящая дыба, как у Ивана Грозного. Чтоб вылущивать кости из суставов и вытягивать позвоночник гармошкой. Но и нынешних предельных величин достаточно, чтобы…
- На стоп нажми, - говорю я негромко. - Иначе оно прямо сейчас произойдет. А это не для слабонервных.
- Чего произойдет?
- Катарсис. Ты думаешь, за что мне люди по полторы штуки платили?
Бедный, бедный Вовчик. Ему довелось отсидеть два года по малолетке, потом он служил в закрытом гарнизоне на Новой Земле. Что такое катарсис, он не знает, но слово ему нравится. Так мог бы называться аварийный выход из этого обрыдлого жизненного пространства, в котором люди толкаются, понтуются, распиливают бабло и уныло трахают баб, притом Вовчику достается куда меньше, чем многим другим. Хотелось бы, конечно, хорошо нюхнуть кокса и выйти потом на балкон собственного пентхауса, чтобы глядеть на искрящееся ночное небо и дышать морозным воздухом, о чем (заметим в скобках) всегда мечтал один талантливый психотерапевт. Но загадочный катарсис, по Вовкиным понятиям, должен быть даже круче.
Он принимает решение. Нагибается надо мной и расстегивает ремни.
- Ты правда по полтора косаря с клиента брал? - спрашивает он.
Я молча киваю. Мне очень хочется поприседать, поразминать ноги и руки. Но правильнее будет потерпеть. По ногам бегут мурашки: ощущение отвратительное.
Владимир все еще сомневается.
- Давай-ка проверим, - говорит он наконец. - Если не работает - обратно сядешь.
Я пожимаю плечами. Вовчик - парень крепкий. Под пиджаком у него - полноразмерный пистолет в удобной подплечной кобуре.
- Перед сеансом брюки надо снять, - предупреждаю я. - А если по уму, то и плавки. Эффект будет неудержимым.
Вовчик смотрит на меня расширенными глазами.
- Ты смотри, это… - начинает он. - С катарсисом своим, не перегибай палку…
- Катарсис будет твой, Владимир. А палка будет такая, что хрен перегнешь.
Кажется, я объясняю доступным языком? Да. Его взгляд блуждает, глаза делаются маслянистыми, как от хорошей дозы, но мысль его все еще движется в правильном направлении:
- Имей в виду, двор на сигнализации… ты не сможешь уйти.
В последних его словах мне чудится нечто интимное. Усмехаясь про себя, я помогаю ему раздеться и взобраться на кресло (оно застряло в неудобной полупозиции, но Вовчик справляется).
И вот космонавт пристегнут и готов к отлету. Мускулистый торс обвязан простынкой. "Может, глотнешь для смелости?" - предлагаю я ему. Он мотает стриженой головой. А мне вискарь неизменно помогает. Да, помогает. К тому же на часах - полчетвертого ночи.
Моторчики гудят, изменяя геометрию его мира. Новый файл открыт. Можно начинать.
- Владимир, - окликаю я его.
- Да.
- Будешь отвечать на мои вопросы. Быстро и сразу. Иначе будет больно. Понял?
Он дергается всем телом. Ремни поскрипывают.
Я вижу его насквозь. Поначалу можно ни о чем и не спрашивать. Ассоциации с именем? Неглубокие. Путин, Владимирский централ. Тут все очевидно. Статус, иерархический ряд? Легко понять. Уровень агрессии? У-у-у, похоже, достаточный. Вон как он бьется на гарроте. Вектор агрессии? С этим сложнее.
Должно быть кое-что еще. Нужна тонкая настойка. Я считываю его пульс. Что-то будет, и уже скоро.
- Владимир, - говорю я.
- В-в-в…
- Расскажи о своих друзьях. О любви. Как все начиналось. Давай, рассказывай.
- Пусти… больно же…
- Повторяю вопрос!
С этими словами я двигаю джойстик. Хрустят сухожилия. Я нажимаю "enter". Из черного ящика вырываются невидимые молнии.
- Вспомни все, как было. С самого начала.
Он стучит зубами. А потом начинает говорить. Не сразу и невнятно, однако начинает. Говорит сбивчиво, захлебываясь и глотая слова.
Мне уже не нужно слушать. Я и так всё вижу.
Довольно далеко от Москвы, - два часа в колбасной электричке, - в глухом военном городке, отделенном от остальной земли протяженным забором из колючей проволоки, жили-были два приятеля - Вовчик и Сергей. Дружили с детства. Курили на одной помойке.
В стороне, на танковом полигоне, время от времени проводились учения, и тогда стекла в пятиэтажках дребезжали от залпов; по единственной улице пылили пердючие военные уазики. Маршрут был один - к магазину за водкой. Как-то раз пьяный в жопу капитан на "буханке" сбил вовчикова одноклассника (тот катался на мопеде и не успел увернуться). Позднее сотрудники милиции отыскали у него дома сразу двадцать граммов наркотических средств, уже расфасованных для продажи. Убитая горем мать долго плакала в районном отделе, уверяя, что не знала о пагубных пристрастиях сына. К счастью, парнишка умер, и дело о хранении и распространении не получило дальнейшего хода.
Иногда в часть наведывались с проверкой старшие офицеры. Они приезжали из соседнего коттеджного поселка, где жили с семьями. Приезжали, впрочем, без семей, зато с полными багажниками водки, и тогда на улицу лучше было вообще не выходить.
Зимой было спокойнее, но не так интересно. Можно было взорвать помойку или поджечь в школьном коридоре что-нибудь едкое и вонючее, украденное с военного склада - правда, на то, что после этого школу закроют, нечего было и надеяться. Классы проветривали, а Серегу с Вовчиком как-то очень быстро вычисляли и наказывали. Причем наказывали обычно Вовчика (многие в школе звали его Вованом, добавляя к этому обидное прозвище). Казалось, Серегу наказания не задевали вовсе: он глядел на директора своими прозрачными нордическими глазами, не выражавшими ровно никакой боязни, и у того попросту опускались руки. Выгнать хулигана из школы было бы заманчиво, но выгонять его было некуда. Оставить на второй год? И терпеть это счастье еще четыре долгих четверти?
По понятным причинам Серега потерял девственность куда раньше Вовчика. С кем и как? Это совершенно неважно. Любая девчонка отдалась бы ему в ближайших кустах, не размышляя ни минуты. Даже местные принцессы, офицерские дочки, втайне вожделели его, остерегаясь разве что папиного ремня.
Бедному же Вовчику, как и многим другим до него, пришлось брать уроки мужества у Аллочки, продавщицы местного магазина - по счастью, эта достойная учительница готова была дать ответ на любой вопрос, и даже сверх школьной программы.
Но была у него и любовь - как водится, безответная. Ангельски красивая и не по-детски влюбчивая дочка замкомбата не обращала на Вовчика никакого внимания. Она мечтала только о Сережке. Короче, всё было как в трогательной песне одной поп-группы, названной коротко и по-военному: "Руки Вверх!"
У ангела было говорящее имя: Анжелика.
Здесь, надо признаться, я чуть не свалился со стула.
- Да, Анжелка, - повторяет Вовчик, откинув голову на подголовник и полуприкрыв глаза, словно в трансе. - Анжелочка… Самая классная тёлка.
Да, Анжелочка была и вправду классной тёлкой. Классной она и осталась, разве что выросла в породистую бизнес-корову. Я, супердоктор Артем Пандорин, имел случай проверить. Если кто сомневается, у ее мужа сохранилось видео.
Но в те годы Анжелочка была избалованной целкой, краснеющей от собственных мыслей, а Вовчик - неудачником из бедной семьи. Когда однажды душной летней ночью Сережка решил вдруг завалиться к Анжелке в гости, сердце у Вовчика упало. Потом забилось и снова упало. Странно: он был довольно чувствительным парнем. Если верить, что друзьями становятся антиподы, то Серега подошел ему как нельзя лучше.
На самом деле им просто захотелось пива. Антиподы тоже пьют пиво, но не всегда у них есть деньги. "Давай завалим к Анжелке, - предложил Серега. - У нее родаки уехали, я знаю. Она даст". "Так ночь уже", - усомнился Вовчик. Но Серега глянул на него так беззаботно, что тот умолк.
Возможно, они говорили о чем-то еще, но итог разговора получился однозначным. Вовкино сердце работало с перебоями, пока они шли от КПП через темное картофельное поле, перебирались через узкоколейку и с оглядкой приближались к анжелкиному дому. Серебристая луна красовалась в небе, и веселые звезды мерцали, словно бы подмигивали двум нашим романтикам.
Папа-замкомбат и вправду был в отъезде: его васильковая "нива" не торчала, как обычно, под навесом. Анжелкина мамаша с младшей дочкой грели бока на крымском берегу. Ничто не мешало Анжелке предаваться грёзам, в своей девичьей спаленке, во влажном и волнующем одиночестве.
Если бы Серега позвонил, она соврала бы что-нибудь. По телефону ведь не видно, когда краснеешь. Но мобильники в те времена стоили недешево, поэтому Серега просто запустил в окно камушком.
Вовчик спрятался в тень. И очень вовремя.
Дрогнула занавеска. А вслед за этим и окошко со скрипом открылось. Свет из окна скользнул по кустам малины, по сырой траве. Вовчик прижался спиной к стене, и его тень распласталась неподвижно.
"Анжелка, - зовет Серега. - Гулять пойдешь?"
Девчонка мнется для виду, но все-таки спускается вниз. Что-то происходит там у них, у крыльца, Вовчику не видно - что. Он весь дрожит. Мурашки поднимаются откуда-то снизу, бегут по спине и животу, как если нырнуть в бассейн с газированной водой. О чем-то они там говорят: от звука Анжелкиного голоса в плавках становится тесно. Вовчик запускает руку поглубже в карман, выправляет положение.
"А я подумал, тебе страшно тут одной", - доносится до него Серегин голос.
"Ну… немножко", - отвечает Анжелка.
"Ты не бойся, - говорит Серега. - Никто сюда не придет".
Вовчик скрипит зубами. Про него забыли, думается ему. Забыли даже, о чем договаривались.
"А хочешь, я с тобой побуду", - предлагает хитрый Серега.
"Мне учиться нужно", - глупо отмазывается девчонка. Какое там учиться, в июле месяце.
"Ну, хочешь, вместе поучимся".
Хочешь, не хочешь. Конечно, хочешь, и еще как. Вовчик скрипит зубами. Он хочет тоже. Хоть кого. Хоть Алку-давалку из продуктового. Бр-рр. А вот Серегу он ненавидит: как он только раньше этого не понимал. Какой же он друг, он сволочь. Все у него всегда получается.
Не выдержав, он делает шаг вперед. Выступает из тени. Но на крыльце уже нет никого, и дверь перед его носом захлопывается.
Еще полчаса он бродит по саду, сжимая кулаки. Даже луна смеется над ним. Вот ведь с-суки, да что они там…
Как вдруг оконная рама отворяется, едва не вываливается наружу. Кто-то окликает его тихонько. Звезды мигают и взрываются у Вовчика перед глазами, а сам он, сломя голову, уже скачет вверх по лестнице.
Дальнейшее я уже наблюдал в подробностях.
Довольно занятно видеть одни и те же события разными глазами, думаю я сейчас. Я мог бы написать роман - жаль, что никто не поверит в мой реализм. Линии героев закручиваются в петли и переплетаются, как будто весь мир ускоренно вертится вокруг Артема Пандорина: а ведь самолюбивый читатель ни за что не согласится с этим.
Но иногда мне кажется, будто я сам читаю эту книгу изнутри.
Я слышу голоса моих героев. Я чувствую запах их юношеского пота. Звезды загораются в моей голове и лопаются. И мои реакции (чего уж там) такие же бурные и определенные. Потому что Анжелка - просто прирожденная шлюха. И была такой уже в свои четырнадцать лет.
На другой день приехавший папа чует неладное. И начинает следствие.
Анжелка - классная тёлка. Поначалу она молчит упрямо, что придает еще большую ценность ее дальнейшим показаниям. Потому что неделю спустя она сливает Вовчика с потрохами (забавное слово, правда?)
А что же Сережка? Сережка остается ни при делах. Она его любит, видите ли.
Папаша-замкомбат лично устраивает допросы и очные ставки. Избитый до крови Вовчик не говорит ни слова. Он никогда не читал книжек о благородных героях и вообще никаких книжек не читал. Но почему-то ему кажется, что выдавать друга - западло.
Друг помалкивает тоже.
Ну а папаша, как легко догадаться, дружит с местными мусорами. И вот наш глупый козлик отправляется в зону без малейшего промедления. Изнасилование ему шить не стали. Просто нашли в его квартире двадцать дежурных грамм наркотических веществ.
Сережка еще год учится в одной школе с Анжелкой. Потом вместе с мамашей уезжает от греха подальше. Анжелкин отец начинает во что-то врубаться; но поделать ничего уже нельзя.
В лагере Вовчик участвует в художественной самодеятельности. Он стучит палочками по рваному пластику барабанов, выпущенных заводом им. Энгельса. Он слушает, как смазливый придурок с чехословацкой гитарой исполняет песни группы "Руки Вверх!". "Потому что есть Сережка у тебя", - поет этот чувачок, севший по неопытности за кражу бумажника у дяденьки-спонсора, и Вовка (я клянусь) прячет лицо за дребезжащей медной тарелкой.
Сейчас он тоже скрипит зубами. На его глазах - слезы. Его кулаки бессильно сжимаются.
Как вышел срок, его призвали служить на Новую Землю. Про полигон НЗ ходили легенды. На этом курорте, если по-хорошему, надо было ходить в свинцовых плавках, не снимая их даже ночью. У Вовчика и у других выпадали волосы и зубы. Компот с бромом довершил дело. Ночью в казарме Вовчик грыз зубами подушку. А что еще оставалось делать? Передергивать затвор всухую?
От тоски он писал письма Анжелке, та - не отвечала. Вероятнее всего, она позабыла обо всем, даже о милом Сережке. Принцессе отчаянно хотелось в Москву.
В Москву после дембеля рванул и Вовчик. Кто-то рассказал ему, что там нужны парни без иллюзий. Говоря проще - реальные пацаны.
Иллюзий у него и вправду не осталось. Он сильно изменился за эти годы, огрубел и сделался злопамятным. По пьяни или по дури он и вовсе был страшен. Однажды едва не пришиб глупую малолетку на съеме: она имела несчастье назваться Анжелой.
Были времена, когда он сидел без работы. Однажды попробовал устроиться охранником в дорогой обувной магазин. На собеседовании за директорским столом он увидел Анжелку. С бриллиантовыми кольцами на пальцах.
Поднялся и вышел вон. Потом беспробудно пил две недели.
Питался шаурмой на площади Трех вокзалов.
Хорошо еще, друг Серега однажды встретил его на Ярославском и пригласил работать на фирму к Георгию Константиновичу.
- Владимир, - окликаю я.
- В-в-в…
- Ты хочешь вернуться в прошлое, Владимир? Если бы ты вернулся, что бы ты сделал?
Он скрежещет зубами.
- Если бы ты ее встретил снова, что бы ты сделал?
- Убил бы, - выдавливает из себя Вовчик.
- Лжешь. Не убил бы. Ты любишь ее. Ты никого больше не любишь.
- С-сука, - шепчет Вовчик.
Ха-ха. Я знаю, что я сейчас сделаю. Потому что я - суперский доктор. И в моем черном ящике хранится обширная база данных по всем клиентам. Адреса, телефоны.
Я нажимаю "стоп". Глотаю виски из горлышка.
Его мобильник у меня в руках. Я набираю номер. Включаю громкую связь. Вместо гудков играет музыка: "Such a perfect day".
На часах - полпятого утра. Не волнует.
- М-м-м. Кто там еще? - недовольно бормочет взрослая сонная Анжелка. Бизнес-леди и директор сети магазинов.
- Давай, говори, - командую я вполголоса. - Говори. Это твой день.
Вовчик смотрит на меня ошалело.
- Анжелика, - произносит он.
- Ну, я. Кто это?
Я трогаю пальцем джойстик. Моторчики гудят.
- Это… Владимир.
Молчание вместо ответа.
"Скажи ей", - приказываю я одними губами.
- Это Владимир. Из Новоголицыно. Ты помнишь.
В трубке слышны таинственные шорохи.
- Я вас не понимаю, - говорит Анжелка. Однако не отключается. Нет, не отключается.
Вовчик умолкает. Желваки играют на его скулах. Пот выступает на лбу. Ну что же, думаю я. Тогда - вот.
Вовчик корчится в кресле.
- Господи, - вырывается у него. - Анжелка. Скажи еще что-нибудь. У тебя голос…
- Что не так с моим голосом? - спрашивает она.
- Он такой же, как раньше.
- Так это ты был? Два года назад? Ты приходил на собеседование? - она говорит все тише и тише. - Как ты нашел мой телефон?
Вовчик переводит взгляд на меня. Принимает решение.
- Неважно, - говорит он. - Я искал тебя. Правда.
- Слушай… тогда и правда ужасно получилось. Я не хотела, чтобы так было.
Вовчик тяжело дышит.
- Меня заставили, - продолжает она. - Ты сам был виноват. Мне было четырнадцать. Кто бы меня послушал.
Ее аргументы непоследовательны. Но Вовчик просто слушает ее голос.
- Так зачем ты меня искал? - Похоже, она окончательно проснулась, эта перепуганная лживая шлюха. - Чего ты от меня хочешь? Если ты всё об этом, так ты не вздумай мне угрожать. Я позвоню мужу, и он…
- Перестань, - просит Вовчик. - У тебя такой красивый голос.
Молчание.
- Я писал тебе письма.
- Они не доходили.
- Я хотел…
Ему не хватает слов. Он отвык. Что поделать, охранников не учат разговорам. Их учат больно бить. Учат принимать удар. Это означает, что нужно бить еще больнее.
Кресло меняет форму, и у пациента хрустят суставы. И у него уже стоит. Ведь у Анжелки такой красивый голос.
- М-м-м, - еле слышно стонет Вовчик. - Я не могу больше.
Вот ведь сволочь, - вдруг приходит мне в голову. Я докопался до самого дна его души. Луч боли - если можно назвать его так - осветил самые темные углы грязного подвала, где навалено столько скелетов, ломаных стульев, окровавленных простынок - да мало ли чего еще. Иногда кажется, что там ничего и быть не может, кроме этой дряни. Неправда. Там в глубине есть ржавая железная дверь, за которой - выход.
Сейчас мы возьмем реальный стальной ломик и взломаем эту дверь.
"А ну, скажи ей", - повторяю я беззвучно.
- Я хочу тебя видеть, - говорит смелый Вовчик. - Прямо сейчас.
Представляю, что творится сейчас у Анжелки в голове.
- А еще что ты хочешь? - спрашивает она тихо.
- Всё забыть. Чтобы как будто ничего не было. Я всегда тебя любил. С пятнадцати лет.
- Я понимаю…
Моя рука тянется к джойстику. Я, Артем Пандорин, просто супердоктор. Я чувствую, как дрожит ее голос. Сейчас она скажет ему…
- А я вот не хочу ничего забывать, - говорит она вдруг. - Я всегда помнила о нём. О нём, а не о тебе. Он первый, ты последний. Ты понял? Я не хочу тебя видеть. Уйди из моей жизни. Сдохни. Отключись.
Ржавая железная дверь с грохотом захлопывается.
В трубке пульсируют гудки. Мои руки дрожат: delirium tremens? Мне холодно и тоскливо. Я подношу бутылку к губам. Виски имеет вкус жженой карамели. Я гляжу на Вовчика. Таким я его не видел еще никогда.
- Пошло всё на х…й, - шепчет он. - Разъ…бись оно всё конём.
Это тоже катарсис.
Я опускаю пустую бутылку на пол. Опираюсь на кресло, чтобы самому не упасть. Отчего-то с координацией движений дела обстоят очень и очень неважно. С повышенной аккуратностью я медленно, тщательно расстегиваю ремешки - сперва на его ногах. Потом на запястьях.
- Прости, Владимир, - говорю я.
Прямой удар в челюсть, и свет для меня гаснет.