- А я снова тебя позову, - заявил он. - У меня денег хватит.
Я поднял на него глаза. У меня мелькнула странная мысль: я как будто смотрел в зеркало, гребаное кривое зеркало, в котором видно слишком многое. Мерзкая лысая рожа с покрасневшими глазками - это я сам. Такой, как есть на самом деле. Я уже давно омерзителен сам себе. Осталось только заменить отражение в зеркале.
Смешно вспомнить. Когда-то я был успешным и удачливым, меня любили девчонки, а я всерьез собирался заработать денег на…
- Пентхаус, - сказал Жорик, обращаясь только ко мне, и я вздрогнул. - Ты ведь хотел пентхаус построить? И как, строится?
Я промолчал. Его пальцы отбили по столу короткую дробь.
- Ты давай, старайся, - сказал он. - Годам к восьмидесяти осилишь. А у меня, чтоб ты знал, полтора гектара побережья на Коста Брава. Там тепло. Там яблоки.
Он почесал под мышкой, и я вдруг увидел, что футболка с Версаче порядком промокла.
- Гори все огнем, - сказал он вдруг. - Бизнес этот ваш ебучий, прокуратура, налоговая… билеты уже куплены. Так что вы как раз вовремя - типа чтобы попрощаться.
Я не верил своим ушам. По Танькиному лицу пошли пятна: кажется, она только сейчас начала понимать, как он сделал нас всех.
- Я, может, только жить начал по-настоящему, - сказал Жорик. - О душе задумался. Спасибо доктору Пандорину. И Мариночке, конечно. Ну что, по последней?
Не спеша, недрожащей рукой он разлил на двоих.
- Вам, девушка, не предлагаю, - со значением произнес он. - Вам еще за руль садиться.
Охранник вновь появился на крыльце. Он стоял, скрестив руки, и наблюдал за нами. Я тоже смотрел отстраненно, как моя рука сама тянется к бокалу. Бледные пальцы обхватили прозрачное стекло. Рыжая жидкость плескалась в нем. Солнце село, и откуда-то долетел холодный ветер.
- Коста Брава, значит, - выговорил я.
- Именно. В общем, давайте. За все хорошее.
Это был тост. Не дослушав, Танька резко поднялась, уронив пластиковое кресло. Ножка бокала пискнула и переломилась. Хрустальный цветок с хрустом раскрылся в моей руке. Темная жидкость потекла по запястью, и отчего-то защипало ладонь.
- Пошли, - сказала Танька, даже не взглянув на меня.
Никто нас не провожал. Ворота сами собой разъехались в разные стороны.
Всю дорогу обратно Танька смотрела вперед, кусая губы. В Крылатском, возле ярко освещенной стеклянной арки метро, она остановила машину. И сказала, по-прежнему не глядя в мою сторону:
- Артем. Как ты думаешь, за что она так… с нами?
- Она больше не с нами, - отозвался я.
Танька врезала кулаком по рулевому колесу, и "шевроле" коротко вскрикнул.
- Я его все равно достану, - сказала она. - Не я, так Интерпол. Я этого так не оставлю.
- Но ей с ним хорошо.
- Да. Ты прав.
Таня закрыла лицо руками. Она не умела плакать, она просто не хотела никого видеть.
- Вот и всё, - сказала она чуть позже. - Тебе на какую станцию?
- Мне некуда ехать, - отвечал я просто.
Она усмехнулась.
- Тогда поедем ко мне. Только не думай, что это благотворительность. Мне грустно.
- Мне тоже, - отозвался я.
Девушка-инспектор зачем-то поглядела в зеркальце. Расстегнула ремень безопасности. Повернулась ко мне, провела пальцем по моей щеке, будто заново знакомилась.
- Все как когда-то, Тёмсон, - сказала она. - Ты снова небритый и без денег. Ты мне нравился таким.
Она снова защелкивает ремень и кладет ладонь на рычаг передач:
- Только спать ты будешь на диване.
"Шевроле" срывается с места. Каждый из нас думает о своём, и каждый знает, о чем думает другой. Поэтому нам грустно вдвойне. И эта грусть нипочем не желает становиться светлой.
009. Costa Brava
Осень прошла, и наступила зима; деревья за окном больше не заслоняли небо, но и солнце светило скупо и тускло. Танькина квартира - на втором этаже, и снова, как когда-то давно, в темной комнате старый попугай-жако просыпался, что-то бормотал, посвистывал и хлопал крыльями, когда я приезжал с работы.
Доктор Литвак, Михаил Аркадьевич, был настолько любезен, что принял меня назад без долгих оправданий. Посмотрел на меня печальными библейскими глазами, вздохнул и сказал:
"Вы, Артем, всего лишь завершили первый круг жизни. Сколько их еще будет - может, лучше и не знать?"
В его клинике я занимался неврозами переходного возраста. Таня тут ни при чем, так вышло само собой. Богатые мамаши приводили к Литваку своих дочек-истеричек, и тот устраивал для них коллективные тренинги; я был нужен ему, потому что дочкам-истеричкам я нравился.
Однажды мы даже съездили в Жуковку. Директор частной школы заказал нам тренинг по мотивам Дейла Карнеги: "Как заводить друзей и оказывать влияние на людей". Вначале я подумал, что с мальчиками придется говорить о секретах легкого съема, но ошибся. Pick-up, как и другие малобюджетные развлечения, был им неинтересен. Они и вправду хотели дружить. Меня это удивило.
Впрочем, тренинг прошел с блеском.
На гонорары я выкупил "мазду" со штрафстоянки. Сделал себе новый зуб и новый паспорт, но по-прежнему жил в Танькиной квартире. Спал на пружинистом диване. Однажды я все-таки подпоил ее коньяком и трахнул: так получилось. Умный серый попугай помалкивал и делал вид, что его нет дома; наверно, он тоже был согласен с происходящим, потому что однажды, дождавшись тишины, похлопал крыльями и проворчал что-то вроде: "шикарно, шикарно".
В восемь утра Танька уехала к себе в инспекцию, оставив на столе записку:
МАНЬЯК + КОНЬЯК. ХОРОШО, ЧТО Я НИЧЕГО НЕ ПОМНЮ.
Это было не совсем так, но и обольщаться не приходилось.
Новый год мы справляем по-тихому, вместе. В нашей комнате, при свечах. К нам нечасто приходят гости, что, наверно, и не странно; Танькины родители давно умерли, а моих никогда и не существовало.
И вот уже отговорил президент, часы прозвонили, и пробка врезалась в потолок. С первым глотком шампанского новый год начался. Елочная гирлянда мигает таинственно. Несмешные комедианты кривляются в телевизоре.
- Два года назад все было иначе, - говорит Таня. - Помнишь?
Я помню. Тогда она затащила Маринку к нам в гости: та наотрез отказывалась праздновать Новый год в интернате - тогда я еще не понимал, почему. От шампанского Маринке стало весело, и она решила расцеловать нас обоих, и это у нее получилось как-то слишком уж волнующе; кажется, тогда-то все и началось, а впрочем, я могу ошибаться.
А прошлый НГ мы с Маринкой встречали в ночном клубе, слишком пафосном, чтобы хоть кто-нибудь обращал на нас внимание. Там был какой-то бредовый диджей-сет, и еще нас облили шампанским.
- Думаешь, она позвонит? - спрашиваю я.
Нет, Маринка не забыла нас. В полпервого от нее приходит сообщение:
Del_Mar: my v klube. Tantsuem. Zdes' odni ruskie. Tseluju krepko, s novym godom!
Танька кладет трубку на стол. Говорит с грустью:
- Это место называется Тосса Дель Мар. Я смотрела на карте. Недалеко от Барселоны.
Я никогда не бывал в Испании. Два года назад мы ездили с Таней на Кипр. Взяли "фольксваген" в аренду и катались по побережью.
Недосказанность висит в воздухе, как сигаретный дым.
Снимает напряжение доктор Литвак. Он это умеет. Он звонит мне на трубку, как всегда доброжелательный, и тихим голосом спрашивает, как дела.
- Все нормально, - откликаюсь я. - Вас также с Новым годом, Михаил Аркадьевич.
- Ой, вы даже и не говорите. Поменьше бы нового, - ответствует он. - Вам, Артем, прежде всего здоровья. Взаимной любви и согласия. Вам и… всем вашим.
- Обязательно передам, - говорю я машинально.
Несколько смс-ок приходит от знакомых, у кого есть мой новый номер. Клиенты мне не пишут. Стараются забыть поскорее. В этом состоит неприятная специфика моей работы.
Я тычу пальцем в дисплей, набирая ответы, когда приходит еще одно сообщение.
George: береги себя, доктор:-) Встретимся в Новом.
Что-то написано на моем лице, потому что Танька смотрит на меня встревоженно.
- Так, один старый приятель, - поясняю я. И поскорей берусь за шампанское.
Свечки расставлены на столе, огоньки дрожат, за окном фейерверки взлетают в небо, шипя и взрываясь, а на земле им вторят автомобильные сигналки. Телевизор показывает беззвучный концерт. Довольно забавно. Если еще выпить, нелепое устройство этого мира перестанет бросаться в глаза.
Так мы и поступаем. Шампанское ударяет в голову. Я оставляю бокал на столе. Поднимаюсь с места, обнимаю Таньку за плечи. Она хмурится. Это - воровство, знаю я. Но, похоже, я считаю законным брать то, что мне уже не принадлежит. Я медленно заваливаю кресло набок. Тени пляшут на стенах, легкая ткань подается, джинсы, лязгнув ремнем, сползают на пол. Серенький попугай хлопает крыльями, шелестит и прищелкивает.
Он не дожил до теплых дней. Как-то вечером, в начале марта, я вернулся домой раньше обычного. Где-то на кухне еле слышно капала вода, и я удивился. Перламутровый свет растекался по стенам. Попугай лежал кверху лапками на полу клетки. Это было некрасиво с его стороны. Я-то думал купить орхидею на восьмое марта - им с Таней. Старик Жако обожал тропические цветы: они напоминали ему детство и родную Африку.
Мы похоронили беднягу в коробке из-под обуви. Что-то кончилось вместе с ним, а может, просто пришла весна.
А потом позвонила Маринка.
Был вечер, светлый и немного грустный, как всегда бывает в конце апреля, когда в воздухе пахнет липкими листьями, воробьи щебечут в кустах, а ты почему-то сидишь дома и думаешь о том, что ты один такой идиот; но тут щелкнул замок, и вошла Таня. На ходу она говорила по телефону, и я слышал, что она волнуется.
- Не делай глупостей, - говорит она в трубку. - И не делай пока никаких заявлений. Все будет хорошо. Поняла?
Молчание. Таня слушает и хмурится. По всей видимости, ей не нравится то, что она слышит.
- Я повторяю, не делай глупостей, - говорит она строго. - Слушайся врачей. Я перезвоню тебе через полчаса. Ты не будешь спать? У вас там сколько времени? Вот как. Ага. Понятно.
Таня смотрит на меня.
- Тебе передает привет Артем. Слышишь? Да. Нет. Да, передам, конечно. Я тебя целую, малыш. Не плачь. До свидания. Как это у вас… adios?
Она вертит трубку в руках. Приглаживает стриженые волосы. Потом говорит мне:
- Наш друг Георгий под подпиской о невыезде. Сидит там, на своей вилле. Маринку увезли в местный госпиталь. Он ее избил до полусмерти. Понимаешь?
Я сжимаю зубы.
- У него крыша съехала, - добавляет Таня. - Он Маринке руку чуть не сломал. Он же маньяк.
Присев на подоконник, я смотрю на улицу. На спортивной площадке, за ржавой решеткой, шляются местные гопники. Парень выкручивает руку девчонке, та со смехом отмахивается. Все как обычно.
- Нужно будет заказать билеты, - говорю я. - Я займусь.
Таня подходит ближе. Проводит длинными пальцами по моей щеке - чисто выбритой:
- Знаешь, Тёмсон… я почему-то боялась, что ты не согласишься.
Я пожимаю плечами.
- Я думала, ты ее больше не любишь, - произносит наконец Таня.
Не знаю. Я до сих пор не знаю, смогу ли я любить кого-нибудь больше.
Во дворе ситуация изменилась. Гопники уселись на лавочку и принялись пить пиво. Девочка что-то говорит мальчику на ухо, тот смеется. Я вспоминаю - когда-то давно, одним жарким вечером в моей машине, мы так же сидели и обнимались.
Мгновение спустя к нашей машине подкатила милицейская "семерка" с синими мигалками, и с тех самых пор все пошло вкривь и вкось, - но тогда она сказала мне:
"Я хочу, чтобы у меня были дети… и чтобы они были похожи на тебя".
Вот что сказала мне Маринка.
Двое на лавочке замерли в долгом поцелуе. Третий, отвернувшись, глотает пиво из бутылки. И не видит, как прямо под нашими окнами, поскрипывая рессорами, движется серый милицейский УАЗ-"буханка". У ворот спортплощадки он притормаживает.
- Надо спешить, - говорю я ровно. - И знаешь, что я еще думаю?
Танька смотрит на меня.
- Наш Жако все знал, - говорю я. - Он не хотел оставаться один. И поэтому заранее умер.
- Шикарно, - отвечает Танька.
* * *
Здесь такие узкие дороги. Такие узкие, что каждая мелкая машинка, вылетающая из-за поворота, поначалу кажется летящей по встречке. Главное - не смотреть на солнце. Запросто можно ослепнуть.
Справа - длинный каменный забор, поросший плющом. Слева - обрыв до самого синего моря.
Серенький прокатный "сеат" подскакивает на выбоинах, как козленок. Козы - белые, мохнатые - здесь пасутся на пустырях, вроде как ничьи. Местные жители отдыхают в тенистых двориках, в ступенчатых домишках, что лепятся по горным склонам. У них - сиеста.
Ехать нужно километров сорок, сказали нам в "ависе". Навигатор тормозит. Я ничего не понимаю в этой идиотской испанской карте. Я никогда не был на Коста Брава.
Из-за поворота выкатывается "Мерседес"-кабриолет. За рулем - охреневшая блондинка. Ее сносит к обочине, она кое-как выправляется. Запоздало сигналит.
Ах, вот оно что. Просто это мы едем по осевой. Водитель зазевался. Ну, извините.
- Может, я поведу? - сердито спрашивает Таня.
Вот старинный забор уползает в сторону и незаметно заканчивается. Теперь вдоль дороги тянутся виллы, огороженные с рублевским пафосом; тут живут наши, тут лучше не тормозить, об этом меня тоже предупреждали. Через пять километров нужно будет свернуть, взобраться на гору и проехать еще столько же, если у бедного "сеата" не перегреется моторчик.
Там - госпиталь.
Нам довольно долго приходится объяснять, кто мы. Спасибо доктору Литваку: когда-то он помог мне получить удостоверение международного образца. Испанцы недоверчивы, но корректны. Мы общаемся на сомнительном английском, они между собой - тоже (из вежливости). Может быть, поэтому я чувствую себя героем медицинского телесериала. Доктор Хаус меня всегда смешил. А вот Таньке нравился.
Наконец формальности улажены. Нам можно пройти в блок.
Мы - в голубых халатах. С бейджиками, чтобы встречные не пугались. Вот странно: моя фамилия что-то означает для этих испанцев. Что-то занятное. Они улыбаются нам, а вот мне совсем не смешно. В лифте я чувствую приступ клаустрофобии.
Стеклянные двери раскрываются перед нами. Здесь ослепительно чисто. Краем глаза я разглядываю фотографии на стенах - это зверюшки и цветочки. Сквозь жалюзи солнце пробивает коридор насквозь. Моя тревога становится невыносимой.
- You can talk to her, but she's really tired, - предупреждает доктор-испанец. - When I speak, she doesn't reply.
- Я войду первой, - говорит Таня. Доктор соглашается. Он - молодой, смуглый, жизнерадостный.
Долгих две или три секунды Маринка глядит на нас недоверчиво. Потом кидается на грудь Тане, и она гладит ее по стриженой челке. У нее такой красивый загар, замечаю я. Даже волосы выгорели. И еще у нее светлый пушок на руках, такой трогательный. Вот только обширный кровоподтек синеет на предплечье. Она обнимает Таньку за шею и заливается слезами.
- Incredible, - шепчет мне испанец. - It's like a catharsis, isn't it?
- Может, вы оставите нас вдвоем? - спрашивает Таня.
Мы повинуемся. Маринка что-то говорит сквозь слезы, но я не могу понять, что.
- Если вам интересно, - тихо говорит доктор, когда мы выходим за дверь. - Девушка не беременна.
Я смотрю на него, прищурившись.
- Это первое, о чем спросила полиция, - говорит испанец виновато.
* * *
Мы оставили Маринку в слезах. Обещали навестить ее завтра.
- Я вас очень люблю, - сказала тогда Маринка. - Вы даже не представляете…
Серый "сеат" на первой передаче ползет вниз. Я не привык так ездить. За нами какая-то сволочь гневно мигает фарами. Я не оглядываюсь.
Я гляжу на дорогу, щурясь от солнца. Море сияет так, что больно смотреть.
Пока Таня с Мариной секретничали, закрывшись в палате, коллега-доктор тоже рассказал мне немало интересного. Оказывается, русский бизнесмен Хорхе (так у них зовется Жорик) звонил к ним в клинику. И даже приезжал. Но его не пускали: по предписанию полиции, он находился под домашним арестом.
И раскатывал в это время по всему побережью на своем несуразном белом "рэйнджровере".
Точно такой же догоняет нас сейчас.
Дорога сворачивает со склона, и ехать становится легче. Справа выстраиваются заборы, сложенные из выжженного солнцем известняка. Из-за заборов тянут ветки громадные вечнозеленые кедры, или как там они зовутся, - разлапистые и неподвижные в душном безветрии.
Справа - забор, слева - обрыв. Тяжелый внедорожник висит на хвосте.
- Х-хорхе, - шепчу я, почему-то оскалив зубы. - Выбрал, сука, место.
Словно услышав, "рэйнджровер" накатывается на нас сзади. Врубает сигнал - тугой и злой, как гудок тепловоза.
- Что будем делать? - спрашивает Таня.
Я гляжу в зеркало. За рулем он один. Я вижу, как блестит золотая цепочка на его шее. Или мерещится?
- Будем с ним беседовать, - отвечаю я.
И жму на тормоз.
С утробным ревом "рэйнджровер" обходит нас слева и прижимается к обочине.
Хлопают дверцы. Он - большой и жирный, как и раньше. В бейсболке, в шортах и в белой футболке с надписью:
PUT IN
danger
Одним словом, это прежний ублюдок Жорик. Только что-то новое появилось в его глазах. Я способен распознавать самые тонкие оттенки безумия, но этот мне еще не знаком.
- Привет, Пандорин. - Он кривит свои толстые губы в улыбке. - Примчался, значит? Как "скорая помощь", с мигалками?
- Убери машину, - говорю я. - Нам некогда.
- Ну, раз такой деловой, тогда отойдем?
Вдалеке раскинулось море. Камушки хрустят под ногами. Георгий тяжело дышит и багровеет на глазах: еще бы, у него в "рэйнджровере" - климат-контроль, а здесь - горячее солнце. Горячий песок.
Неожиданно он цепко хватает меня за руки. Что-то в этом есть детское и мерзкое одновременно.
- Хорошо я встречку организовал, правда ведь? Один звонок - и ты здесь. Я всегда говорил: ты просто золотой пацан.
Вот черт, думаю я. Опять он нас перехитрил.
- Слушай, Пандорин, - шипит он. - Дело есть к тебе.
Пульс бьется в его жирных пальцах. Дрянной пульс, болезненный.
- Полегче, - говорю я. - Инсульт словишь, я тебя откачивать не стану.
- И это я слышу от доктора?
- Я тебе не доктор. У тебя давление сто восемьдесят на сто. Ты все равно скоро сдохнешь.
- Сдохну, говоришь? Да я и сам знаю.
Жорик надвигается на меня. У нас разные весовые категории. Но и он уже не тот, что раньше, и я не тот.
Теперь я фиксирую его запястья.
- А ты только порадуешься, когда я сдохну? - не унимается он. - Не, ты скажи. Радоваться будешь, как все вы? Ненавидишь меня? Ну да, ненавидишь. Меня все ненавидят.
Да он просто бухой, понимаю я. Он дышит прямо мне в лицо. А сам придвигается все теснее.