Глаза мальчишки расширились как блюдца, он был совершенно растерян.
- Я ни разу в жизни не сделал людям ничего хорошего… Такова моя природа. Я и самому себе делаю много зла, но не могу удержаться.
Алессандро никак не мог понять смысл метафоры, но уже догадался, что эта абсурдная литературная отсылка не означает для него ничего хорошего.
- Если бы я мог сделать доброе дело для кого-то, ты был бы первым, - продолжать подбадривать его Киллиан.
Но Алессандро не оценил это намерение. Он уже не ждал жалости или сострадания; лицо его выражало полную безнадежность.
Киллиан подхватил мальчишку одной рукой под спину, другой - под колени, но не отнес его в постель, а поставил на ноги. С глазами, полными слез, Алессандро сделал еще одну попытку. Он собрался с силами, напряг все тело, и из его рта вырвался странный, невнятный звук, в котором, однако, угадывалось слово "Окно".
Киллиан не стал его мучить. Одним шагом покрыв все расстояние, пройденное Алессандро, он поднял его на руки и аккуратно положил на кровать.
Мальчишка выразил свое отчаяние долгим, тяжелым утробным звуком. Глаза его опять наполнились слезами.
Киллиан направился к двери и у самого выхода обернулся:
- Мне очень жаль.
Он вышел, не в силах посмотреть Алессандро в глаза. До него впервые дошло, что он ставит перед мальчиком невыполнимую задачу, но одновременно он чувствовал, что его решение воспринято Але как жестокое предательство.
Боль Алессандро не делала его счастливым, эта была совсем не та форма боли. Несчастный мальчишка никогда не дойдет своими ногами до окна, и именно это его беспокоило. Это был провал для них обоих.
Сеньор Джованни понял, что произошло что-то странное.
- Киллиан, все в порядке?
Мгновение консьерж поколебался:
- Если вы не против, я с удовольствием выпью вашей граппы.
Итальянец обрадовался, но был удивлен странным поведением консьержа.
- Что случилось? - спросил он еще раз.
- Честно говоря, я уже не уверен, что от этих тренировок есть какая-то польза.
Отец замер в изумлении. Он не знал, что сказать. Из кухни выскочила сеньора Лоренцо и обеспокоенно спросила:
- Почему ты так говоришь, Киллиан?
- Это не ваша вина… и никого другого… Просто… так всем будет лучше.
Новость стала трагедией для несчастных родителей. Мать не могла этого принять и не хотела понимать.
- Но… что случилось-то? Он тебе что-то сказал? Не понимаю… Вы же друзья.
Киллиан улыбнулся в ответ. Он отлично ладил с Але, но, несмотря на это, никогда не считал его другом.
- Зайдите к сыну. Он разбил губу, и… ему нужна помощь…
Сеньора Лоренцо бросила на него осуждающий взгляд, дав понять, что она категорически не приемлет его решение. Она встряхнула головой и бросилась в спальню к своему больному ребенку. Сеньор Джованни вышел из задумчивости и протянул ему рюмку с ликером:
- Но… почему так внезапно? Скажи мне, что произошло, пожалуйста. Может быть, можно что-то сделать. Пожалуйста, Киллиан… - Его глаза увлажнились. - Неужели и ты тоже нас бросишь? - Ему было больно, голос дрожал, бутылка в руке тоже затряслась. - Ты знаешь, что ты единственный человек, кроме родственников, который к нему приходит?
Киллиан одним глотком осушил рюмку:
- Проблема в том, что ему становится только хуже. Я для него не лучшая компания.
Сеньор Джованни налил ему еще граппы, хотя Киллиан и замахал рукой, пытаясь отказаться.
- Глупости какие, ты для него отличная компания! Когда ты приходишь, ему лучше! Мы же это хорошо видим.
- Киллиан! - Из двери комнаты Алессандро показалась сеньора Лоренцо, она выглядела растерянной. - Иди сюда! - крикнула она.
Консьерж подчинился, а сеньор Джованни, окончательно сбитый с толку, пошел за ним. Вечер получился неожиданный.
В спальне они увидели Алессандро, наполовину в постели, с ногами на полу и с безумным взглядом.
Все четверо, оказавшись в одной комнате, молчали. В воздухе висели напряжение, злоба и безнадежность.
- Ты сам спустился? - серьезным тоном, одновременно с уважением и недоверием, спросил Киллиан. - Хочешь продолжить занятия?
Они обменялись взглядом, значение которого было непостижимо для родителей, но понятно им двоим.
Да, Алессандро хотел продолжить. Более того, он понял, что если хочет расстаться с жизнью, то должен сделать это сам, и готов был на любые усилия, на любую жертву. Все, что осталось от его жизни, он вложит в поиск кратчайшего пути к смерти.
- Забудьте, что я вам перед этим говорил. Произошло недопонимание. Я буду и дальше приходить к вашему сыну.
Лоренцо смотрели с непониманием. Все это было слишком сложно, слишком быстро для них. Сеньор Джованни, чтобы выйти из неловкой ситуации, воспользовался своим положением главы семьи и отдал жене приказ, который на самом деле был лишь пассивной реакцией на происходящее:
- Пойдем, Эстер! Оставим их.
Киллиан подошел к Алессандро и вновь помог ему встать на ноги у кровати.
- Сеньора, я хочу попросить, чтобы вы кое-что сделали для Алессандро!
Женщина обернулась и посмотрела на него, готовая на все:
- Конечно, Киллиан! Что нужно сделать?
- Возьмите эту фотографию и выбросьте ее в мусорное ведро.
Вскоре он вышел из квартиры Лоренцо, довольный; конечно, мальчику не удалось дойти до желанной отметки, но его желание и сила воли радовали Киллиана. Человек, который так сильно хочет умереть, достоин его уважения. Окно казалось недостижимым, но стремление молодого человека обещало многое.
А впереди была великая ночь.
В 23:26, после обычного вечернего разговора с женихом, Клара провалилась в глубокий сон. Концентрированный хлороформ сработал идеально, без сюрпризов или сопротивления. Глаза девушки остались закрытыми, она приоткрыла рот и глубоко задышала.
- Отлично, так и продолжим с хлороформом. Ты меня радуешь! - пробормотал Киллиан, в одной руке которого был ватный тампон, а в другой - скальпель.
Он прекрасно знал квартиру Клары, но, несмотря на это, вновь стал ее осматривать, на этот раз несколько другим взглядом. Он искал маленький тайник, спокойное, укромное место, где было бы тепло и немного света. Он изучил каждый уголок, каждую щелочку мебели, каждое углубление между предметами. В гостиной, у телевизора обнаружилось место для первого "клада": голубой керамический горшок с развесистым фикусом, стоявший возле батареи.
Киллиан достал из рюкзака одну из коробок, купленных в зоомагазине.
Стараясь не рассыпать на паркет землю, он выкопал небольшое углубление между стволом фикуса и стеной и положил туда абрикос, наполненный полупрозрачными личинками; сверху присыпал землей, стараясь скрыть абрикос, но оставить доступ для воздуха.
Вторым местом стал шкаф в спальне Клары, а точнее, ящик с обувью. Киллиан положил второй абрикос в поношенную кроссовку. По его наблюдениям, эту пару обуви девушка не носила, и вероятность того, что она наденет ее в ближайшие сорок восемь часов, стремилась к нулю. Удачное место - спокойное, темное и теплое, точно как рекомендовал юный продавец в зоомагазине.
Операция "Плодовые мошки" была завершена в течение десяти минут; он положил начало долгой и интересной ночи.
Настало время крапивы, купленной в Китайском квартале. Киллиан надел резиновые перчатки и достал пакет с листьями. Ему предстояло долгое и сложное дело, требующее невиданной аккуратности: нельзя было оставить следов на вещах Клары или в ее доме. Самый простой вариант - измельчить крапиву и подложить ее в разные места в квартире - он отмел как неподходящий.
Двумя пальцами, очень осторожно, он взял лист крапивы и, стараясь не повредить его, провел по одной из диванных подушек, чтобы оставить на ткани ядовитые волоски. Он сделал это пять или шесть раз, справа налево и слева направо, обработав всю подушку полностью. Когда листочек стал совершенно гладким, он взялся за другой. Работа была медленной и деликатной, как у переписчика или ювелира. Нужно было оказывать ровно такое давление, чтобы листик не пострадал, но лишился жалящих волосков; если же лист крапивы разрывался, Киллиан собирал все, даже самые мелкие фрагменты, и начинал заново.
На одну сторону подушки ушло четыре листочка. Он перешел ко второй стороне (вдруг Клара ее перевернет); потом настала очередь самого дивана, на котором девушка растягивалась, когда смотрела телевизор, спинки дивана, куда она откидывалась плечами и головой, и, наконец, четырех стульев, на любой из которых она могла сесть, чтобы поужинать за столом.
Консьерж осмотрелся. В гостиной больше не оставалось ни одной мишени.
В спальне он понял, что нашел свою золотую жилу. Шкаф с одеждой открывал бесконечные возможности. К тому же, находясь в спальне, он мог разговаривать с Кларой.
Он начал с вещей, которые с наибольшей вероятностью касались ее кожи, то есть с нижнего белья, занимавшего два выдвижных ящика. Каждые трусики, колготки или лифчик он доставал со скрупулезностью китайского ремесленника. Он проводил по внутренней поверхности белья листиком крапивы, убеждался, что раздражающие ворсинки остались на ткани, потом аккуратно складывал каждую вещь и возвращал ее точно на прежнее место.
- Не думал, что у тебя так много трусиков, - сказал он, не глядя на девушку, будто пытаясь растопить лед и начать разговор. - Знаешь, я никогда столько не трудился ради кого-то, Клара.
Он взглянул на нее. Клара спала в той же позе.
- Я не жду благодарности, потому что понимаю, что не делаю тебе ничего хорошего. Но, знаешь, ты меня ставишь в трудное положение.
Он обработал все трусики, не меньше тридцати пар, и взялся за бюстгальтеры. Они были сложены изнанкой наружу, и дело шло быстрее - не нужно было сворачивать и разворачивать белье.
- Не думай, что мне все это нравится. Я не садист…
Лифчиков было не больше десятка, и он быстро с ними разделался, потратив на каждый по одному крапивному листу. Держа в руках последний, он приблизился к Кларе, чтобы сказать ей нечто важное:
- Я сотру эту проклятую улыбку с твоего лица за один день, всего за один, и буду доволен. Мне больше ничего не нужно… - Он провел листком крапивы по ее шее. - Все зависит от тебя, Клара. Остановить меня сможешь только ты, сам я не остановлюсь.
Ее лицо во сне исказила гримаса, которую он принял за улыбку.
- Посмотрим, как далеко мы с тобой зайдем…
Он вернулся к шкафу. Колготки оказались настоящим испытанием, не только из-за их количества, но и из-за тонкости процесса: было крайне сложно обработать их внутри, не повредив. Пару раз листья крапивы разрывались, и ему приходилось выворачивать тончайшее изделие, чтобы убрать остатки растения.
С тех пор как Киллиан начал тайно проникать в дом Клары, он не испортил там ни одной вещи непреднамеренно. В 00:46 этой ночью это произошло впервые, и, хотя речь шла всего лишь о паре колготок, его это задело.
- Так больше нельзя, Клара. - Он резко выдохнул. - Я изо всех сил стараюсь, но рано или поздно ошибусь… Я же человек…
Он скомкал порванные колготки в руке и засунул их в карман, подумав, что с таким количеством вещей девушка не скоро заметит пропажу, если вообще заметит.
- Даже думать не хочу, что будет, если однажды ты откроешь глаза и увидишь меня здесь, в твоей квартире.
Но на самом деле он думал об этом и именно по этой причине хранил в тайнике под кроватью скальпель. Сама мысль о том, чтобы доставить девушке физическое страдание, отталкивала его, отталкивала почти так же сильно, как ее прекрасная улыбка. Насилие с ним не сочеталось, и он мог прибегнуть к этому средству только в крайнем случае. Физическая жестокость казалась чем-то примитивным, вульгарным. Жестоким может быть каждый; в том, чтобы толкнуть, ударить кулаком или ножом, нет интеллигентности, утонченности. Он не понимал тех, кто называет бокс искусством, ведь это грубая форма нанесения боли, которая требует отличной техники, но не психологии или глубокого анализа. Наоборот, незаметно и осторожно вмешиваться в чужую жизнь - это искусство, это сложная задача, решение которой и есть источник настоящего удовлетворения. Убить или ранить может любой, но играть с чужой жизнью, менять настроение, состояние души или даже судьбу человека, оставаясь при этом в тени, - одним словом, быть богом может далеко не каждый.
- Ради твоего блага, и моего тоже, надеюсь, что ты правильно отреагируешь, Клара.
Киллиан закончил с колготками, а в пакете оставалось еще множество листьев крапивы. И, несмотря на очень позднее время, он решил, что не даст им пропасть.
Киллиан перешел к футболкам, тоненьким, от Кельвина Кляйна, обработал джинсы "Донна Каран" и несколько цветных блузок "Александр МакКуин". Черные он не трогал, потому что на них ворсинки крапивы могли быть видны.
Консьержу хотелось пройтись и по постельному белью, на котором спала Клара, но он не хотел лишать себя удовольствия уснуть рядом с ней, обнаженным, этой ночью. Конечно, жжение его не пугало, но если на следующий день у него появится покраснение кожи, как у Клары, это будет выглядеть подозрительно.
Содержимое пакета закончилось в 1:34, и нетронутыми остались лишь несколько вещей в шкафу. Он был доволен. Вероятность того, что Клара выберет именно те вещи, которых он не коснулся, была практически нулевой; если, конечно, ей не взбредет в голову пойти на работу без нижнего белья.
- Посмотрим, как справится твоя нежная кожа… Ты ведь мажешься кремами, да?
Настало время воспользоваться кислотой для прочистки труб. Киллиан понимал, что, если он хочет оставаться в тени, нужно быть осторожным. Слишком сильная реакция - и любой врач захочет докопаться до причины ожога. Он не должен подвергать себя риску: на коже Клары не должны появиться язвы, достаточно будет легкого, но очень неприятного раздражения.
Работа закипела в ванной. Он налил по две капли кислоты в каждый из трех флаконов геля для умывания, потом в подтягивающие кремы для ног и ягодиц, в диспенсер с жидким мылом, в отшелушивающий крем, в гель для интимной гигиены - в этом случае количество было уменьшено до одной капли, - в стеклянную бутыль с маслом для тела, в тюбик с кремом для рук. Дезодорант он пропустил, потому что отверстие распылителя было слишком маленьким. Порывшись в косметичке, которая лежала за зеркалом, он добавил несколько капель кислоты и в крем от раздражений на коже. Если все пойдет по плану, Клара вернется с работы вся в сыпи от крапивы и воспользуется этим средством.
В 2:34 он закончил подготовку к первой настоящей лобовой атаке. Атаке, стратегически распланированной на сорок восемь часов и состоящей из нескольких последовательных действий. Атаке, которая должна была завершиться нокаутом.
Киллиан прошелся по квартире, еще раз осматривая плоды своего труда, и остался доволен. Мошки, крапива, кислота. Обратный отсчет начался.
В 2:46 он почистил зубы щеткой Клары и собственной зубной пастой; впервые он был уверен, что не проиграет. Потом помочился и пошел в спальню.
Несмотря на усталость, заснуть не удавалось: он был слишком взволнован и возбужден мыслями о том, что произойдет в ближайшие несколько часов.
Он смотрел на спину Клары, практически полностью открытую, и думал о ее коже, гладкой, чистой, великолепной. Он думал, что если все получится, то она не скоро вновь будет так выглядеть.
Ему не хотелось терять возможность ощутить эту кожу своим телом в последний раз на ближайшие - хоть бы! - несколько недель. Киллиан обнял ее сзади, обхватив руками живот и прижавшись грудью к ее спине.
В 3:30 он ослабил тесные объятия. Заснуть так и не получалось. Он решил еще немного продлить удовольствие и насладиться близостью с Кларой, как делал каждую ночь. И снова презерватив остался лежать в кармане брюк, а Киллиан вспомнил об этом, когда дело было уже сделано. Его не беспокоил риск подхватить какую-нибудь болезнь: здоровье Клары не вызывало сомнений. Что его тревожило - так это вероятность, что он оставит какую-нибудь улику, какой-то след своего пребывания.
Киллиан раздел девушку и влажной губкой тщательно вытер ее кожу, действуя осторожно и, как ему казалось, умело - его рука комфортно двигалась в промежности. Никогда раньше он не был так близок к тому, чтобы сделать женщине приятное, и он вдруг почувствовал злость, потому что она была в наркотическом сне. Нет, ему не хотелось доставить Кларе удовольствие, но он чувствовал любопытство, хотелось знать, какую реакцию способны вызвать его руки. Безусловно, проверить это не удалось бы. Девушка крепко спала и не отвечала на его нежные прикосновения, которыми он уничтожал следы смазки и того, что осталось в ее теле после их близости.
Покончив с интимной гигиеной, он перешел к коже всего ее тела. Теоретически, дезодорант без запаха гарантировал, что никаких улик не останется, но ему хотелось довести вмешательство до идеала. Смочив губку в жидком мыле с добавленной в него кислотой, он прошелся по всей спине, животу, ногам, распределяя яд по коже Клары.
На шее девушки уже появилось легкое покраснение - след от крапивы. Он вновь ощутил острый, сильный прилив удовлетворенности.
Крапива действовала, но насчет эффекта кислоты он пока не был уверен, оставалось какое-то детское любопытство. Чтобы прояснить и этот вопрос, он провел губкой по своему животу, слева, от пупка до тазовой кости. Через несколько часов он узнает, что чувствует Клара каждым сантиметром своей кожи. Ему хотелось, чтобы ощущения были неприятными, насколько это возможно…
Киллиан обсушил тело девушки и снова надел на нее трусики и ночную рубашку.
Потом он сам оделся; оставаться не было смысла, он все равно не мог заснуть, а если бы и мог, через полчаса пришлось бы просыпаться.
Из квартиры 8А он вышел в 3:50, вошел в лифт и, не задумываясь, стал спускаться вниз. Этим утром ничто не заставит его подняться на крышу.
9
Это было совершенно исключительное утро. Впервые в жизни - никакой необходимости заряжать пистолет, крутить барабан и приставлять дуло к виску. Этим утром у него не было никаких сомнений в значимости собственной жизни, ни малейшего желания играть в страшную "русскую рулетку". Сегодня он хотел жить, ведь этот день стоил того, чтобы прожить его. Киллиан чувствовал, что Клара уже заняла в его мире особое место и направляет все его существование в новое, прежде невиданное русло. Конечно, с тех пор, как он начал опасную игру со смертью, ему не раз приходилось испытывать то, что психологи называют эйфорией. В эти моменты жизненная энергия струилась по его венам так же, как у всех нормальных людей. В такие дни ему удавалось принять решение в пользу жизни, не вставая с кровати; не нужно было подниматься на крышу, балансировать на краю моста или платформы метро. Бывало, что он принимал решение - абсолютно серьезно, без малейшего притворства, - находясь в своей каморке, в квартире какого-нибудь соседа или просто гуляя по улице. Но всегда, абсолютно всегда он, пусть на секунду, испытывал сомнение.
И только в это утро он не сомневался даже полсекунды. Он был уверен. По сути дела, этим утром он не стал заигрывать со смертью впервые с тех пор, как ему исполнилось семнадцать лет.
Всю исключительность происходящего Киллиан осознал, когда стоял под струями горячего душа.