На полпути погас свет. Невыносимое воспоминание о воплях, мольбах и проклятиях резануло Габриэле. "Случись это с тобой, ты бы тоже так кричал", – подумал он тогда. Это было самое чудовищное: то, как они низвели Леонардо – "юного священника", как в шутку окрестил его Несторе из-за явно недостаточного интереса к женщинам, – до самого низменного, животного состояния. Человека можно уничтожить еще до его физической смерти, и он, Габриэле, был сообщником такого уничтожения, равно как и прямого убийства. От ужаса этих воспоминаний не было никакого спасения – только забвение. Но и забвение больше не было ему дано, поскольку остальные участники, видимо, ничего не забыли.
– Доктор?
Многократное эхо придало голосу Фульвио властность, но единственным ответом ему было свистящее дыхание, напомнившее привратнику звук мехов, которые использовали для продува печи, когда он работал подмастерьем в литейном цехе. Он пошарил в кармане, извлек зажигалку и щелкнул ею.
– Доктор?
Усилием воли Габриэле взял себя в руки. Вопли стихли, омерзительные подробности померкли в памяти, голые скальные стены вновь оделись кирпичной кладкой.
– Все в порядке, – ответил он.
– Лестница здесь. Следуйте за мной.
Они вскарабкались по ступенькам и очутились в коротком коридоре. Повозившись с зажигалкой и ключами, Фульвио отпер дверь в тупике и тут же рухнул.
– Порка мадонна !
Зажигалка выпала у него из руки, и пространство за дверью погрузилось во тьму, но Габриэле уверенно двинулся вперед, на ходу доставая свои ключи. Теперь он знал, где находится. Переступив через лежавшего привратника и споткнувшись о ведро с торчавшей из него шваброй, он отпер и распахнул внутреннюю дверь. Скудного света, который проникал снаружи сквозь стальную решетку, защищавшую магазинные окна, хватало лишь на то, чтобы приблизительно осмотреться. Уже вставший на ноги Фульвио шарил по стене в поисках выключателя. Габриэле перехватил его руку.
– Нет!
Привратник воззрился на него в изумлении, которое на сей раз не имело ничего общего с отсутствием бровей.
– Не зажигать света? – выдохнул он.
Габриэле покачал головой.
– Но почему? Что вообще все это значит? – Ушибленный и униженный падением, Фульвио говорил теперь очень сердито. – Значит, у вас были ключи! Тогда к чему этот спектакль? Что происходит?
Габриэле вышел на середину комнаты и оглядел плотно сомкнутые книжные корешки. Их разнообразные, но одинаково роскошные цвета словно бы наполняли воздух благородной органной музыкой.
Привратник дернул Габриэле за рукав.
– Я требую объяснений, доктор!
Габриэле прижал палец к губам.
– Все в свое время, Фульвио.
Теперь он чувствовал себя спокойно, уверенно и безопасно. Габриэле знал расположение всех книг наизусть, мог с того места, где он стоял, безошибочно определить название, автора, издательство и дату выхода любой книги. Если бы он только мог остаться здесь, завладеть чудесной квартиркой наверху, куда время от времени удалялся бы, чтобы вздремнуть, принять душ и переодеться, но при этом имел бы возможность в любое время дня и ночи спуститься в магазин, к своим книгам!
Габриэле подошел к сейфу, находившемуся позади стола, за которым он обычно сидел во время проводившихся в магазине мероприятий. Неуклюже шаркая ногами, привратник приблизился, бормоча что-то себе под нос. Габриэле набрал кодовый номер, открыл тяжелую дверцу и, стоя спиной к Фульвио, поспешно сунул в карман пачку банкнот.
– Так не делают, – все тем же обиженным тоном сказал привратник. – При всем моем к вам уважении, доктор, я хочу получить объяснение.
Габриэле снова запер сейф, склонился над столом и быстро написал что-то на фирменном бланке. Потом, в последний раз окинув взглядом магазин, выпрямился, подошел к Фульвио, извлек из кармана две банкноты и вручил привратнику.
– Вот тебе объяснение, – сказал он. – Вероятно, я буду отсутствовать некоторое время. Когда вернусь, заплачу столько же за каждую неделю своего отсутствия. Взамен я хочу, чтобы ты не спускал глаз с моего магазина, а особенно – с любого, кто станет мной интересоваться. Записывай даты всех визитов, а также приметы визитеров и их имена, если они соизволят назваться, но самое главное – записывай все, что они будут говорить. И последнее: повесь, пожалуйста, вот это на окно снаружи, как только я уйду.
Он протянул привратнику бланк, на котором только что писал. Под логотипом магазина и фамилией владельца печатными буквами значилось: "Закрыто по причине траура". На сей раз Фульвио посмотрел на него с пониманием, сочувствием и уважением.
– Так у вас траур, доктор? Кто-то из родственников?
Габриэле едва заметно улыбнулся.
– Да, – согласился он. – Да, наверное, можно и так сказать.
II
– Полагаю, ты уже слышала об этом ужасном событии?
Рикардо стоял в дверях кухни со стопкой тарелок в руках, как всегда застенчиво озираясь по сторонам.
– О каком событии? – спросила Клаудиа, забирая у него тарелки.
Он ответил не сразу. Сначала повернулся и закрыл дверь, отделявшую кухню от гостиной. Это было нечто новое. На какой-то миг она даже подумала…
Впрочем, глупости. Это был всего-навсего Рико, к тому же те времена давно миновали. Она поставила тарелки на стол и посмотрела на него не без суровости. Дружеские встречи с четой Дзуккотти были устоявшейся успокоительной традицией, ни разу ничем не нарушенной. Карточные расклады – единственное, чему было дозволено меняться, но даже тогда они с Данил о в конце концов выигрывали.
– О чем ты толкуешь?
Вопрос, похоже, еще больше смутил бедного Рикардо. Когда же он наконец открыл рот, его ответ прозвучал невнятным заиканием вроде бессвязного от страха объяснения в любви.
– Тело. То есть труп. В горах… Жуткая история. – От растерянности юн не знал, куда девать руки. – Говорят, тело пролежало там тридцать лет.
Клаудиа раздраженно сморщила нос.
– Да, в новостях что-то такое сообщали. Конечно, жуткая история. Но почему ты о ней вспомнил?
Взгляд Рикардо блуждал по полу, раковине, веронским крышам, видневшимся в окне. Можно было даже подумать, что Рикардо вот-вот заплачет, и причина вдруг стала очевидна: вероятно, он знал покойного или, по крайней мере, кого-то из его семьи. Немного пристыженная, Клаудиа подошла к Рикардо, взяла его за руку и, ласково погладив ее, мягко сказала:
– Прости.
Именно в этот момент дверь отворилась, и вошла Раффаэла.
– О! – воскликнула она. Кофейник в ее руках был, разумеется, лишь предлогом, чтобы явиться на кухню. Это тоже было ново. Когда они встречались у Дзуккотти, Раффаэла подавала на стол, а Данило помогал ей мыть посуду. Здесь, дома у Клаудии, эти обязанности выполняли они с Рикардо. Так же, как в картах, меняться партнерами не было принято.
– Надеюсь, я не помешала? – язвительно продолжила Раффаэла.
– Разумеется, нет! – огрызнулся ее муж. Приступ нервозности и нерешительности как рукой сняло. – Я просто…
Он осекся.
– Рико просто рассказал мне ужасную историю об альпинисте, чье тело нашли в пещере возле Кортины. Я не знала, что вас это касается лично. Мне очень жаль.
Раффаэла Дзуккотти смерила ее взглядом, ясно дававшим понять: если Клаудиа хоть на секунду подумала, что она, Раффаэла, поверит подобному откровенно вымышленному объяснению, то пусть не обольщается. Повернувшись к мужу, она выразительно на него посмотрела.
– Я думал, что Клаудиа могла знать этого человека, – робко промямлил Рикардо.
– Мертвого альпиниста? – ехидно поинтересовалась его жена.
– Никому не известно, кто он. Его нашли австрийские скалолазы. Точнее, спелеологи.
Тридцать лет преподавания в классическом лицее научили Раффаэлу иронией сражать не уверенных в своих ответах учеников.
– Независимо от того, были ли целью их исследования горные пики или гроты, – произнесла она, многозначительно глядя на пышную фигуру Клаудии, – не вижу причины, по которой это могло бы представлять столь личный интерес для кого-либо из вас.
Клаудиа примирительно рассмеялась.
– Ради Бога, Раффаэла! Это просто недоразумение. Рико упомянул, что об этом сообщили в новостях, и мне почему-то показалось, что он знал этого бедолагу. Я всего лишь хотела выразить ему сочувствие, вот и все. – И, не считая нужным продолжать бессмысленный разговор, она направилась в гостиную, где, скучая перед кофейным столиком, Данило праздно тасовал колоду карт. Подсев к нему на диван, Клаудиа начала рассказывать о последнем светском скандале. Свой монолог она произносила тихо, разве что не ему на ухо, и не обратила ни малейшего внимания на чету Дзуккотти, вернувшуюся из кухни.
– Большое спасибо, дорогая! – громко сказала Раффаэла, по обыкновению беря ситуацию в свои руки. – Все было замечательно. Мы получили огромное удовольствие, но нам пора. Кажется, дождь собирается. Пошли, Рико.
Вместо ответа ее муж изобразил удивительную сцену: молча уставился на Данило сверлящим взглядом, смысл которого остался для Клаудии совершенно непонятен.
– Рикардо! – укоризненно воскликнула Раффаэла.
– Иду-иду. Вернее, идем. То есть…
Клаудиа сделала неопределенный жест рукой и улыбнулась.
Когда входная дверь наконец захлопнулась за гостями, она встала с дивана.
– Пойду переоденусь во что-нибудь более удобное. – Она повернулась к Данило спиной, не двигаясь с места.
Он послушно встал и расстегнул молнию у нее на платье. Клаудиа направилась по коридору в спальню, по дороге стаскивая платье с плеч и спуская его до пояса. Оставив дверь открытой, она расстегнула бюстгальтер и, уронив его на пол, облегченно вздохнула. Потом стряхнула с ног туфли, покачивая бедрами, выскользнула из платья, стянула чулки и расстегнула ненавистный корсет. Пританцовывая, она переступила через груду сброшенной одежды, и, словно новую кожу, накинула шелковый пеньюар.
– Так что там за история? – небрежно спросила она, вернувшись в гостиную.
Данило, продолжая нервно тасовать карты, стоял теперь возле серванта, забитого фотографиями Нальдо, сына Клаудии, отображавшими все этапы его жизни – от рождения до нынешних двадцати лет.
– Похоже, бедная Раффаэла слишком серьезно смотрит на жизнь, – сказала Клаудиа. – Всем нам годы даются нелегко, но представь себе: провести четыре диетических десятилетия с этим пресным Рикардо – и вдруг обнаружить, что время твое истекло. Должно быть, это все равно что ощутить себя прикованной к постели неизлечимой болезнью и осознать, что ты ничего в своей жизни не сделал, даже не совершил ни единого путешествия.
– Ну, ты-то вдоволь напутешествовалась из постели в постель, сделала все, что могла, и никогда ни к чему не была прикована.
Клаудиа запахнула длинный свободный пеньюар и рассмеялась хорошо отработанным смехом.
– Ну, ты скажешь! Я всегда вела себя безупречно, пока был жив Гаэтано.
Данило иронично поднял бровь.
– Я хочу сказать, что никогда ничего не позволяла себе с кем бы то ни было из мужчин нашего круга, – парировала она его молчаливую колкость. – Чего еще можно от меня требовать?
Данило, похоже, не собирался ничего ни требовать, ни вообще говорить. Но и не уходил. Опять что-то новое. Они пикировались сегодня весь день.
– Хочешь пирожное? – притворно-ласково спросила Клаудиа. – Еще кофе налить?
Данило отложил наконец карты и повернулся к ней. Он хотел что-то сказать, но лишь расхохотался своим фирменным мальчишеским смехом, который так очаровывал Клаудию, хотя она прекрасно знала, что Данило может выдавать его по заказу когда и где ему требуется.
– Что ты смеешься?
– О, просто я вспомнил, что говорил Гаэтано о картах. Ты знаешь, что наша колода отличается от тех, которыми пользуются во всех других странах? Не только рубашками из шпаг и кубков, но и тем, что в нашей колоде всего сорок карт по причине отсутствия десяток, девяток и восьмерок. Это, как утверждал Гаэтано, символическая модель того, что делало итальянскую армию столь уязвимой. Почти треть наших вооруженных сил составляли старшие офицеры, остальные были пушечным мясом. Первые отнюдь не всегда были глупы, а вторые зачастую проявляли чудеса храбрости, но чего не хватало, чтобы собрать все воедино и заставить работать, так это надежного, солидного корпуса соттуффичиали . Такого, какой имелся у немцев во время войны, даже после Сталинграда и Нормандии. Их сержантский состав был лучшим в мире.
– Да, Гаэтано становился страшным занудой, когда речь заходила о делах армейских, – лениво заметила Клаудиа. – Но мне приходилось терпеть, ведь он был моим мужем. От тебя я этого терпеть не намерена.
По взгляду Данил о было заметно, что он ее жалеет и старается от чего-то уберечь. Повисло неловкое молчание.
Данил о подошел к Клаудии, взял ее за руку и повел в глубину комнаты. Изумленная и взволнованная, она позволила себя увлечь. Данило был ее карточным партнером и непостоянным кавалером, вечным источником непристойных сплетен, существом, обладавшим разнообразными обаятельными достоинствами, в том числе неуловимой сексуальностью. Единственное, чего между ними никогда не было, так это физической близости.
– Я должен кое-что тебе сообщить, – сказал он. – Сядь. Давай я тебе чего-нибудь налью.
– Я не пью.
– Нет, пьешь, дорогая. Я чувствую запах даже на расстоянии. Я бы сказал, что это вермут. Душистый выбор.
У нее опустились плечи. Она понимала, что ее пеньюар неуместно распахнулся, наполовину обнажив грудь, но это было последнее, о чем она сейчас думала. Данило деловито открывал и закрывал дверцы серванта.
– В кухне, – подсказала она. – Над раковиной.
К тому времени, когда Данило вернулся со стаканом, почти до краев наполненным красным чинзано, она, открыв серебряную шкатулку, на вид сугубо декоративную, достала сигарету, что делала крайне редко. Вручив Клаудии стакан, он плавным жестом поднес ей зажигалку и дал прикурить.
– Ну? – с подчеркнутым сарказмом спросила она. Как бы ни суждено было развиваться событиям дальше, процесс явно затянулся.
Ответа не последовало. Данило стоял, молча уставившись в пространство. Клаудиа отпила красного пойла, показавшегося ей еще более тошнотворным, чем всегда. Однако чинзано считался дамским напитком. Она знала женщин, которые, перейдя на джин и водку, вернуться обратно уже не смогли.
– Данило, в течение многих лет ты смешил меня, доводил до слез и сердил. Раз-другой ты даже заставил меня задуматься. Теперь ты впервые начинаешь меня раздражать. Никогда не думала, что ты на это способен. Если тебе есть что сказать, говори же, ради Бога!
Данило нервно улыбнулся.
– Извини, просто я не знаю, как начать. Видишь ли, это должен был сказать Рикардо. У него было время подумать и найти нужные слова. Но Раффаэла вмешалась, прервала его, а потом уволокла домой, поэтому я вынужден принять удар на себя. В общем, по существу речь идет о трупе, на прошлой неделе найденном в горах.
– Это я уже поняла. Ближе к делу ради всех святых.
После трех тщетных попыток продолжить Данило, словно ища у нее поддержки, протянул к ней руку и спросил:
– Что успел рассказать тебе Рико?
– Ничего. Он как раз собирался, когда явилась Раффаэла с супружеской проверкой.
Данило охотно ухватился за возможность посмеяться.
– Ах да, понимаю. Так вот, дело в том, что, хотя тело пока официально не опознано, источники в Риме, близкие к полку, неформально уведомили кое-кого здесь о некоторых существенных фактах. Те, в свою очередь, проинформировали Рикардо, который поставил в известность меня, и мы оба решили, что тебе лучше услышать это сначала от нас.
– Что услышать, черт тебя побери?
Данило снова запнулся на секунду, потом ринулся вперед – точь-в-точь как лошадь, с разбега берущая препятствие.
– Леонардо Ферреро.
Клаудиа не шелохнулась, не проронила ни слова, не меньше минуты она вообще никак не реагировала. Шок проявляется по-разному. Услышать это имя из уст Данило было все равно что услышать, как пудель произносит тайное имя Господа.
Наконец Клаудиа протянула руку, стряхнула пепел с сигареты и с тревогой огляделась по сторонам, как пассажир, задремавший в автобусе по дороге с работы домой и, очнувшись, обнаруживший, что оказался в незнакомой местности.
Данило деликатно покашлял.
– Ты ведь, кажется, была с ним знакома.
Клаудиа лучезарно улыбнулась, будто ей наконец удалось сложить два и два.
– Лейтенант Ферреро? Разумеется, мы его знали. Он был одним из любимчиков Гаэтано. Но все это было так давно. – В конце концов она была вынуждена обратить внимание на гробовое молчание Данило. – А почему о нем теперь вспомнили?
– Потому что по полученной нами информации – должен подчеркнуть, сугубо конфиденциальной – предварительное опознание тела, найденного в высокогорном туннеле, дает основание предположить, что это лейтенант Ферреро.
Клаудиа подошла к окну, выходившему во внутренний двор здания. Женщина из квартиры напротив раскрыла ставни, что случалось лишь тогда, когда она развлекалась с одним из своих многочисленных юных любовников. Позднее, перед самым решающим моментом, она, словно дразня, снова закроет их. По крайней мере, так низко я никогда не опускалась, отвлеченно подумала Клаудиа. Бравировать своими романтическими победами – это вульгарно. Докурив сигарету, она открыла окно и выбросила окурок.
– Абсурд, – сказала она, поворачиваясь к Данило. – Лейтенант Ферреро погиб тридцать лет назад в авиакатастрофе. Взрыв в топливном баке. Мы с Гаэтано присутствовали на похоронах.
– Я тоже. И все мы, конечно, поверили в его смерть. Но, похоже, ошиблись.
– Так что же случилось на самом деле?
Данило широко развел руками.
– Именно это власти и пытаются теперь выяснить. Дело в том, что рано или поздно они могут прийти сюда, чтобы допросить тебя. Так что лучше будет, если ты подготовишься заранее.
Клаудиа вернулась к столу, взяла свой стакан и залпом выпила половину чинзано.
– Но какое, Господи прости, это имеет отношение ко мне?
Данило посмотрел ей прямо в глаза взглядом, какого она никогда прежде у него не видела.
– Не думаю, что ты и впрямь хочешь услышать от меня ответ на этот вопрос, Клаудиа. Мы оба его знаем, так что это лишь причинило бы ненужную боль и тебе, и мне. В наши годы нужно стараться по возможности избегать лишних волнений, ты не согласна?
Зазвонил телефон, и она поспешила отвлечься от неприятного разговора. Это оказался Нальдо с еженедельным дежурным звонком.
– Чао, Нальдино! Как поживаешь, дорогой? Как дела в ресторане? В самом деле? О Боже! Но я уверена, что все наладится, как только наступит весна.