Дамы вернулись к вечеру, и привезли из города всякой снеди. Позади их двуколки ехала наемная повозка с парой вороватых крестьян. Они сновали туда-сюда, заполняя подвал вином, сыром, мясом и еще кучей разнообразной провизии. Фрау Шнайдер, расплатившись, отпустила их, однако я заметил, что рубаха одного из молодчиков подозрительно оттопыривается. Догнав его, я извлек у него из-за пазухи сырную голову. Воришка осыпал меня проклятиями, но в глазах женщин я стал героем.
– Герр Алекс! Я не успею сделать сегодня фирменные колбаски, но завтра обязательно! – тепло сказала фрау Шнайдер. – А зачем тут эта лошадь?
– Я одолжил ее на несколько дней у герра Штраупа, фрау Шнайдер. Хочу завтра отправиться в Т* на пару-тройку дней.
– Как так? – всплеснула руками Анхен. – А колбаски?
– Приеду, и попируем! – подмигнул я.
– Но, герр Алекс, Вы помните о своем обещании не делать глупостей? – озабоченно спросила фрау Шнайдер.
– Помню! – не моргнув глазом, соврал я. – Но куда бы мне пристроить эту фрау на ночлег? – Я кивнул в сторону кобылы, и дамы засмеялись.
– Идите за мной, – продолжая смеяться, сказала фрау Шнайдер. – У меня два сарая, дорогой мой. В одном чучела, которые у меня никак не поднимется рука сжечь, а другой вполне подходит для лошади. Я держу там кур.
Действительно, в кустах акации и бузины был спрятан небольшой аккуратный сарайчик, откуда доносилось кудахтанье. Туда лошадь герра Штраупа пошла охотно.
Наконец, мы сели за стол. Я разлил по стаканам ароматное вино. Женщины нарезали сыр, хлеб и копченое мясо. Вечер выдался влажным, но теплым.
Вскоре вино разморило нас, и я попросил хозяйку:
– Расскажите о своем супруге, фрау Шнайдер. Говорят, он был лучшим в этих краях чучельником.
Трактирщица вытерла платочком сухие глаза:
– Генрих был превосходным мастером своего дела – это правда. Но человеком был… откровенно говоря… Я была беременна, на сносях, а чучела были повсюду. Я ненавидела их. На них скапливалась пыль, и я начинала чихать. Чихала по нескольку часов. Я просила Генриха убрать их, но он только смеялся. Поставил у изголовья нашей кровати огромную голову вепря. Представьте: я ложилась и видела налитые кровью глаза зверя, огромные клыки… Подолгу не могла уснуть, стала нервной и злой. И однажды я не выдержала и подговорила служанку. Вдвоем мы сняли ужасную голову со стены и, оттащив подальше в лес, подожгли. Муж был в ярости. Оказалось, что в этой самой голове он, втайне от меня, хранил деньги, полученные им за какое-то грязное дело… Он бил меня и никак не мог остановиться. Его лицо исказилось до неузнаваемости – это был не человек. После этого я родила мертвого ребенка, и… когда это случилось…
Плечи фрау Шнайдер затряслись, по щекам потекли слезы, она взяла стакан и осушила до дна.
– …Я заключила сделку с дьяволом, – глухим голосом произнесла вдова и сжала свой стакан с такой силой, что раздавила его, сильно поранив руку.
Анхен, увидев кровь, вскрикнула и стала суетиться вокруг старухи, тело которой вдруг стало содрогаться от каркающего злобного смеха. Седые волосы растрепались, она стала похожа на Медузу Горгону, изображение которой я видел в Эрмитаже. Больше ни о чем расспрашивать я не решился, и поднялся к себе, захватив немного копченого мяса для собаки.
Войдя в комнату, я зажег свечу и осмотрелся. Брут лежал на полу у кровати, положив морду между лап, и, как мне показалось, был настроен весьма дружески. Я дал ему мяса, и он проглотил его, не жуя.
– Брут, дружище, завтра мы отправляемся на охоту! – сказал я, но погладить его все еще не решался.
Окинув глазами комнату, я нашел, что искал – плетеный короб, куда могла бы поместиться собака.
– Ну, – подмигнул я псу, – давай спать, что ли! – И задув свечу, лег.
Когда я проснулся, было еще темно, но небо на востоке уже начинало светлеть. Стараясь не шуметь, я взял ружье, надел на пояс патронташ и пристегнул к ошейнику пса поводок. Брут не выразил ни малейшего недовольства этим обстоятельством. Прихватив короб, я вышел на улицу. Пробравшись в курятник, вывел кобылу и, открыв короб, приказал собаке сесть в него. Брут попятился назад и тихо зарычал. Положение было глупейшее. Отбросив короб в курятник, я отцепил поводок и вскочил в седло.
– Черт с тобой, проклятая псина! – бросил я через плечо и, вставив ноги в стремена, легонько стукнул лошадь в бока.
Кобыла резво помчалась по утренней росе к городу Т*, через который лежал мой путь.
Каково же было мое удивление, когда я, спешившись у колодца, чтобы попить самому и напоить лошадь, услышал прерывистое собачье дыхание! Пес бежал за мной не менее трех часов! На него было жалко смотреть: язык вывалился и свисал чуть ли не до земли, на боках и груди – налипли семена трав и колючки.
– Молодчина, Брут! – в первый раз за все время нашего знакомства я потрепал его за ухом.
Отдохнув немного, мы отправились дальше. Я на кобыле герра Штраупа и Брут. Однако через две-три версты собака стала отставать. Я перекинул пса через седло, словно тушу, и мы продолжили путь. Лошадь тоже прилично выдохлась, и остаток пути мы уже не мчались во весь опор, а шествовали чинным шагом. Я желал попасть в замок до темноты, ибо помнил, что в С* нет даже масляных ламп.
Мы как раз проезжали виноградники, когда я заметил странную фигуру, закутанную в плащ. Человек шел в направлении замка. Обгонять идущего мне не хотелось, но выбора не было. Поравнявшись с ним, я остановился. Путник заметил меня и, скинув капюшон, поприветствовал кивком головы. Это был монах. Я понял это, увидев тонзуру с пятак на его голове.
Я спешился. Странник произвел на меня самое благоприятное впечатление. У него был высокий, умный лоб и очень ласковые, лучистые глаза, от которых к вискам разбегалось множество морщинок, – было видно, что их обладатель часто улыбается. Монаха в нем выдавало и солидное брюшко, подпоясанное кушаком, за который он прицепил котомку для подаяний. Я вытащил несколько марок и протянул ему.
– Спасибо, брат мой, да сохранит тебя Господь! – монах склонил голову, снова продемонстрировав маленькую лысинку. – А можно полюбопытствовать, что это за замок? – Он махнул широким рукавом в сторону замка.
Не люблю описывать пейзажи и прочие красоты природы, но не могу удержаться: замок С* в лучах заходящего солнца был торжественно прекрасен. В такие моменты я жалею, что не родился поэтом, ибо в самом величии этой красоты, в этих розово-сиреневых отблесках на расплавленном золоте неба и есть та сущность, дающая нам, простым смертным, осознание присутствия Бога. Передать весь восторг от этого осознания сухим языком прозы, увы, невозможно…
Наконец, удалось отлепить взгляд от очертаний замка, и я кивнул монаху:
– Это замок С*. Но, простите мое любопытство, зачем он вам?
Монах с готовностью полез в котомку и достал книгу наподобие амбарной. Проведя пальцем по одной из строк, он сказал:
– Я обошел всю Баварию. Этот замок последний в моем списке. Орден поручил мне сбор пожертвований, и пока мне везде жертвовали, кроме… – он опять посмотрел в свои записи, – кроме Эйхофа. Надеюсь, здешний хозяин окажется щедрее. Как вы думаете?
– Не знаю, – ответив, я отпустил Брута на дорогу и пошел рядом с монахом, держа лошадь под уздцы.
Монаха звали Йоганом, и судя по легкому акценту, он был поляк. В конце концов, мы перешли на русский язык, которым брат Йоган владел не хуже, чем немецким. Мы спорили о разном: об индульгенциях, инквизиции и прочих нелицеприятных вещах. Сумерки уже не страшили меня. Я был откровенно рад, что Господь послал мне попутчика, и хотя было уже достаточно темно, золотые лучи заката, которые я впустил в свою душу, озаряли пространство вокруг и разгоняли тьму, так и норовившую сгуститься над нами.
За беседой я и не заметил, как мы пришли. Выкидные ворота замка были подняты, а люки, через которые я планировал пробраться, задраены.
– В замке есть кто-нибудь? – спросил Йоган, и мне стало стыдно от того, что я не сказал ему правду с самого начала.
Но одно я знал наверняка: я не был уверен в том, что в замке никого нет.
Замок был окружен рвом, который когда-то заполняла вода. Сейчас же это был просто овраг, поросший осокой, где самозабвенно квакали самцы жаб, призывая подруг. Видимо, этот "рай для вальдшнепов" имел в виду бедный Илья.
Мы перебрались через ров и встали чуть справа от замковой стены. Я достал заготовленный заранее крюк и веревку.
– Ждите здесь, я открою ворота изнутри!
Сунув в руки опешившего монаха поводья, я стал пытаться перекинуть крюк через высокую стену замка.
С третьей попытки мне удалось зацепиться. Я поплевал на руки и уже собрался карабкаться на стену, как увидел выражение лица отца Йогана, заставившее меня остановиться.
– Вы хотите вторгнуться в чужие владения? Надо признаться, Алексей, не ожидал от вас… Я был уверен, что встретил образованного, честного юношу, прекрасного собеседника… Сейчас же объяснитесь! Иначе я сочту вас мародером и грабителем!
Вздохнув, я отпустил веревку и подошел к монаху.
– Вы имеете право так считать. Но моим родителям не должно быть стыдно за меня, ибо, Бог свидетель, я не мародер и не грабитель! Я был в этом замке год назад и чуть не лишился жизни. Готов спорить, что хозяин этого замка – слуга самого дьявола! Вы можете не ходить со мной внутрь, потому что это небезопасно. Простите, что не сказал об этом раньше, брат Йоган.
Я поклонился и, опять поплевав на ладони, схватился за веревку.
Стараясь не смотреть вниз, я украдкой бросал взгляды на монаха, который наблюдал за мной. Увидел даже, как он осеняет меня крестным знамением. Добравшись до самого верха стены, я помахал ему. Он махнул в ответ. Я вздохнул с облегчением: не испугался, не ушел – молодец брат Йоган!
Полдела сделано. Теперь мне предстоит разобраться с механизмом, отпирающим ворота… Я с тоской посмотрел вниз, где сгустилась плотная мгла, и, вздохнув, стал спускаться по витым ступенькам.
Я долго возился с воротами. Почти час ушел на то, чтобы отодрать доски, прибитые так, чтобы надежно блокировать ход огромных шестеренок. Проклиная цепной механизм, я дергал его то вправо, то влево, одну за другой устраняя причины, по которым ворота оставались закрытыми.
Внезапно я похолодел от ужаса… Влажное дыхание обожгло мне затылок… Потом чья-то когтистая рука оперлась на мою спину… Я не трус, но впервые осознал выражение "волосы зашевелились на голове". Читая про себя "Отче наш", я сжал свой нательный крест и, резко обернувшись, вытянул его перед собой, крича:
– С нами Бог! С на… Ах ты сволочь! Брут! Ты же меня до смерти напугал, понимаешь, песья ты голова!
Я схватил собаку, поцеловал прямо в нос, и Брут в ответ стал лизать мне щеки, лоб.
– Уйди, хватит! – я оттолкнул пса. – Лучше покажи, как ты вошел?
И Брут показал. В одном месте под стеной была яма. Чуть подкопав ее, я оказался снаружи. Здесь лаз был закрыт зарослями лопуха и оттого совершенно незаметен. Я встал, отряхнулся и пошел к монаху, который смиренно молился неподалеку.
Лошадь пришлось отпустить. Йоган согласился пойти со мной внутрь, взяв с меня слово, что мои интересы не противоречат Божьим заповедям. Оказавшись за замковой стеной, он первым делом пожелал осмотреть часовню и только затем согласился сопровождать меня в прогулке по господскому дому.
Мы обошли все постройки, совали носы во все сараи и амбары, но часовни не было.
– Поразительно! Где же на протяжении веков молились представители этого знатного рода? Так не бывает! Часовня, должно быть, находится в доме… – сам с собой рассуждал Йоган. – И где, хотелось бы знать, они хоронят своих мертвецов?
Честно признаться, в отличие от отца Йогана, мне это было неинтересно. Еще в детстве матушка учила меня не бояться покойников – мол, они уже не могут причинить вреда, в отличие от злых людей, которые живы. Я вспомнил об этом теперь, когда все мое существо испытывало странную смесь разнообразных чувств: с одной стороны, мне хотелось развернуться, сесть на лошадь и скакать во весь опор до самого отчего дома; с другой стороны, тайна С* влекла меня непреодолимо. Я понимал, что выбор невелик – либо я раскрою ее, либо сойду с ума. Как человек практический, хоть и всосавший с молоком кормилицы все ее сказки вместе с лешими, русалками и домовыми, я надеялся, что все окажется просто спектаклем, который поставил злой гений, чтобы достичь своих вполне объяснимых с обывательской точки зрения целей. Я желал, чтобы все сверхъестественное, с чем мне пришлось соприкоснуться, разъяснилось сегодня. И это желание подгоняло меня вперед.
Как я и предполагал, парадная дверь господского дома была заперта. Но я готов был дать руку на отсечение, что в одном из окон дрогнула портьера. Еще находясь наверху стены, я случайно скользнул взглядом в сторону дома и заметил отблеск в витражном окошке мансарды, но не придал этому значения, решив, что это просто оптический обман.
Соорудив отмычку из захваченных мной в одном из сараев подручных средств, я пытался открыть дверь. Йоган же отвернулся, показывая всем своим видом, насколько он не одобряет моих действий.
– Ну же, святой отец! Добро должно быть с кулаками! – пытался я его подбодрить.
– Ага… и с отмычками, – пробурчал себе под нос монах и опять зашептал извинения Господу, подняв глаза к небу, где, по его мнению, и должна была находиться небесная канцелярия.
Внутри что-то щелкнуло, и дверь отворилась сама собой… Я не был уверен, что это я открыл ее. Брут бросился в дом первым, но почти сразу же выскочил, поджав хвост. Мы с Йоганом переглянулись и зашли внутрь – сначала я, затем он.
В доме был спертый воздух. Это означало, что от захваченного мною светильника мало проку. Из заплечного мешка я достал пару факелов, зажег. Один дал монаху, другой взял себе.
Мы стояли в холле. Справа – та самая небольшая гостиная с камином, где мы ужинали с бароном; слева когда-то был зимний сад, сейчас же там топорщились ссохшиеся останки растений, откидывающие в свете факелов зловещие тени. Прямо располагалась широкая лестница, ведущая на второй этаж. Под лестницей мы обнаружили небольшую дверь. Она была не заперта, и, толкнув ее, мы увидели длинный узкий коридор с низким потолком. Это, скорее всего, была галерея, о которой рассказывал мне Илья, но где мне не довелось побывать самому. Коридор образовывал собой подкову, правая и левая окружность которой расходилась вперед и в стороны. В центре была толстая стена с нишами. Нам с Йоганом логично было бы разделиться, но атмосфера, царившая внутри, была чужда всякой логике и заставляла нас держаться вместе.
Мы договорились изучить сначала правый рукав галереи, затем левый, заканчивающийся винтовой лестницей, ведущей наверх, подняться по ней, осмотреть второй этаж, а затем спуститься по правой лестнице. Было очевидно, что и сама галерея, и лестницы, ведущие круто вверх, были тайной изнанкой дома – его сердцевиной. А то, что мне довелось видеть снаружи – залы, комнаты и парадная лестница, – служило ширмой.
Итак, мы пошли направо.
У первой же ниши монах остановился и воскликнул:
– Невозможно!
Освещая факелом стену под нишей, он принялся изучать надпись, начертанную на ней.
– Что там? – спросил я.
– In corde semper…
– А по-русски нельзя? – не выдержал я.
– В сердце навсегда…
Йоган достал глиняный сосуд и осмотрел его. Ни рисунков, ни надписей не было. Он хотел поставить сосуд на место, но я выхватил его и разбил, уронив на пол.
В свете факелов мы увидели сердце величиною с женский или, скорее, детский кулак. Оно сокращалось! Резко запахло составом, вылившимся из сосуда. Сердце, дернувшись в последний раз, осталось лежать на каменном полу недвижимо.
Йоган перекрестился:
– Злодейство! Я думаю, что мы нашли главное. Теперь дело за малым: я напишу об этом самому Папе и…
– Не смешите меня, милый Йоган! Я уверен, что это цветочки. Мы должны продолжить поиски! Когда я был здесь год назад, меня посетила одна особа, взывавшая о помощи. Может быть, она еще жива! Я решительно зашагал к концу галереи, где виднелась узкая витая лестница.
– Каковы же ягодки… – задумчиво протянул монах и, снова перекрестившись, поспешил за мной.
Мы поднялись на пятнадцать ступеней вверх и оказались на маленьком пятачке, со всех сторон окруженном черными портьерами, среди которых виднелась узкая стальная дверь. Ни замка, ни ручки… Я провел по двери рукой – гладкая, холодная сталь. Не зацепиться. Внезапно разочарование охватило меня… Наверняка здесь скрыт какой-то хитрый механизм, возиться с которым можно полжизни… Я откинул одну из портьер – известняковая кладка. То же было и за другими портьерами. За этими стенами находились комнаты для гостей – видимая часть этого дома. Я уже поставил ногу на ступень, чтобы спуститься вниз, как вдруг обомлел: стоящий рядом со мной Йоган исчез! Я глазам своим не поверил… Пока я ощупывал известняк в поисках тайного механизма, монах как провалился!
– Йоган! – громко позвал я. – Брат мой, где же вы?
Я напряг слух. Мне показалось, что я слышу его голос, но очень далеко.
– Йоган! Йоган! – еще громче крикнул я.
– Толкайте две-е-рь… – послышалось как из преисподней, – …крети-и-н…
Я пнул ногой прямо по отполированной поверхности, и дверь стукнула монаха по лбу.
– Это вам за кретина, – улыбнулся я и хотел зайти, но монах, потирая ушибленный лоб, вытянул руку вперед:
– Стойте на месте! Это ловушка! Зайти – просто, выйти отсюда – невозможно!
Сильная пружина уже бесшумно давила мне в спину. Я поспешил выйти и придержать ее. Моему взору открылась страшная картина: у стены, на деревянной подставке стояла женщина в черной полумаске, из-под которой блестели глаза. У ее ног сидели два полуистлевших мужских трупа. Я едва не уронил факел.
– Боже, упокой души несчастных детей твоих! – сказал монах, крестя троицу.
Женщина была как живая – на ней было белое когда-то, а теперь посеревшее от пыли платье, отделанное изящными кружевами. Кожа на лицах мужчин ссохлась, обнажив зубы, из-за чего казалось, что они беззвучно смеются над нами.
Монах подошел к женщине и, сняв с нее маску, отпрянул: свет факела отражали два крупных изумруда, вставленные в запавшие глазницы. Это было чучело!
– Господи, спаси и помилуй!
Монах поспешил выйти из комнаты, задев меня.
Я посветил на дверь: изнутри она была такой же гладкой, как и снаружи. Несчастные тщетно пытались открыть ее… Я отправился вслед за братом Йоганом.
Мы спустились вниз и вернулись назад, к центру галереи, откуда и начали свое путешествие. Нам предстояло изучить левый рукав замка, но воздух в ловушке был такой зловонный, что мы почли за благо прежде выйти наружу – вдохнуть свежесть ночной прохлады. К тому же мне было интересно, как там верный Брут.
Брут сидел снаружи и, едва завидев нас, бросился навстречу с радостным лаем. Весь его вид говорил: "Наконец-то домой! Побежали из этого ужасного места!" Но каково же было его разочарование, когда мы с Йоганом опять пошли в дом.
– Идем с нами, Брут! – позвал я. Но пес, жалобно взвизгнув, спрятал морду между лап и остался лежать, глядя на меня глазами, в которых была вся скорбь мира.