Вдохнув свежего воздуха, мы почувствовали себя лучше.
– Сейчас бы глоток доброго вина из подвалов Папы Римского! – вздохнул монах, и я согласился с ним.
– Вино из подвала Папы вряд ли, но вполне приличное пиво и вкуснейшие колбаски мне обещали! Я приглашаю Вас. Вы ведь разделите со мной трапезу, брат Йоган?
Монах поднял глаза к небу и развернул ладони кверху – и пробормотал:
– Если Господу будет угодно оставить нас в живых, охотно! На все Его воля…
Мы вернулись в галерею.
– Интересно, какие мерзости скрывает эта стена? – монах провел ладонью по стене с нишами – она образовывала правильный полукруг.
– Есть лишь один способ проверить это, – сказал я.
Монах то и дело охал, читая надписи под нишами, но вазы я больше не бил, и так все было подписано: легкие, печень…
Вдруг монах остановился у очередной ниши и прочел:
"Сии глаза были лживы, но они сохранили свет невинности".
В сосуде, несомненно, находились те самые глаза, место которых заполнили драгоценные камни… Я вздрогнул, вспомнив лицо покойницы.
Мы уже почти дошли до лестницы, когда с улицы раздался жуткий вой моего пса. Я побежал назад.
– Брут! Брут! Ко мне!
Я выскочил на широкое крыльцо и нашел пса, лежащего у колонны. Он дрожал мелкой дрожью, изо рта клочьями свисала пена. Я успокаивал его, гладил жесткую шерсть, но он никак не реагировал, продолжая трястись. Вышел Йоган, запыхавшийся от быстрой ходьбы.
– Полагаю, что за нишами находится еще одна комната, – сказал он. – Я простучал стену – там определенно что-то есть!
Оставив несчастного Брута, мы обошли дом. С противоположной стороны не оказалось двери, но на уровне второго этажа было окно. По всему выходило, что это окно естественным образом освещало сердцевину дома, обнесенного каменной стеной, уставленной страшными вазами. Заглянуть в окно можно было только спустившись сверху дома, ибо ближайшие деревья росли на почтительном расстоянии. Дверь же, скорее всего, находилась на самой стене.
Вернувшись, мы еще раз тщательно осмотрели стену, обшарили ниши, но поиски не увенчались успехом. Раздосадованные, мы решили оставить поиски до утра.
…Я внес дрожащую собаку в дом и положил на ковер рядом с камином. Нашлись дрова, и мы без особого труда развели огонь.
Пес все порывался ползти… ползти из проклятого дома, где в каждом углу, в каждой трещине, в каждой складке портьер таилось зло, которое он ощущал во много раз острее, чем мы, люди.
Монах сидел в широком кресле у камина и то и дело подкармливал огонь поленьями. Я сел на ковер рядом с собакой и, гладя ее, задремал.
Когда я открыл глаза, ни пса, ни монаха в зале не было. Камин давно потух, и пахло отсыревшим углем и плесенью.
– Йоган! Брут! – крикнул я что есть мочи.
Ответа не последовало. Я встал, чувствуя во всем теле ужасную ломоту, и, еле передвигая ноги, вышел наружу. На крыльце, прислонившись к колонне, где я нашел пса, сидел монах. Лицо у него было серое, глаза закрыты, в ногах лежал Брут и скулил. Забыв про собственную немощь, я в два прыжка оказался у колонны и взял Йогана за руку. Веки его дрогнули, и он приоткрыл глаза.
– Зло… – прохрипел он. – Здесь повсюду зло… Бегите, брат мой, ибо один вы не в состоянии справиться…
В заплечном мешке у меня была бутылка, на дне которой осталось немного воды. Я приставил горлышко к бледным губам монаха, он с благодарностью сделал глоток.
– В руки Божьи возвращаю дух мой… – начал было монах, но я не стал слушать, взвалил его, точно мешок с овсом, на плечо и понес к лазу.
Брут пролез первый, за ним я, а после я вытянул за руки и Йогана. Я молился, как умел, чтобы Господь не забирал его жизнь. И Бог услышал. Понемногу лицо монаха стало розоветь, и он уснул на траве, подогнув под себя ноги – совсем как ребенок. Я услышал лай собаки – Брут нашел останки нашей лошади – ее разодрали волки.
– Интересно, что скажет на это герр Штрауп? – сказал я вслух. – Однако если сейчас же не тронуться в путь, мы сами можем стать добычей волков. – Я посмотрел на герб С*, висевший над воротами.
…Но я не смог уйти! Приласкав собаку и дав ей наказ охранять сон монаха, я вернулся назад. Бегом я пробежал левую галерею и поднялся по винтовой лестнице наверх.
Пятачок, стальная дверь, портьеры… все было зеркальной копией правого крыла. Я решил толкнуть дверь, но не заходить внутрь. С ноги дверь не открылась, тогда я надавил всем телом и, ввалившись внутрь, оказался в ловушке: дверь сзади бесшумно отпружинила и встала на место.
Ругая себя за неосторожность, я огляделся по сторонам. Трупов здесь не было. По крайней мере, на виду. Посреди комнатки стоял ящик, похожий на гроб. Он был накрыт черной тканью. Как зачарованный, я подошел и одним рывком сорвал ее: ящик на три четверти был заполнен зеленоватой, густой и прозрачной жижей и укупорен толстым стеклом. Сквозь все эти преграды на меня смотрела девушка, в которой я узнал свою ночную гостью, что столь бесцеремонно влезла ко мне под одеяло.
Она резко стукнула ладонями по стеклу, но оно было достаточно прочным и выдержало удар. Лицо Амалии исказила гримаса, и она стала барабанить по стеклу, вспенивая вокруг себя белые маслянистые пузыри.
Я отпрянул, вновь накрыв черной материей страшный ящик. Но он продолжал сотрясаться – ведьма внутри отчаянно хотела выбраться наружу.
Стараясь не поддаваться охватившей меня панике, я стал осматривать небольшое помещение пядь за пядью, надеясь найти ход, по которому Амалия проникла ко мне той памятной ночью. Пол вокруг покрывал слой грязи, какие-то опилки, волосы, обрезки ногтей… Подойдя к двери, я еще раз осмотрел ее. Дверь была идеально ровной, и с моей стороны открыть ее было невозможно.
Подойдя к противоположной стене я стал ощупывать ее. Безуспешно! Скоро потухнет факел, и…
Я задумался. Намерения Амалии явно не из лучших – улыбнись она мне, я бы сам помог ей выбраться. Разве не это было моей первоначальной целью? А что если отпустить ее и заставить вывести меня отсюда, а заодно узнать о том, что здесь, в конце концов, происходит?
Рассуждая таким образом, я принял решение. Достав из заплечного мешка кинжал, я спрятал его за голенище и шагнул к ящику.
– Я бы не стал этого делать, – послышался за спиной голос, показавшийся мне знакомым.
Я обернулся, и последний всполох пламени осветил грустную насмешку на лице барона С*. Факел погас.
…От неожиданности я потерял дар речи. Барон невесть каким образом открыл дверь (впоследствии я частенько ломал голову, как ему это удавалось, и, наконец, догадался, что это была приставная магнитная ручка), и мы оказались на пятачке. За одной из портьер оказалась стена-перевертыш, декорированная известняком, как и все прочие, и, пройдя сквозь нее, мы оказались в весьма уютном помещении с мебелью в стиле ампир.
Комната была освещена стеклянными колбами, внутри которых находилась субстанция, вроде той, в которую была помещена Амалия. Барон С показал мне на кресло, сам сел за стол, вытащил из ящика мешочек и длинную трубку черного дерева и, глядя мне в глаза, стал забивать трубку табаком из мешочка.
– Полагаю, юноша, у вас ко мне масса вопросов? Я готов! Спрашивайте…
Я следил за быстрыми движениями его длинных благородных пальцев и не знал, с чего начать.
Сейчас я понимаю, насколько глупо прозвучал тогда мой первый вопрос:
– Альфред, вы человек?
Барон ухмыльнулся в усы и начал раскуривать трубку. Раскурив, он посмотрел на меня сквозь сизый дым, и от этого взгляда мне стало не по себе.
– Я ученый, потерпевший неудачу. Счастливейший из смертных, взлетевший так высоко, что падение мое оказалось гибельным не только для меня, но и для тех, кого я когда-то любил…
– Я вас не понимаю, барон.
– Вы живы, этого достаточно. Глаз вы потеряли в результате неудачного падения. А ведь я мог уничтожить вас, тем более, что вы убили моего верного Камала. Хотя на вашем месте я, вероятно, сделал бы то же самое. Всему виной страх… Во всем виноват я сам – не уследил за Амалией.
– Кто она?
Прежде чем ответить, барон встал, подошел к книжному шкафу и достал толстенную книгу в золотом переплете – не листая её, он извлек оттуда две фотографические карточки и протянул их мне. Одна фотография была семейной, снимок был сделан в мастерской Мёбиуса, в Вене. С карточки на меня смотрели сам барон, и красивая светловолосая женщина с прелестным ребенком на руках.
– Моя жена, Вилма. На руках у нее наша дочь, Амалия.
– Где ваша жена сейчас? – спросил я.
– Вы уже имели счастье познакомиться с ней. Она прекрасна, не правда ли? И оба ее любовника охраняют ее вечный покой.
Я посмотрел на барона – он не производил впечатления сумасшедшего.
– Вы убили ее?
– Нет, она умерла сама по трагической случайности. Я написал три записки: две ее почерком, одну своим. И назначил всем троим встречу в одном месте. Незадолго до этого я установил новые двери… Понимаете, я ученый, и мои изыскания поглощают меня целиком. Когда я вспомнил о Вилме, она уже спала. Впрочем, как и ее кавалеры.
Барон тихо засмеялся, и я опять усомнился в крепости его рассудка.
– А что заставило вас столь дико поступить со своей дочерью? Амалия больна?
– Мой друг, все намного хуже. Она мертва! Уже двенадцать лет я поддерживаю жизнь в ее теле – питаю его, обрезаю волосы и ногти…
Барон опять затрясся от беззвучного смеха. Наконец, лицо его вытянулось, глаза погасли.
– Я проиграл! – воскликнул он. – Возомнил себя Богом!
Он протянул мне карточку, на которой была изображена та же малышка, что и на первой фотографии, но в белом гробу и с венчиком из белых роз на голове.
– Я хотел вернуть дочь! – крикнул он, и глаза его были страшны в тот момент. – Разве это не нормальное желание убитого горем отца?
Барон достал из-под стола бутылку вина, словно фокусник, в два счета откупорил ее. Как по волшебству на столе появились два бокала. Разливая вино, он снова казался спокойным: движения его были точны, руки не дрожали.
– Я все решил для себя. Вас мне послала сама судьба, и я не упущу возможности использовать вас в качестве своего душеприказчика. Надеюсь, вы не откажете мне в любезности?
В глазах барона угадывалась мольба, хотя тон не терпел возражений.
– Допив с вами это драгоценное вино, я пущу себе пулю в лоб. Достойное завершение недостойной жизни, – отчеканил он.
– А как же Амалия?
Барон резким движением оторвал безупречный воротничок у своей рубашки, и я увидел сине-желтые кровоподтеки на его шее.
– Амалия мертва. Выращенное мною существо умрет вместе со мной.
Барон достал из-под стола объемный ящик.
– Здесь вы найдете ценные бумаги на все мое имущество. Передайте вашему другу, иезуиту, пусть попытается вымолить для меня прощение у Папы.
Барон опять усмехнулся.
– Эх, жаль виноградники! – он еще раз отхлебнул из бокала. – За жизнь! – И выпил до дна.
Пораженный, я тоже хлебнул из своего бокала.
– А почему вы решили, что я не человек? – буравя меня взглядом, вдруг спросил барон.
– В ту ночь, когда ваша дочь… когда Амалия проникла ко мне, а потом появились вы… я не знал, что это вы и Камал… Я был уверен, что это слуги дьявола: так горели во тьме глаза…
Губы барона тронула усмешка.
– Пойдемте!
Рукой он незаметно привел в движение какой-то механизм, и средняя секция стеллажей, уставленных книгами, исчезла. Мы прошли узким ходом и оказались в темноте. Глаза барона светились желтым огнем. Потом погасли. Потом загорелись опять…
Щелкнуло, и по комнате медленно начал разливаться свет. Я увидел, что барон держит в руках очки, то снимая, то одевая их.
– Попробуйте! – сказал он и снова выключил свет.
Я надел очки и увидел комнату в мельчайших деталях, словно по ней разливался желтоватый свет. И это в непроглядной тьме! Комната оказалась самой настоящей лабораторией.
Барон показал тростью на небольшую колбу с непрозрачным содержимым:
– Вот он, рецепт абсолютного зрения!
Барон с быстротой молнии стукнул тростью, и колба разлетелась вдребезги.
– Не буду лукавить, я был рожден с печатью дьявола, и судьба моя была предрешена. Предки сплошь были безбожниками, и их грехи, вкупе с моими собственными, не оставляли мне шанса быть счастливым. Но я познал любовь! Я любил, хотя все это оказалось всего лишь злой насмешкой…
– А вазы с органами внизу – ваша галерея?
– Ах, это… – барон поднял на меня тяжелый, усталый взгляд. – Мне было приятно сознавать, что сердце Вилмы стучит, ее органы не мертвы – они спят. А ее глаза навсегда сохранят счастливый блеск, который я видел в них в момент рождения нашей малютки…
– Я разбил колбу…
– Это уже не имеет никакого значения, друг мой. Я ухожу и забираю все с собой. Я простил Вилму, а душа нашей дочери давно покинула ее тело. У меня есть к вам просьба: помогите мне похоронить их там, где должно. В моей просьбе нет ничего недостойного – напротив, вы сделаете доброе дело.
Мне нечего было возразить, и я согласился. Мы спустились вниз и снова оказались в галерее. Подойдя к одной из ниш, барон толкнул потайную дверь. Это был склеп С*, столь волновавший моего спутника Йогана. Каменные гробницы стояли у стен, образовывая жуткий полукруг, – их было не менее двадцати. Свет из окошка скудно освещал каменные изваяния крылатых существ, мало напоминавших ангелов. Все было в паутине и пыли. В центре склепа, ощерившись, стояли три пустых гробницы. На плитах, прислоненных к ним, я прочел имена Вилмы, Амалии и Альфреда. Вдвоем с бароном мы отодвинули крышки и отправились за его женой и дочерью.
Баронесса, тело которой было по всем правилам чучельного дела набито соломой, была легка, и барон сам донес ее. Он опустошил все ниши и все амфоры сложил туда же, в гроб.
– Деньги за эту работу не принесли Генриху Шнайдеру счастья! – глухо сказал он. – Хотя, признаться, это лучшая его работа! Совершеннее этой работы – только моя собственная!
Я понял, что он имеет в виду Амалию.
Мы задвинули гробницу Вилмы тяжелой плитой и пошли за дочерью барона, или, вернее, за ее живыми останками.
Барон зашел за стальную дверь один – я остался ждать снаружи. Наконец, он вышел, неся завернутое в простыню тело. Сквозь ткань проступали пятна крови, но лицо барона было непроницаемо.
Мы разместили Амалию внутри гробницы, и барон в последний раз захотел увидеть ее лицо. Он убрал простыню и закрыл прекрасные зеленые глаза, изумленно смотревшие на нас. Бережно укрыв тело, он достал карточку с фотографией мертвой малышки и положил сверху, после чего мы задвинули и эту плиту.
Третья гробница щерилась, ожидая своей жуткой начинки, но барон не спешил.
– Уходите, друг мой! Я же должен уничтожить свои записи и лабораторию. Возьмите бумаги и уходите! Передавайте привет и наилучшие мои пожелания Анхен. Она достойна счастья!
– Анхен родила от вас ребенка!
– Что за чушь… – сморщил нос барон. – И вы туда же? Анхен напоминала мне дочь, я бы никогда не позволил себе… Нельзя верить всему, что вам говорят.
– Она сама мне сказала.
– Интересно, что именно?
– Примерно так: "Отец моего ребенка – барон С*".
Барон сжал кулак так, что суставы побелели, потом резко расслабил пальцы.
– Отец ее ребенка, несомненно, Фридрих Шульц. Впрочем, мне до него нет никакого дела.
– Вы убили его?
– И пальцем не тронул. Хотя он пытался досадить мне. Сказал, что знает, что я совратил Анхен, и согласен молчать, только если я дам ему денег. Но я-то знаю, что не трогал девушку. Одного не пойму: как она согласилась участвовать в этом мерзком спектакле… Однако заболтались мы с вами… Идите, не то я поддамся соблазну уложить вместо себя вас. – И он кивнул на плиту со своим именем.
Мы в последний раз поднялись в кабинет, чтобы я мог забрать бумаги барона. Звонко стукнулись бокалы, пустая бутылка откатилась в угол комнаты. Сундук с деньгами и ценными бумагами, главной из которых было завещание, заверенное нотариусом, весил, должно быть, не меньше пуда. На прощание барон подарил мне непочатую бутылку вина.
Коротко простившись с ним, я, не оглядываясь, ушел.
…Брут встретил меня настороженно, точно я успел пропитаться враждебными флюидами. Пес не бросился ко мне, а напротив, едва я подошел к нему, шарахнулся и прижался к ногам монаха.
Йоган совсем порозовел. А увидев бутылку вина, которую дал мне на прощание барон, и вовсе расцвел.
– Надеюсь, вино не отравлено? – спросил он, пожевав губами.
– Думаю, нет. Если бы барон хотел убить нас, уверен, он бы предпочел что-нибудь поинтереснее.
– Барон? Вы видели его? – удивился монах.
– Да. Он передал мне для вас вот это.
Я поставил сундук на землю, и монах, сев перед ним на корточки, принялся изучать его содержимое. Он пробежал глазами завещание, удовлетворенно кивнул, затем взвесил в руках мешочек и причмокнул.
– А вы нашли то, что искали? – спросил он, перебирая векселя.
– Да. А также нашел то, что искали вы!
– Неужели вы обнаружили часовню?
– В центре дома, обнесенный стеной, находится родовой склеп. Жена и дочь барона нашли свое упокоение там.
Монах зашевелил губами, пальцы его перебирали четки.
– Вы удовлетворены? – наконец спросил он.
– Не совсем. В этой истории осталось много темных пятен. Барон сказал мне, что груз его преступлений слишком тяжел и последний грех уже ничего не решит… Скоро он убьет себя, и его душа отлетит прямо в ад.
– Господь всемогущий! Как вы можете говорить такие страшные вещи столь спокойно? – вскричал Йоган. – Мы должны во что бы то ни стало помешать ему!
– Успокойтесь, Йоган. В этом нет никакого смысла. Более того, возвращаться в замок опасно. Мы должны как можно скорее убраться отсюда – скоро начнет темнеть, а я не хочу стать добычей волков. И ваша миссия не в том, чтобы поставить грешника на путь истинный: слишком поздно. Ваша миссия в том, чтобы распорядиться его имуществом так, чтобы Церковь простила его и муки, которые он заслужил, были бы не столь ужасны…
– А что будет с девушкой? Расскажите мне о ней, – вдруг попросил монах.
Сначала я подумал, что ослышался.
– Что?
– Вы говорили, что год назад видели в стенах С* девушку… Я тоже ее видел… Она подошла так близко… Потом я стал задыхаться…
Я недоверчиво посмотрел на святого отца:
– Только подошла? Она не пыталась соблазнить Вас?
Монах перекрестился и стыдливо опустил глаза:
– Нет…
Я пожал плечами:
– Ваше счастье. Когда я увидел вас, подумал, что брат Йоган уже беседует со святым Петром…
– Ее напугал Брут, и она в ужасе бежала. Кто она – реальная женщина или бесплотный призрак, привидевшийся мне по сатанинской прихоти?
– Я думаю, что это существо – нечто среднее. В любом случае, душа Амалии нашла упокоение, а тело погребено, – сказал я, откупорив бутылку вина и протянув монаху.
Сделав по глотку, мы отправились в путь. Я шел, не оглядываясь. Впереди бодро бежал Брут, рядом пыхтел монах, неся на плечах неудобный и тяжелый сундук.