- Раз уж этот хлеб нашел ты, то, так и быть, крошки принадлежат тебе.
Яцек, поначалу слегка опешив от подобного заявления, затем с невозмутимым видом подошел к столу. Распрямив ладонь и проведя ее ребром по шершавой деревянной поверхности стола, он смел все крошки в подставленную другую ладонь. Потом запрокинул голову назад и - под завистливыми взглядами некоторых из заключенных - высыпал крошки себе в рот.
- Вот такой была бы премия за хорошую работу в твоем колхозе? - спросил у "красного треугольника" Моше.
Отто сердито отвернулся.
Берковиц стал медленно ходить, слегка волоча ноги, вокруг стола. Он то и дело останавливался, сдвигал очки на лоб и массировал себе переносицу. Он представлял собой человека, привыкшего быть хозяином своей собственной судьбы. Даже в лагере ему при помощи кое–каких влиятельных знакомых удавалось в определенной степени держать под контролем все то, что с ним происходило. А вот здесь, в этом бараке, его дальнейшая судьба почти полностью зависела от окружающих его людей… Берковиц подошел к Моше и, показав пальцем на клочки бумаги, спросил:
- Что это ты делаешь?
- Восстанавливаю листки бумаги.
- А зачем?
Моше пожал плечами.
- Не знаю, - ответил он. - Возможно, я делаю это потому, что больше мне заняться нечем. А может, чтобы не чувствовать себя сломленным эсэсовцами. А может…
Он замолчал на пару секунд - время, достаточное для того, чтобы положить на свое место два последних клочка. Теперь уже все листки были восстановлены. Они покрывали собой почти всю поверхность стола.
- Мне нравятся пазлы. Я всегда очень сильно ими увлекался. Herr Kommandant любит играть в шахматы, а я их терпеть не могу. От этих идеально ровных линий белых и черных квадратов мне становится аж тошно. А вот что они нравятся немцам - это меня не удивляет. Я же предпочитаю пазлы. Один раз я купил красивейший русский пазл из пятидесяти тысяч кусочков.
- Я никогда даже и не пытался возиться с пазлами.
- Ты был слишком занят накопительством денег, Берковиц. Скажи честно, тебе когда–нибудь доводилось наслаждаться приятным бездельем? Тебе доводилось потратить два или три часа своего времени на занятие, от которого нет абсолютно никакого толку?
Берковиц прикоснулся ладонью к разложенным на столе обрывкам.
- Видишь? - продолжал Моше. - Чтобы правильно разложить части пазла, нужно уметь замечать мелкие детали. Вначале главной подсказкой тебе служат цвета. Затем старайся научиться различать контуры, изгибы… Чтобы добиться успеха, ты должен выработать у себя способность выявлять даже самые незначительные различия, однако при этом не следует упускать из виду общую картину. У тебя ничего не получится, если ты всецело сконцентрируешься на одних лишь мелких деталях. Ты должен постоянно представлять себе изображение в целом. Общее и частное, большое и маленькое - заставляй себя думать одновременно об обеих этих противоположностях.
- Не обращай на него внимания, - вмешался Элиас. Его лицо было мертвенно–бледным. - Он всегда говорит так, чтобы запудрить людям мозги. Он скажет что–нибудь одно, а через десять минут - уже абсолютно другое.
- Ну все, хватит! - Алексей, стоявший чуть поодаль, подскочил к столу и одним размашистым движением смахнул со стола тщательно разложенные фрагменты. - У меня уже башка разболелась от этой твоей дурацкой болтовни!
Моше едва успел отпрянуть, чтобы его не задела могучая рука Алексея. Затем он, дождавшись, когда даже самые маленькие и легкие из сброшенных со стола клочков, немного попорхав в воздухе, упадут на пол, с невозмутимым видом снова принялся их собирать.
Алексей, разозлившись от того, что его проигнорировали, разразился грязными ругательствами.
Лежащий на сложенных вдвое одеялах Ян начал исступленно кашлять. Его тело представляло собой кучу костей, обтянутых хрупкой сухой кожей, оно содрогалось так сильно, как будто внутри него происходили один за другим маленькие взрывы. Остальным девяти заключенным не хотелось на старика даже смотреть: его приближающаяся смерть наводила их на мрачные мысли.
Ян все еще кашлял, когда дверь вдруг резко распахнулась и в барак зашел тот же обершарфюрер, который привел их сюда и который разорвал листки бумаги на мелкие клочки. На этот раз, однако, вид у него был не таким нахальным, как раньше. Он, похоже, спешил.
- Aufstehen![49]
Все заключенные повернулись лицом к эсэсовцу, а те из них, кто сидел или лежал, тут же вскочили на ноги - все, кроме старого Яна, все еще раздираемого кашлем. Они испуганно уставились на эсэсовца. "Что случилось? - лихорадочно размышлял каждый из них. - Комендант передумал и решил расстрелять всех десятерых? А может, все–таки удалось поймать беглецов?"
Эсэсовец, догадываясь о том, что сейчас творится на душе у этих десятерых, со злорадством выдержал долгую паузу. Затем он достал из кармана своей униформы лист бумаги и развернул его в тусклом свете лампочки.
- 190826… 116125… Сделать шаг вперед!
На лице худосочного юноши появилось выражение ужаса. Аристарх же спокойно сделал шаг вперед.
Обершарфюрер нетерпеливо посмотрел на них.
- Выходите наружу! Los!
Пара заключенных поплелась к двери. Времени на прощание не было. Аристарх всего лишь украдкой бросил взгляд в сторону Моше. Вскоре дверь затворилась, и восемь оставшихся в бараке человек молча задавали себе вопрос, какой же будет их судьба.
- Что случилось, папа? Что это ты делаешь?
Феликс удивленно смотрел на своего отца: тот взял с шахматной доски две черные пешки и взвешивал их на своей руке, о чем–то размышляя.
- О чем ты думаешь, папа?
- Я не совсем правильно задумал эту партию. Слишком много пешек. Мне хотелось бы, чтобы она была более… сложной. Да, более сложной.
Брайтнер положил две пешки, которые он держал в руке, на письменный стол и, открыв коробку, где лежали другие фигуры, выбрал две и, внимательно проанализировав ситуацию на доске, неторопливо поставил их на клетки.
- Ты дал мне ладью и королеву… Ты уверен, что правильно поступил, папа?
Брайтнер отступил на шаг и, оценив, словно полководец, общее распределение сил на поле боя, удовлетворенно улыбнулся.
- Да. Думаю, что да. Это будет весьма занимательная партия.
7 часов вечера
- Куда их увели? - Иржи ходил взад–вперед перед дверью, будучи не в силах подавить охватившее его волнение. - Обратно в барак? Или в бункер? Или…
- …или их повели на расстрел? - договорил вместо него Моше. - Во–первых, мы этого не знаем. Во–вторых, мы не слышали звуков выстрелов. В–третьих, мы сами все еще здесь. Наше положение, как мне кажется, ничуть не изменилось. Поэтому нет смысла выдвигать какие–либо предположения.
- Вы слышите, друзья? Среди нас появился новый пророк! - провозгласил насмешливым тоном Элиас.
Берковиц тоже начал волноваться.
- Почему они выбрали именно их? Кто–нибудь из вас знаком с тем юношей?
Все остальные отрицательно покачали головой.
- Он появился у нас всего несколько дней назад, - сказал Яцек. - Мне кажется, он словак или что–то вроде того. Он не из тех, кто много болтает. Еще совсем молодой, ему лет восемнадцать или девятнадцать.
- А Аристарх? - спросил Иржи. - Он уже старик. Его здесь, в лагере, все уважали, даже эсэсовцы. Он большой трудяга.
- Наверное, поэтому они захотели его спасти, - сказал, пожимая плечами, Яцек.
- И этого юношу тоже? - спросил Берковиц. - Его–то за что?
- Возможно, их выгородил какой–нибудь Prominent… - предположил Иржи.
- А может, они были доносчиками, - сердито пробурчал Отто. - Этот парень ни с кем не разговаривал. Мы даже не знаем, как его зовут. Вам это не кажется странным?
- В последние несколько дней из Словакии никого не привозили. Разве не так, Яцек?
Яцек кивнул.
Отто недовольно поморщился:
- Иржи, ты, можно сказать, спрашиваешь у хромоногого, если ли тут хромые. Что, не понял? Яцек очень сильно заинтересован в том, чтобы мы думали, что тот парень - доносчик. Тогда наши подозрения уже не падут на него, Яцека.
- Заткнись! - рявкнул на "красного треугольника" Алексей.
- А если я не заткнусь, то что ты сделаешь? Походатайствуешь, чтобы Lagerältester[50] приказал отдубасить меня палками?
Алексей лишь сердито буравил Отто взглядом, не зная, что сказать. Обычно его ответом были бешеные удары. Сейчас же ситуация кардинально изменилась. Если бы он набросился на Отто (который и в одиночку оказал бы ему вполне достойный отпор), другие заключенные могли решить вступить в схватку на стороне "красного треугольника". Правда, этого не сделал бы ни Иржи, ни Ян, ни тем более Элиас. А вот Берковиц и Моше вполне могли вмешаться.
- А вы подумайте своей головой, - сказал Яцек. - Если бы мы с Алексеем были доносчиками, разве мы оказались бы здесь, в этом бараке?
- Так, может, эсэсовцы решили, что если они подержат вас вместе с нами, то смогут выведать что–нибудь еще…
Элиас, слушавший эти споры, стоя в стороне, сделал несколько шагов вперед с привычным ему видом святоши.
- "Умри, душа моя, с филистимлянами", сказал Самсон, когда привели его в дом, в котором владельцы филистимские собрались, чтобы принести великую жертву Дагону, богу своему. Именно этого вы все хотите? Вы хотите, чтобы гибель одного повлекла за собой гибель остальных? Мы должны быть братьями. Лишь общими усилиями сумеем мы одолеть врага нашего…
- Элиас, здесь тебе не синагога, и никто твоих проповедей слушать не станет, - презрительным тоном прервал еврея Алексей. Он посмотрел на всех с высоты своего огромного роста. - Все, хватит. Комендант сказал, что мы должны выбрать того, кто будет расстрелян. Так что давайте решать прямо сейчас. Чем раньше мы это сделаем, тем раньше все это для всех нас закончится.
- К чему такая спешка? - усмехнулся Моше. - Ты что, опаздываешь на свидание?
- И в самом деле, куда ты спешишь? - Иржи обошел вокруг Алексея, покачивая бедрами. - Может, тебя ждет в бараке какой–нибудь дружочек? Я тебе, значит, уже больше не нравлюсь?
Алексей его грубо отпихнул - но так, чтобы не причинить боли.
- Бедный я, несчастный! - громко вздохнул Иржи. - Ну почему меня так привлекают крепкие и грубые мужчины?
- Давайте решать прямо сейчас! - снова потребовал Алексей.
- Моше прав, - сказал Берковиц. - К чему такая спешка? Давайте подождем. Может, что–нибудь произойдет, может, комендант передумает, может, прилетят английские бомбардировщики и все тут разбомбят…
- Нет! - вдруг воскликнул Отто.
Все невольно повернулись в сторону "красного треугольника". Тот заявил:
- Я не согласен. Мы должны принять решение прямо сейчас.
Все продолжали ошеломленно таращиться на Отто, а он начал ходить взад–вперед перед окном, выходящим на погрузившуюся во тьму и опустевшую территорию концлагеря. Никто из заключенных не осмеливался выходить из блока после того, как прозвенел колокол: наказанием за такое нарушение был немедленный расстрел… Отто остановился.
- Алексей прав, - сказал он. - Мы должны принять решение прямо сейчас. Если мы будем чего–то ждать, комендант может передумать. Пока что у нас есть возможность спасти семерых из нас. Этой возможностью нужно воспользоваться.
Он снова принялся мерить барак шагами: сделав два или три шага, он останавливался, затем делал еще два или три шага и снова останавливался… Со стороны казалось, что он не может совладать с охватившей его нервозностью, а потому ему приходится бороться с ней при помощи таких вот дерганых хождений взад–вперед. Моше с удивлением наблюдал за ним.
- Ну что ж, Отто, давайте что–то решать. Ты, к примеру, кого бы выбрал?
"Красный треугольник" продолжал ходить взад–вперед в своей странной манере.
- Для меня не существует ни иудеев, ни католиков, ни православных, ни буддистов… Для меня существуют только эксплуатируемые и эксплуататоры. Среди евреев тоже есть эксплуатируемые и эксплуататоры. Например, ты, Элиас, - эксплуатируемый.
Элиас ничего не сказал в ответ.
- Ты, если я не ошибаюсь, работал в сфере страхования.
- В Варшаве. Я был заведующим юридическим отделом.
- А что произошло, когда пришли нацисты?
- Меня постепенно вытурили из этого отдела. Сначала меня перевели на должность рядового работника. Я стал ходить от одного дома к другому и собирать страховые взносы. Однако этого им показалось мало. Мне сказали, что если к клиентам приходит еврей, то это их раздражает. Единственной работой, которую мне разрешили делать, была уборка помещений.
- И ты стал убирать помещения?
- Я выполнил волю Господа. Бог очень часто подвергает нас испытаниям, причем самым суровым испытаниям он подвергает своих избранников.
- Ну, значит я спасен, - с усмешкой пробормотал Иржи. - Уж меня–то Бог вряд ли причисляет к своим возлюбленным сынам…
- Итак, заведующему юридическим отделом пришлось стать уборщиком. А как отреагировали на это твои коллеги? - продолжал задавать вопросы Отто.
- Некоторые из них втихаря шептали мне утешительные слова, другие - и таких было много - забавлялись тем, что гадили в туалете не туда, куда надо, и затем вызывали меня, чтобы я это убрал. Да–да, они испражнялись прямо на пол и заставляли меня убирать нечистоты… Однажды, когда я наклонился, чтобы убрать в туалете с пола грязь, один из моих бывших коллег помочился мне на спину. А потом…
Раввин замолчал.
- Что было потом? - спросил Отто.
- …потом он позвал остальных. Они раздели меня догола… Они называли меня мерзким евреем… Они заявляли, что я нечистоплотный, что я тону в грязи. Они перевернули меня вверх ногами и ткнули головой в… в…
Голос Элиаса задрожал. Раввин так разволновался, что уже не мог больше говорить.
Отто обвел взглядом всех остальных.
- Ну, что скажете? Можем мы выбрать Элиаса?
- Ты сказал, что среди евреев тоже есть эксплуататоры. Кого ты имел при этом в виду? - спросил Иржи.
- Его, - Отто показал на Берковица. - Он не был всего лишь служащим, работавшим, как ты, Элиас, в сфере страхования. Он занимал более высокое положение в обществе - гораздо более высокое. Он ворочал огромными деньгами. Он создавал и уничтожал. Ему было вполне достаточно всего лишь пошевелить мизинцем для того, чтобы сотни семей оказались на улице, без работы и без жилья.
- Это неправда! - возразил Берковиц суровым, но спокойным голосом. Он привык отбивать враждебные нападки на административных советах. - Как раз наоборот, моими усилиями были созданы тысячи рабочих мест. Я обеспечил пропитание тысячам семей.
- Однако, судя по всему, немцы не были тебе за это очень благодарны, да? - спросил Моше.
Берковиц сдвинул очки на лоб и потер себе веки.
- Ко мне пришел Роберт Флик, один из руководителей акционерного общества "Индустри–Машинен". Несмотря на военные заказы, дела у этого предприятия шли плоховато. Он и его ближайшие родственники растранжирили значительную часть своих денег на женщин, автомобили, игру в рулетку. Он попросил меня об очень крупном займе - два миллиарда марок. И это просил он - человек, который дружил с теми, кто входил в узкий круг верхушки нацистской партии, человек, который мог позвонить рейхсфюреру и придти к нему на прием в любое время! Он пришел ко мне, еврею, просить денег.
- Ты в тот момент, наверное, почувствовал себя чуть ли не рядом с Богом…
- Может, и почувствовал. Моя оценка ситуации была, пожалуй, не совсем адекватной - я этого не отрицаю. Флик заявил, что сможет сделать для меня и моей семьи очень и очень многое. Он сказал, что Третий рейх намеревается очистить территорию Германии от евреев, но не все евреи являются вредоносными. Среди них, сказал он, есть и такие, которые еще могут быть полезными в деле создания Великой Германии, и Национал–социалистическая партия о них не забудет.
- И ты ему поверил.
- Да, я ему поверил. Я устроил все так, что банк согласился предоставить ему этот заем. Когда я позвонил ему, чтобы об этом сообщить, он стал разговаривать со мной не лично, а через своего секретаря. На следующее утро за мной приехали. Приехали на рассвете. К счастью, к тому моменту я уже успел отправить в безопасное место свою жену и детей. Меня забрали из дому в таком виде, в каком меня там застали: в пижаме, в наброшенном на плечи домашнем халате, в шлепанцах. Меня запихнули в автомобиль и отвезли в штаб СС. Когда меня вели к машине, я успел заметить стоявший на улице чуть поодаль легковой автомобиль. Это был "Мерседес" темного цвета. Я его узнал. На заднем сиденье этого "Мерседеса" сидел он, Роберт Флик. Когда меня провозили мимо, он отодвинул шторку и посмотрел на меня. Я в этом уверен. Он приехал туда, чтобы насладиться сценой. Он бросил на меня презрительный взгляд, а затем "Мерседес" тронулся с места и поехал прочь.
- Мне вспомнился анекдот на идише. Рассказать? - спросил Иржи.
- Не надо, - ответил Моше.
- Ну, как хотите, - сказал Иржи, но через пару секунд все же начал рассказывать: - Два раввина приехали в Рим. Перед церковью они видят объявление: "Две тысячи лир тому, кто обратится в католичество. Оба, конечно же, начали возмущаться. Затем один из них говорит другому: "Я пойду посмотрю, правда ли это". Спустя какое–то время этот раввин выходит из церкви. Второй раввин у него спрашивает: "Ну так что? Это правда, что они дают две тысячи лир тому, кто становится католиком?". Первый раввин, искоса взглянув на второго, фыркает и говорит: "Две тысячи лир? Вы, иудеи, только о деньгах и думаете!"
Никто, кроме Моше, не засмеялся. Берковиц остался невозмутим. Отто вообще не был сейчас расположен к тому, чтобы шутить.
- Ты всего–навсего получил то, чего заслуживал, - сказал "красный треугольник", обращаясь к Берковицу. - Те деньги, которые ты дал немцам, были деньгами, украденными у трудящихся. Они ютились в грязных лачугах без света и свежего воздуха, в то время как ты - держу пари - жил в шикарном особняке с бассейном и с мажордомом…
- Это что - занятие по политическому просвещению? - спросил Моше.
- Это всего лишь правда. Эксплуатируемые и эксплуататоры. Кто–то покорно склонил голову - как, например, Элиас. Кто–то поднялся на борьбу - как, например, я. Кто–то предпочел встать на сторону эксплуататоров… Ведь верно, Алексей?
- Scheiße!
- Давай, ругайся, но твои побои - мы их помним. Мы помним, как ты орудовал кулаками, когда кто–нибудь из нас, устав до изнеможения, начинал работать медленнее. Мы помним, как ты бил нас ногами, чтобы выслужиться перед эсэсовцами. Ты также охотно помогал им, когда они выстроили евреев в колонну по одному вдоль по лестнице, заставив каждого взвалить себе на плечи огромный валун, и затем выстрелили по тому из них, который стоял выше всех, чтобы он рухнул вниз и чтобы из–за его падения все остальные евреи тоже один за другим повалились на ступеньки. Глядя на все это, ты смеялся, Алексей, ты смеялся!
В бараке воцарилась тишина. Находившиеся в нем заключенные помнили этот эпизод, хотя большинству из них очень хотелось бы выкинуть его из своей памяти.