Алексей машинально отошел на несколько шагов в сторону и прислонился спиной к стене. Его - почти звериный - инстинкт подсказал ему, что ситуация складывается отнюдь не в его пользу.
- Не злите меня… Не злите меня, а иначе вам несдобровать.
- Подождите, братья… - вмешался Элиас. - Да не дадим волю гневу своему! Кто–нибудь из вас помнит, что сделал Гедеон в Офре?
- Нет, но я уверен, что ты нам сейчас об этом расскажешь.
- Гедеону удалось положить конец розни между племенами Израилевыми и объединить их в борьбе с их общим врагом - мадианитянами. Он отправил послов по всему колену Манассиину, и оно вызвалось идти за ним. Он также отправил послов к Асиру, Завулону и Неффалиму, и сии пришли навстречу им. Затем все они вместе выступили против мадианитян, врагов своих…
- …и, если я не ошибаюсь, устроили им хорошую трепку, - пробормотал Моше.
- Тихо! - Элиас вспылил намного сильнее, чем следовало бы в подобной ситуации. - То же самое надлежит сделать и нам: мы должны объединиться против общего врага. Даже если мы и питали друг к другу недоверие, для нас настал момент слиться в единое целое.
Отто сердито фыркнул: религиозные разглагольствования его раздражали.
- А ты, Иржи, что думаешь?
- Знаете, что сказал как–то раз один русский писатель? "За союзником нужно следить не менее тщательно, чем за врагом".
- Хватит! Перестаньте болтать всякую чушь, вы, мерзкие иудеи! Меня вам коменданту сдать не удастся!
Алексей, стоя спиной к стене, вытащил из кармана нож. Нож этот был весьма примитивной конструкции, но длинный и острый. Его, по всей видимости, изготовили в одной из тайных мастерских лагеря.
- Вы не успеете назвать эсэсовцам мое имя. Я прикончу вас всех - одного за другим.
Остальные заключенные замерли. Моше посмотрел на грубо сработанный нож. В руках Алексея он вполне мог стать смертоносным оружием. Тем не менее, если бы они дружно набросились на помощника капо всей толпой, им удалось бы его одолеть, хотя при этом кому–то из них, возможно, пришлось бы расстаться с жизнью. Впрочем, а кто из них семерых стал бы участвовать в драке? Элиас не стал бы, и старый Ян тоже. Не стал бы в ней участвовать Иржи и, уж конечно, не стал бы в ней участвовать Яцек. Более того, капо, по–видимому, выступил бы на стороне своего помощника.
- А еще вы не станете называть коменданту его имя, - Алексей показал кончиком ножа на Яцека. - Он тоже должен выбраться отсюда живым.
- Вы только посмотрите! - воскликнул Моше. - Какая трогательная преданность хозяину. - Моше сделал паузу. - Или ты боишься, что, если Яцек погибнет, новый капо подберет себе нового помощника? В этом случае ты снова стал бы одним из таких, как мы, бедные Häftlinge, а мы, конечно же, не приняли бы тебя к себе с распростертыми объятиями…
Ситуация зашла в тупик. Никто не отваживался ничего предпринять. Алексей выставил вперед нож, однако на него никто не нападал, и поэтому его оборонительная поза казалась нелепой.
Воцарившуюся гробовую тишину нарушил голос Яцека:
- Убери нож, Алексей.
- Но…
- Ты и сам видишь, что он тебе не нужен. С кем ты собрался драться? С Яном? С Иржи? А может, с Элиасом?.. И ради чего?.. Убери нож.
Иржи, стоявший чуть поодаль по другую сторону стола, подошел к столу маленькими шажками.
- Подождите–ка…
Он схватил свисавший с потолка провод с лампочкой и направил ее свет на Яцека.
- Не трогай лампочку! - вдруг сказал Отто таким громким голосом, что все остальные вздрогнули и ошеломленно посмотрели на него. Заметив это, он стал говорить тише. - Поосторожнее, на таких проводах никудышная изоляция. Тебя может ударить током, - оправдывающимся тоном произнес он.
Иржи, проигнорировав слова Отто, подошел к Яцеку и встал прямо перед ним.
- А я ведь тебя знаю…
Яцек даже и не попытался заставить Иржи не смотреть на него в упор: он остался таким же холодным и невозмутимым, как всегда.
- Я тоже его знаю, - усмехнулся Моше.
- Нет, я имею в виду… я знал его еще до того, как угодил сюда, в концлагерь, - покачал головой Иржи.
Взоры остальных семерых заключенных устремились на него. Даже Элиас впился взглядом в его губы.
- Я видел, как ты играл.
Яцек и бровью не повел.
- Ты был великолепен - в потной майке, прилипающей к телу…
- Ты эти сентиментальные подробности опусти и расскажи нам все остальное, - вмешался Моше.
Иржи с радостным видом повернулся к слушающим его и смотрящим на него заключенным: наконец–то у него опять появилась публика.
- Яцек был футболистом. Мне кажется, очень даже неплохим футболистом. Я вообще–то в футболе ничего не понимал, но мне нравилось ходить на стадион, чтобы поглазеть на этих симпатичных парней…
- Что, в самом деле? - спросил Моше у Яцека.
Тот кивнул.
- Я играл в дивизионе "А" за футбольный клуб "Рух" из города Хожува. Я был центральным защитником. Мне довелось принимать участие во многих замечательных матчах. А потом… началась война.
- Защитник… Вот почему ты такой наблюдательный! - сказал Моше.
- Но теперь это все уже в прошлом, - продолжал Яцек. - Даже если мне и удастся выбраться отсюда, для футбола я уже слишком старый.
- Ой, пожалуйста, не доводи меня до слез. Я ведь такой сердобольный.
- Ты прав, Моше. Если мы хотим пережить все это, нам не следует думать о прошлом. Сейчас нужно думать только о настоящем.
- Правильно. Что ты скажешь, если мы выберем тебя или Алексея? Мне, честно говоря, кажется, что это было бы справедливо.
- Возможно, - ответил Яцек. - Почему бы и нет? - Он сделал паузу. - Но почему бы нам не выбрать Отто?
- Отто? А почему мы должны выбрать именно его? - спросил Берковиц. - Он ведь не сделал ничего плохого.
- Вы в этом уверены? Последний побег наверняка организовали его друзья, а ведь как раз из–за этого побега мы и находимся сейчас здесь. Неужто вы не понимаете? Для него мы всего лишь расходный материал, не более того. Для него существует только Сопротивление. Во имя своих идей он может принести в жертву кого угодно.
Все повернулись к "красному треугольнику".
- Что скажешь, Отто? Яцек не врет?
- Люди из Сопротивления занимают в лагере многие важные посты, вы разве этого не заметили? - продолжал Яцек свойственным ему невозмутимым тоном. - Вас, евреев, они дурачат. Единственное, что для них важно, - это подготовить тут все к приходу русских, которые все ближе, и ближе, и ближе. Им наплевать, если при этом пострадает кто–нибудь из заключенных.
- Это неправда, - возразил Отто. - Сопротивление думает обо всех. Оно пытается помочь каждому и каждого защитить, хотя, конечно, оно не должно упускать из виду общее благо.
- А ты, держу пари, являешься частью этого "общего блага", да? - усмехнулся Моше.
- Кроме того, есть еще один нюанс… - сказал Яцек.
Все насторожились.
- Отто - немец.
Яцек произнес эти слова таким презрительным и гневным тоном, которым произнесли бы их и другие заключенные. Хотя Отто вполне мог заявить, что он такой же Häftling[51], как и все они, что он живет, спит и ест вместе с ними, не было никаких сомнений в том, что его отделяла от остальных заключенных невидимая линия. Немец. Забыть об этом было трудно.
- Я хочу сказать, что… - продолжил было Яцек, однако закончить свою фразу он не успел.
Его прервал раздавшийся скрип.
Дверь барака отворилась. Они все - кроме Яна - повернулись и вытянулись так, как будто бы прозвучала команда "Смирно!"
- Ну что, вы что–нибудь решили?
В барак зашел обершарфюрер. Он обвел их всех глазами, а затем его взгляд на пару секунд остановился на разложенных на столе белых клочках бумаги.
- Еще нет? Ну так давайте побыстрее решайте. Schnell![52] Вы ведь слышали, что сказал Herr Kommandant. Если к утру вы так ничего и не решите, вас всех поставят к стенке. Как только примете какое–нибудь решение, стучите в дверь. Я буду здесь неподалеку.
Обершарфюрер повернулся и, обращаясь к кому–то, кто стоял снаружи, крикнул:
- Herein![53]
В темном прямоугольнике открытой двери появились очертания долговязого человека. Он остановился на мгновение на пороге, а затем сделал следующий шаг и зашел в барак.
Это был еще один заключенный. Волосы у него были длиннее, чем у остальных. Их длина, правда, все равно не превышала и сантиметра, но и такой длины вполне хватало для того, чтобы увидеть, что этот заключенный - блондин. Бросались в глаза его выступающие скулы и тонкий нос. На нем была добротная, без заметных заплат, гражданская одежда - штаны, рубашка и теплая кожаная куртка с меховым воротником. Обут он был в блестящие кожаные ботинки. Кожа на его ладонях не огрубела от холода и тяжелой работы, и в его теле не проявлялось никаких признаков истощения от недоедания.
Обершарфюрер вышел и закрыл за собой дверь.
Вновь прибывший осмотрелся по сторонам. Остальные восемь заключенных настороженно уставились на него.
- Как тебя зовут? - грубо спросил Алексей.
- Пауль.
- Пауль или Паули?
Новичок, ничего не ответив, пересек под взглядами других заключенных помещение и прислонился спиной к стене.
Алексей подошел к нему.
- Ты должен рассказать, кто ты. Нам необходимо знать, что ты делаешь в этом бараке.
- А вы мне не должны ничего рассказать?
- Мы тут все уже друг друга знаем.
- Тогда вам придется немножко потерпеть.
- Подожди–ка, Алексей, ты что, не видишь, что ты совсем засмущал нашего гостя? - сказал Моше. Он подошел к новичку и показал ему рукой на Алексея. - Ты должен его простить. Его испортила атмосфера лагеря… Знаешь, почему мы находимся здесь?
- Он опять возомнил себя пророком! - пробурчал Элиас, но никто не обратил на него ни малейшего внимания.
- Расскажи мне об этом, - сказал, пропуская слова раввина мимо ушей, новенький.
- Из лагеря сбежали Häftlinge - трое человек. Поэтому комендант принял решение расстрелять десятерых. Однако в самый последний момент он передумал и решил, что расстреляет только одного. Но, видишь ли… - Моше сделал паузу. - Мы сами должны выбрать, кого расстреляют. Поэтому тебе лучше рассказать нам, кто ты такой.
Отто снова начал ходить взад–вперед, взад–вперед, не обращая на вновь прибывшего никакого внимания, а Иржи подошел к блондинчику, виляя при ходьбе бедрами, и стал его внимательно разглядывать. Затем он протянул руку, словно бы намереваясь дотронуться до его груди, однако когда между пальцами и грудью оставалось сантиметров десять, он отдернул руку назад.
- Какое тело!.. - пробормотал Иржи. - Такого тела здесь, в концлагере, не найдешь…
- Да уж, - кивнул с подозрительным видом Моше. - У тебя, похоже, еды было более чем достаточно. Ты, может, прибыл в лагерь только что?
- В последние несколько дней в лагерь никого не привозили, - бесстрастным тоном сообщил Яцек. - Вообще никого.
Пауль молчал. В выражении его лица не чувствовалось ни малейшего проявления страха. Да и вообще любых других эмоций в нем не чувствовалось.
К нему подошел Берковиц.
- Давай, расскажи нам все. Так будет лучше для самого тебя, понимаешь? Здесь, в этом бараке, мы должны знать друг о друге все. Нам ведь необходимо взвесить все за и против.
- Чтобы выбрать одного? - спросил Пауль.
- Да, чтобы выбрать одного, - ответил Моше. - Видишь ли, мы… - Моше, не договорив, замолчал: он краем глаза заметил нечто такое, что его заинтересовало. Он повернулся в сторону Отто. "Красный треугольник", почувствовав на себе пристальный взгляд Моше, прекратил свои метания.
- Что такое? - резко спросил он.
Моше, продолжая смотреть на него пристальным взглядом, ничего не ответил.
- Нам необходимо принять решение, - попытался сменить тему Отто. - Итак, что будем делать?
- К спешке нас зачастую подталкивает сам дьявол, - сказал Элиас. - Вы помните, что говорится в Талмуде про то, как поступил Езекия во время войны с Сеннахиримом?
Иржи поднял взгляд к потолку и прошептал Берковицу:
- Господу помолимся…
- Езекия оказался в очень трудной ситуации и не знал, что ему делать, - продолжал Элиас. - Поэтому он обратился к Всевышнему и сказал: "Я не могу напасть на врага и даже не могу от него защититься. Будь милосердным, разгроми его, пока я сплю…"
- Ты хочешь сказать, что мы должны лечь на эти одеяла и уснуть? - спросил Яцек.
- Я хочу сказать, что мы должны попросить Бога о том, чтобы он показал путь, по которому нам следует пойти. Если люди торопятся с принятием решения, их решение зачастую оказывается неправильным. Узлы иногда развязываются сами по себе.
Моше повернулся к остальным:
- Что скажете? Возможно, Элиас не так уж и не прав…
- Мне не нужно, чтобы ты меня поддерживал своими рассуждениями, - грубо перебил его раввин. - Я в твоих рассуждениях не нуждаюсь.
Моше, не обратив на слова Элиаса ни малейшего внимания, продолжал:
- Комендант дал нам срок до завтрашнего утра. Давайте воспользуемся отведенным нам временем полностью. Возможно, Бог или кто–нибудь еще нас и в самом деле просветит…
- "Самый лучший костер не тот, который горит быстро…" - продекламировал Иржи.
- Иржи, что–то я не вижу поблизости никаких костров, - хмыкнул Моше. - Так что твои слова неуместны.
- Какой ты невежественный… Эти слова принадлежат не мне, а Джордж Элиот - одной из моих любимых писательниц. Знаешь, почему эта писательница попала в число моих любимых? Потому что, чтобы добиться успеха, она была вынуждена писать под мужским именем…
- Берковиц?
- Я тоже за то, чтобы подождать. Думаю, что комендант хочет заставить нас торопиться. Вам не кажется, что он с нами играет? Возможно, нам следует избрать для себя как раз такую линию поведения, какой он от нас не ждет. Кроме того, прежде чем что–то решать, мы должны узнать, кто такой он… - Берковиц показал на блондинчика.
- Алексей?
Украинец посмотрел на Яцека, и тот стал говорить от лица их обоих.
- Хорошо, давайте подождем. Я не вижу оснований для спешки.
Отто стремительно подошел к Моше.
- Вы не понимаете! Мы…
Стон, донесшийся из глубины прачечной, заставил его запнуться.
- Моше…
Голос звучал очень слабо. Ян звал Моше. Моше и Берковиц раздвинули висевшую на веревках одежду и подошли к сидящему на полу старику. Ян говорил хриплым голосом. Его глаза помутнели, а ладони стали похожи на ладони скелета. Всем заключенным было известно, что это означало.
- Больше не спорьте. В этом нет необходимости, - сказал Ян.
- Но…
Старик жестом руки - неожиданно энергичным - заставил Моше замолчать.
- Выберите меня.
Моше отрицательно покачал головой.
- Я такого не допущу, Ян. Ты…
- Я скоро умру. Ты и сам это знаешь, Моше. И ты тоже, Берковиц… Вы это знаете все… Я все это терпеть больше не могу. Я устал. У меня уже нет сил. Если бы они у меня были, я бы поднялся и бросился на ограждение из колючей проволоки, чтобы меня убило током. Я хочу, чтобы мои мучения побыстрее закончились.
- Мы раздобудем тебе немного похлебки. Тебе полегчает, Ян. Когда ты поешь, ты почувствуешь себя лучше.
Старик с решительным видом отрицательно покачал головой.
- Нет, - сказал он. - У меня нет желания что–либо есть. Я все это терпеть уже больше не могу, Моше. Выберите меня. Если брошусь на проволоку, никому не будет от этого никакой пользы… А вот если вы назовете коменданту меня, то я своей смертью спасу вас, и, значит, моя смерть не будет напрасной.
- А может, никого из нас и не будут расстреливать. Может…
- Послушай меня…
Ян не смог договорить: сильный приступ кашля заставил все его тело затрястись. Со стороны казалось, что он вот–вот умрет. Моше и Берковиц с удрученным видом смотрели на него. Приступ кашля, однако, вскоре закончился, и Ян снова стал дышать спокойно и ритмично. Из его легких при этом слышалось слабое похрипывание.
- Мне пятьдесят шесть лет, - снова заговорил он. - Возможно, где–нибудь там, за пределами лагеря, я еще мог бы на что–то сгодиться. Я мог бы работать, заботиться о своей семье, думать о будущем. А здесь, в лагере, я в свои пятьдесят шесть уже обречен. Здесь мне как будто уже целых сто… Я уже больше не могу.
Он опять закашлялся.
- Мы все понимаем, что только самые молодые смогут все это выдержать. Послушай меня, Моше, и передай всем остальным. Позовите коменданта и скажите ему, что вы выбрали меня. Думаю, с этим будут согласны все.
Усилия, которые ему приходилось прилагать для того, чтобы произносить слова, окончательно его истощили. Его взгляд потух, и он, растянувшись на одеяле, замер.
Моше посмотрел на Берковица.
- Что скажешь? - шепотом спросил он.
- Это ужасно. Но… но он прав. Восемь к одному - это неплохое соотношение.
Они вдвоем вернулись к столу, освещенному тусклым светом лампочки.
- Как он там? - спросил Яцек.
- Плохо, - ответил Моше. - Он долго не протянет. Он говорит, что… что мы должны выбрать его.
Берковиц не стал ничего добавлять к этим словам. Моше знал, какие чувства сейчас испытывают остальные: с одной стороны, отчаяние оттого, что придется поступить так безжалостно, а с другой стороны - облегчение, граничащее с эйфорией.
- Ну конечно! - Алексей был единственным, кто в данной ситуации стал открыто выражать радость. - Он ведь уже очень старый. Он - "мусульманин", у которого нет никаких шансов выжить… Днем больше, днем меньше - какая разница?
Алексей этими своими словами озвучил то, о чем думали все.
- Ну все, решено! Давайте позовем обершарфюрера!
У остальных не хватало мужества на то, чтобы что–то сказать или, тем более, что–то предпринять. Один лишь Отто продолжал ходить - взад–вперед, взад–вперед - между тусклой лампочкой и окном.
- Чем ты занят? - вдруг спросил Моше, обращаясь к "красному треугольнику".
- Что?
- Отто, чем ты сейчас занят? Ты уже минут десять ходишь туда–сюда по помещению. Что означают эти твои хождения?
- Ничего. Я просто нервничаю. Мне необходимо каким–то образом снимать напряжение.
- Может быть, и так… - Моше стал неторопливо приближаться к Отто. - А может, и нет.
Моше встал рядом с "красным треугольником". Тот, встревожившись, смотрел на Моше пристальным взглядом.
- Казалось бы, ничем не примечательная деталь: человек расхаживает туда–сюда, туда–сюда. Что в этом странного? - Моше обвел взглядом остальных заключенных. - Но если вы постараетесь взглянуть на данную ситуацию в целом, то что вы увидите? Представьте себе концлагерь, полностью погрузившийся в темноту - ну, если не считать прожекторов на караульных вышках. Единственное освещенное окно в этом лагере - вот это. Для всех других колокол уже прозвонил. А здесь, за нашим освещенным окном, мелькает туда–сюда темная тень. Однако мелькает она не так…
Моше несколько раз прошелся туда–сюда перед окном с равномерной скоростью.
- …а вот так.
Моше прошелся перед окном так, как перед ним только что ходил Отто: два шага, остановка, три шага, остановка, шаг, остановка…