- Просто не могу себе представить, что он сам… Он был такой прекрасный семьянин. Милый, заботливый отец. Я знала, что последнее время у них были проблемы… Об этом мы постоянно говорили с их матерью.
- Что, он сам? - Холодная дрожь пробежала у меня по спине.
- Ну, полиция думает, что был поджог. Они все спрашивали, какая ситуация была у них в семье: как учатся Люк и Бо, что они говорили об отношениях родителей. Меня прямо тошнит от этого… Сама мысль! Представь, как все могло обернуться… Что они все вчетвером…
По лесной тропинке мы с детьми пошли к дому Симона и Патриции, который находился прямо за школой. Странным образом мне опять хотелось быть с людьми, которые пережили то же, что и я, чувствовали себя такими же растерзанными и отчаявшимися. Дети бежали впереди, лазали по деревьям и возбужденно кричали, в общем, вели себя как обычно или даже более оживленно. Это был их способ выразить эмоции. Бледное солнце слегка просвечивало сквозь деревья, и казалось, что ничего не произошло, как будто был обычный вторник, и сейчас я войду в дом Патриции и встречу там Эверта.
Когда я шла по аллее, к дому как раз подъезжал Симон в серебристом БМВ. Чувство легкого возбуждения шевельнулось у меня внизу живота и на несколько секунд вытеснило мрачные мысли. Он вышел из машины с усталыми красными глазами. Медленно подошел ко мне, как футболист после проигранного матча, обнял и поцеловал в висок.
- С каждой минутой все хуже и хуже, - тихо произнес он. Я потихоньку вдохнула его запах, сигарный дым, смешанный с кокосовым лосьоном после бритья, и ободряюще похлопала по спине. Мы под руку вошли в дом. Казалось совершенно естественно, что мы так просто касаемся друг друга. Нам хотелось сохранять неразрывный контакт, как физический, так и духовный, как будто этим мы могли вытеснить весь ужас происшедшего.
В доме была страшная суета. Люди сидели в кухне, в комнатах, всюду стояли цветы в целлофане, какая-то девушка разносила кофе.
- Просто невероятно… - пробормотал Симон, нервно приглаживая рукой свои черные кудри.
- У нас тут прямо ритуальный зал какой-то… Патриция в своем репертуаре….
Он собрался, надел на лицо фирменную улыбку и стал подходить ко всем с выражением сочувствия. Это были соседи, сотрудники Эверта, несколько деловых знакомых, родственники, мамы одноклассников Бо и Люка. Все пришли, чтобы засвидетельствовать свое сочувствие. Патриция предоставила свой дом, чтобы принять их.
Я несколько неловко шла за Симоном и не знала, как себя держать с этими всхлипывающими чужими людьми. За ним я прошла к нему в кабинет, где уже сидели и курили Анжела и Ханнеке.
- Послушайте… - Пальцы Симона дрожали. - Я только что из полиции… Патриция поехала к Бабетт и мальчикам… Похоже, что это правда.
Он рухнул в свое рабочее кресло. Глаза Ханнеке наполнились слезами, Анжела встала и начала ругаться. Я единственная не понимала, в чем дело.
- Ты видел это письмо? - спросила Анжела.
Он кивнул:
- Они спрашивали, узнал ли я его почерк.
- А что было в письме?
- Они нашли прощальное письмо в его машине. В бардачке. Это его почерк, я могу это подтвердить. В нем нет обращения, но ясно, что оно адресовано Бабетт. Эверт пишет, что готов сделать все, чтобы сохранить семью. Во что бы то ни стало. Что он ее любит… Он просит прощенья… Написано очень сумбурно, кусок письма оторван. В крови Бабетт и мальчиков обнаружены транквилизаторы. В кухне, где нашли Эверта, лежала канистра.
У меня подогнулись колени, как при боязни высоты, только я была не на краю пропасти, а в кабинете Симона и слушала странную историю, которая происходила в кругу моих друзей. У меня за углом. В моей жизни. Один из нас поджег свой собственный дом, в котором находилась его семья. Такое случалось в отсталых районах, в неблагополучных семьях, среди беженцев или в гетто, но ведь не в нашей деревне, в районе вилл, в семье, где все друг друга любили и ценили!
Анжела плакала в голос. Ханнеке пробормотала, что ей надо в туалет. Я сидела, тупо уставившись перед собой. Симон погладил мое бедро и спросил, все ли в порядке. Я кивнула.
- Как странно все бывает, - хрипло проговорил он. Он крутил сигару между пальцами. И вдруг вскрикнул: - Боже мой! Ну почему? Почему?
Несколько раз пнул ногой по письменному столу, потом взял себя в руки, снова сел и сжал голову кулаками.
Вечером мы опять собрались за столом в кухне у Симона и Патриции. Как мы могли рассказать обо всем детям, как это на них подействует? Мы не могли уберечь их от этого. Корреспонденты из программы "Сердце Голландии" уже крутились вокруг сгоревшего дома, журналист из местной газеты тоже. Представитель полиции говорил о "проблемах в семейных отношениях". Завтра появятся новые статьи в газетах. Как бы то ни было, завтра наши дети услышат о том, что папа Люка и Бо пытался убить свою собственную жену и детей. Будет подорвано доверие детей к родителям, и никто из нас не знал, как смягчить эту боль.
Мы все задавались вопросом: какова наша роль в этой драме, могли ли мы предотвратить ее? В конце концов, все знали, что у Эверта проблемы, и каждый день слышали от Бабетт, как тяжело ей жить с ним последние полгода. Мы и сами это видели по его мрачному лицу и агрессивным реакциям.
Всю неделю до похорон мы все жили как коммуна, в доме Патриции. Мы хотели быть вместе, чтобы разделить растерянность и отчаянье и найти ответы на наши вопросы. Мы курили, литрами пили кофе, пиво, джин и вино, каждый вечер ужинали и говорили о скорби, о людях, которых потеряли, о нашем горе. Мы поверяли друг другу свои самые сокровенные сомнения и страхи, и между нами возникли настолько близкие отношения, что они воспринимались почти как влюбленность. Дети крутились у дома, их поминутно гладили и ласкали, они по первому требованию получали сладости и каждый день на ужин ели пиццу или чипсы. Люк и Бо вились среди своих друзей, избегая любого разговора и любого прикосновения. С ними обращались так, как будто у них всю неделю был день рождения.
Если бы время обратить вспять,
Мы бы заключили тебя в объятия
И нежно баюкали, как ребенка,
Шептали бы твое имя,
И говорили, что любим тебя.
Эверт, ты оставил нам так много вопросов.Смятенные и убитые горем, мы прощаемся с
Эвертом Губертом Стрейком
12 июня 1957 - 15 января 2002
мы никогда не поймем твоего отчаянного поступка.
Милые Бабетт, Бо и Люк, мы всегда будем рядом.
Ваши друзья из "клуба гурманов"
Анжела и Кейс Бейлсма
Лотта, Дан, Юп
Ханнеке Лемстра и Иво Смит
Мейс, Анна
Патриция и Симон Фогель
Том, Тиз, Тье
Карен ван дер Маде и Михел Броуверс
Аннабель, Софи
4
Я была совершенно больна в тот день, когда мы переезжали в эту деревню. По-настоящему больна от страха. Между перетаскиванием коробок и приготовлением кофе для помогавших нам друзей я то бегала в наш новый туалет, где меня жестоко рвало, то судорожно глодала сухарик в надежде, что мой желудок успокоится и чувство паники меня покинет. Амстердаму, который так любили, мы предпочли природу, покой, удобные парковки, больше безопасности, и это казалось мне самым рискованным решением в моей жизни. Как будто только сейчас, оставив в городе все, что любила, я на всю жизнь связала себя с Михелом. Подружки, работа, моя любимая булочная, тайский ресторанчик за углом, возможность запросто напиться как-нибудь во вторник и оказаться вдруг на крутой вечеринке, где до тебя никому нет дела. А еще в Амстердаме у человека могут быть свои секреты. Не могу сказать, что меня очень тянуло на вечеринки, я уж сто лет на них не была, а никаких секретов у меня не было вообще. Но сама мысль иногда пройтись по городу не в качестве чьей-то матери или жены, а просто как Карен, художник-дизайнер, всегда готовой к приключениям, - делала жизнь, по-моему, чуть-чуть менее скучной.
Почему же мы все-таки переселились в деревню? Михел постоянно напоминал мне, что мы уже сходим с ума от того, что в машину постоянно влезают, каждая поездка на велосипеде в школу и ясли - это стресс, нам нужен сад, ведь мы хотим, чтобы наши дочери могли спокойно играть на свежем воздухе, а город стал еще опаснее, особенно для детей. Последней каплей стало то, что на нас с дочками напал какой-то чокнутый наркоман, когда мы шли к зубному. После этого мы уже точно решили, что Амстердам - не то место, где будут расти наши дети. Мы стали искать особняк с садом, где я могла бы работать дома, в какой-нибудь милой деревне недалеко от Амстердама.
Переехать в деревню - значило потерять друзей. Первый год они еще приезжали, особенно летом, в хорошую погоду, с условием, что могут переночевать. Мы часто устраивали шашлыки в то первое лето. Каждый уикенд к нам приезжали на ночь с собаками, детьми, новыми возлюбленными, и пока все они катались на велосипедах или нежились на солнышке, я выкатывалась из нашего супермаркета "Алберт Хейн" с тележкой, полной бутылок розового вина, ребрышек и французских батонов, а придя домой, сразу же принималась за приготовление им постелей на ночь. Было очень здорово, особенно когда дети угоманивались и ложились спать, а мы сидели на лужайке у огня и вспоминали нашу прежнюю жизнь в городе. Но на следующее лето разговоры стали менее оживленными, и пошли упреки: что мы никогда не приезжаем в город, не проявляем никакого внимания к их жизни, не интересуемся, чем они занимаются, что мы совсем опустились в провинции. И они были правы, хотя тогда мы так и не считали. И пусть разница была не так уж и велика, мы переросли друг друга. Мы скучали по их дням рождения, а они по нашим. Но нам все меньше хотелось возвращаться потом на машине ночью, а им - ворочаться на наших гостевых постелях. У наших дочек появились здесь новые подружки, мои собственные подружки прекрасно общались друг с другом, и я была нужна им все меньше. Иногда я приезжала к ним, чтобы доказать, что не совсем уж превратилась в провинциальную клушу, но мне стали все меньше нравиться эти ночные поездки. Да и разговоры в городе все чаще заходили о людях, которых я не знаю, о кафе, где еще не была, о фильмах, которые еще не видела, и о проблемах, которых у меня не было. Казалось, что ритм их жизни ускорился, а мой, наоборот, стал медленнее.
Прошло второе лето. Начались дожди и грозы, и к нам уже почти никто не приезжал. Старые друзья растерялись, новых мы пока не завели. Попробуй-ка познакомиться с кем-нибудь в деревне типа нашей. Старожилы ненавидели нас, считая, что мы только и думаем, как испоганить их родные места, а новички отгораживались от окружающих и пытались поддерживать независимый городской образ жизни. Женщины перемещались здесь в основном на джипах и скрывали лица за большими черными солнцезащитными очками. Складывалось впечатление, что они избегали всех видов человеческих контактов. Покупки и дети выгружались из машины и снова загружались, и мамаши исчезали в своих золотых клетках за высокими заборами, чтобы приводить в порядок дом для своих вечно отсутствующих мужей. Еще немного, и я могла стать такой же отчаянно одинокой, как они.
Наш дом тем временем был готов, и он получился прекрасным. В моем кабинете сделали большое окно, из которого был виден луг с пасущимися коровами. Аннабель и Софи наконец-то получили отдельные комнаты, у меня появилась большая кухня-столовая, о которой я так долго мечтала, с камином и уютным креслом, у Михела - гараж, где он мог возиться с машинами и велосипедами. Местный садовник осуществил нашу мечту иметь большой сад с фруктовыми деревьями, пруд и клумбу с розами. И когда Михел купил новый "вольво" в ознаменование успехов своего предприятия, мы со смехом сказали друг другу:
- Хорошо, что наши городские друзья не видят, в каких благополучных обывателей мы превратились.
В четверть восьмого Михел уезжал в свою контору в Амстердам. В половине девятого я отвозила на велосипеде девочек в школу, которая находилась прямо в лесу. После этого энергично принималась за работу и проводила в кабинете весь день до четверти четвертого, когда надо было идти забирать детей - это был самый тяжелый момент дня. Я либо одиноко стояла рядом с другими мамашами, которые болтали друг с другом, не обращая на меня абсолютно никакого внимания, либо сидела и ждала детей в машине, как те самые скрывающиеся за черными очками женщины. И только когда двери открывались и оживленная толпа детей вываливалась на улицу, все немного оттаивали и казались способными к общению со мной, хотя бы настолько, чтобы выяснить, у кого и до которого часа дети будут играть после уроков.
Когда живешь в деревне, постоянно наталкиваешься на одних и тех же людей. На уроках физкультуры, на хоккее, в супермаркете, в бассейне, на празднике в честь Санта-Клауса, в булочной, на теннисном корте, в спортивной школе. Все это было совершенно спокойно и безопасно для наших дочек, которые в мгновение ока обзавелись здесь толпой подружек. Мне же это нравилось гораздо меньше. Некоторые мамаши, с которыми я сталкивалась нос к носу по три раза на дню, со мной даже не здоровались.
- Деточка, у тебя вскоре появятся новые друзья, ты познакомишься через детей, у меня всегда так бывало, - уверяла моя мать, но то время казалось мне явно в прошлом. Я играла в теннис, ни свет ни заря отвозила девчонок на промозглые хоккейные площадки, до одурения мастерила какие-то поделки в школе, мы с Михелом регулярно посещали самое популярное местное кафе. Но это не приносило новых друзей, лишь несколько поверхностных знакомых. От постоянного пребывания в одиночестве я все больше погружалась в депрессию. Я должна была как-то противостоять этому сводящему с ума чувству превращения в изгоя общества, противостоять страху, что у меня больше никогда не будет подруг, что со мной что-то неладно. Мне ужасно хотелось иметь подругу, с которой можно было бы запросто попить кофе, случайно встретиться в супермаркете, с которой я могла бы пооткровенничать о детях, о муже, о доме, о своей маме, обо всем, чего не обсудишь даже с близкими родственниками. Не оставалось ничего другого, как активно пускаться на поиски.
Первой же целью моего наступления на этом направлении стала Ханнеке, стильно одетая женщина примерно моего возраста, которую я видела каждый раз утром и днем вбегающей в школу или выбегающей из школы, таща за собой сынишку. По своему складу она была похожа скорее на меня, чем на остальных мам, которые появлялись всегда точно вовремя, модно причесанные, накрашенные и тщательно одетые. У Ханнеке явно были другие заботы, кроме забот матери и жены, и мне ужасно хотелось узнать, какие же именно. Так как моя дочка Софи прекрасно ладила с ее сыном Мейсом, я вполне могла пригласить его к нам поиграть, а когда Ханнеке в конце дня пришла забирать Мейса, вздыхая от накопившегося за день стресса, я, предварительно открыв и поставив в холодильник бутылку шабли, якобы спонтанно предложила ей бокал белого вина, чтобы расслабиться. Она сразу же плюхнулась на стул у меня в кухне, швырнула сумку на стол, спросила, можно ли закурить, и прежде чем я сказала "да", щелкнула зажигалкой. И лишь после этого с легким удивлением стала осматриваться вокруг, как будто только сейчас поняла, где находится, а потом сказала, что у нас классный дом. Особенно камин в кухне. Что это прекрасная мысль, что она тоже так сделает. Она сразу представила себе, как устроится в кресле у камина с хорошей книгой, я сказала, что это всегда была и моя мечта, но за все полтора года, что мы здесь живем, она так и не осуществилась.
- Точно-точно, - крикнула Ханнеке, громко смеясь. - Знаешь, мне в прошлом году подарили на день рождения складное кресло, ну, сидеть в саду, так я в нем пока еще и не сидела. Вот мой муж Иво, так тот часто в нем спит. А подарили-то его мне!
Жалуясь на своих мужей, мы допили бутылку шабли, и она рассказала мне, что работает дизайнером по интерьерам, это дает ей возможность бывать в самых красивых домах в нашем поселке и оформлять их интерьер.
- Деньги они гребут лопатой, а вкуса никакого. Но вкус можно купить. У меня. Это здорово срабатывает: если у одной соседки есть новый белый диван, другая тоже хочет такой, только больше и с обивкой подороже. А мне это очень выгодно.
Оказалось, что Ханнеке и Иво живут здесь тоже всего два года, а перед этим много лет прожили в Амстердаме, и у них тоже понемногу теряются друзья. Она сказала, что чувствует себя в школе белой вороной. Мы выяснили, что обе вынуждены вести жизнь, которой раньше боялись. Во время первой беременности мы обе искренне считали, что будем продолжать работать на полную ставку, что забота о ребенке будет правильно распределена, потому что наши мужья обещали один день в неделю раньше приходить домой с работы. Ничего не изменится, потому что мы будем продолжать точно так же ходить в рестораны и путешествовать и жить в городе. И вот теперь здесь, в этой деревне, в особняке с кухней-столовой, мы тянем свою лямку в нашем семейном разделении труда, с вечно отсутствующими мужьями и детьми, ради которых и затеяли все это.
- Еще немного, - возбужденно сказала Ханнеке, - и он найдет себе бабу помоложе. Тогда картина будет полной. Ну, я уж тоже что-нибудь придумаю. Заведу себе любовника. Ха-ха. Мы еще повоюем.