Прежде всего капитан приказал грекам не говорить ни слова членам команды. Зачем? К чему волновать и будоражить людей? Такое богатство - это для одного, а не для многих! Разделенное на всех членов команды, оно станет уже не богатством…
- Никто не должен знать о нашем уговоре, - строго сказал Лерман, и грек прекрасно его понял.
- Конечно, - ответил он почтительно. - Многочтимый капитан - мудрый человек.
Приняв такое решение, Франц тут же сказал себе, что вообще-то по прибытии в Петербург не поскупится. Как щедрый и порядочный капитан, он поблагодарит команду за плавание и непременно даст матросам по рублю, а штурману Зауэру - три рубля.
Ворочаясь без сна на койке, Лерман думал о том, как теперь сложится его жизнь. Она должна была решительно измениться.
Если поначалу в мечтах капитана фигурировали жена Кэтхен и будущий ребенок - мальчик или девочка, то очень скоро они уступили место совсем другим мыслям.
Зачем ему теперь какая-то семья? Зачем жена и зачем ребенок?
Все это было нужно и было хорошо прежде, пока Франц был обыкновенным пожилым человеком среднего достатка. А зачем ему это теперь?
"Всю жизнь я прожил без всякой семьи, - размышлял Лерман, слушая, как стонет деревянная обшивка корабля под ударами волн. - Я не нуждался ни в жене, ни в детях. Не нуждаюсь и теперь. С таким богатством уж найдется кому за мной ухаживать в старости и кому ублажать меня сейчас. Да и не старик я вовсе".
Память услужливо воскрешала все райские уголки земли, в которых капитану довелось побывать за годы странствий. Пахнущий пряностями Левант - воплощение терпкости и сладости арабского Востока, где можно поселиться во дворце и окружить себя гаремом. Или индийская земля, или, может быть, остров Ява…
Как сладостно это все, как разительно непохоже на старость в холодном и сыром Петербурге рядом со скромницей Кэтхен и оравой ребятишек, которые вечно будут шуметь и разбрасывать по дому папашины курительные трубки…
Нет уж, теперь привалила настоящая удача, которую Франц ждал всю жизнь и которую не упустит!
Когда шхуна вошла в Балтийское море и до Петербурга оставалось совсем немного, Франц вновь вызвал к себе старого грека. За время путешествия они больше не разговаривали, и вообще все огромное семейство пассажиров вело себя чрезвычайно скромно и замкнуто. Тихими вечерами команда собиралась на палубе и матросы пели заунывные русские песни.
Они приглашали и странных людей, плывших в трюме, но те никогда не присоединялись к матросским посиделкам.
- Послезавтра придем в Петербург, - сказал капитан старику. - Пора тебе рассчитаться со мной.
Он спешил, боялся, как бы его не перехитрили. Ведь если эти люди имеют такие несметные богатства, то, значит, они не такие простаки и с ними нужно держать ухо востро.
- Многочтимый капитан спустится со мной в трюм? - спросил старик, кланяясь, по своему обыкновению. - Или позволит мне самому принести золото?
Старый грек вернулся через час, и правая рука его была оттянута набитым до отказа мешком.
Торопливо развязав небрежно затянутый узел, Франц увидел ожидаемое - перед ним сверкали золотые украшения с драгоценными камнями. Их было невероятно много: за всю свою жизнь Лерман ни разу не видел такого богатства даже в чужих руках. А сейчас оно принадлежало ему!
В ту ночь капитан впервые за весь путь спал хорошо. Ему снились города Леванта, прибрежные пляжи и набегающие на них волны теплого моря. Снились кипарисы и неясные силуэты игривых девушек, так не похожих на набожную и костлявую Кэтхен…
Сон капитана был столь крепок, что он не услышал, как среди ночи пассажиры бесшумно, один за другим вышли из трюма. Подобно легким бесплотным теням, пробежали они по длинному корабельному коридору, а затем метнулись в разные стороны, словно под дуновением ветерка, рассыпались по шхуне.
Один за другим длинные и узкие, остро заточенные ножи вошли в груди и горла членов команды. Первым зарезали штурмана Готфрида Зауэра: так и умер во сне, не осознав своего последнего часа. За ним один за другим захрипели на своих койках корабельный боцман, старшина, канонир…
Четырнадцать матросов спали все вместе, и резать их не стали, чтобы не вызвать потасовку. С двери оружейной комнаты сбили замок и спустя три минуты матросов просто расстреляли в кубрике.
От грохота выстрелов капитан проснулся и вскочил. В кромешной мгле он некоторое время пытался трясущимися руками запалить свечку, но в конце концов кремень выскочил из пальцев и закатился под койку. Раздетый, в одной рубашке, Лерман выскочил в тьму коридора, по которому уже тянулся плотный пороховой дым.
"Бунт на корабле! - пронеслось в голове. - Или напали пираты. Хотя какие на Балтике пираты?"
Катастрофу он осознал лишь минуту спустя, когда его ударили в лицо прикладом ружья и повалили на пол. Серьезные лица пассажиров склонились над ним.
- Вставайте, - протянул руку старый грек, оказавшийся рядом. - Надо идти на мостик.
Одеться капитану не позволили. В длинной ночной рубашке, дрожа от холода и от ужаса, он оказался на мостике в окружении новых хозяев корабля. Труп рулевого только что сбросили в море…
- Что произошло? - стуча зубами, спросил Лерман, лишь к этому времени пришедший в себя. - Чего вы хотите? Что вы сделали с командой?
Мужчины вокруг не отвечали. Казалось, они вообще не слышат слов капитана. Никто из них даже не повернул головы.
- Твоя команда мертва, - произнес старик, который один разговаривал с Францем. - Эти люди мешали нам. Если бы они остались живы, ты не смог бы выполнить то, что нам от тебя нужно.
- А что вам нужно? - заикаясь, снова спросил Лерман.
- Остров Койвисаари, - вдруг произнес старик. - Ты знаешь такое место?
Этот маленький пустынный остров на середине пути между Ревелем и Петербургом капитан прекрасно знал. Там ничего не было, только груда камней и несколько низкорослых деревьев. Про Койвисаари было известно лишь то, что от него следует держаться подальше, чтобы не налететь днищем на какой-нибудь камень.
- Нас там встретят, - пояснил старик. - Веди корабль туда.
Только тут Франц заметил, что среди мужчин вокруг него есть и женщины. Они держались уверенно, разговаривали громко. И еще раз он отметил - это был не греческий язык. Тогда, в трюме, он не ошибся: эти люди лишь выдают себя за греков…
Сейчас они уже не таились, они были хозяевами этого корабля и самой жизни капитана Лермана. Они диктовали свои условия…
Что пережил капитан в те часы, что стоял на мостике, ведя шхуну к острову Койвисаари, как ему велели? Что думал он, цепенея от ледяного ветра и от собственных мыслей? На высоком мостике, с штурвалом в руках, в развевающейся белой ночной сорочке был он похож на привидение или на чудище из ночных кошмаров…
Он знал, что вся команда его мертва. Завывал ветер, наполняя паруса и донося до мостика соленые брызги. Скрипели снасти, подрагивал в руках штурвал. Над черными волнами Балтики капитан Франц Лерман вел шхуну в последний раз.
У острова бросили якоря. Затем один из "греков" принялся размахивать фонарем, подавая на берег знаки. Оттуда почти тотчас замахали огнем в ответ. Поминутно скрываясь между волнами и выныривая, подошли три рыбачьих кораблика. С "Надежды" выдвинули лебедку, и Лерман невольно удивился, как ловко и сноровисто управляются с ней его зловещие пассажиры. Ясно было, что сложная операция задумана давно и хорошо, к ней тщательно готовились. А он, глупый и жадный Франц, оказался просто игрушкой в чужих руках. С ним поиграли, а теперь он, кажется, надоел и больше не нужен. Несколькими часами раньше стала так же не нужна и его команда…
Тяжелые сундуки вытащили на палубу и принялись при помощи лебедки перегружать их на утлые рыбачьи кораблики.
"Опасно, могут перевернуться, - вяло подумал про себя Лерман. - Зато, конечно же, эти лодки ни у кого не вызовут подозрений. Теперь сундуки можно доставить в Петербург, минуя всякие таможни. А я был нужен только для того, чтобы довезти их сюда".
Осознание того, что он стал пешкой в чужой крупной игре, было нестерпимо обидно. Хотелось зарыдать, но и на это времени у хитроумного когда-то и удачливого Лермана уже не осталось.
- Многочтимый капитан, - сказал старик, медленно приближаясь, и в руке его сверкнула сталь длинного ножа, каким режут скотину. - Неужели ты думал, что сможешь получить хоть маленькую часть нашего золота? Ты думал, что его хранят вот уже три тысячи лет для того, чтобы раздавать таким, как ты? Если бы мы раздавали его иноплеменникам, у нас бы давно ничего не осталось. Таких, как ты, очень много, многочтимый капитан.
Старик взмахнул ножом, и последние слова, которые услышал Франц, были:
- Золото принадлежит Великому Червю!
Но капитан уже ничего не понимал: запрокинув голову, он бился на палубе в предсмертной судороге.
Сундуки сгрузили на рыбачьи баркасы, туда же спустились люди, и опустевшая шхуна осталась раскачиваться на волнах.
Спустя сутки порвалась якорная цепь, и еще какое-то время безлюдный корабль, как призрак, носился по морской глади. Изрядно потрепанную "Надежду" выбросило на берег острова Сааремаа, где эстонские крестьянки растащили по домам обрывки мачтовых канатов и жалкое содержимое матросских сундучков.
Хельсинки
Я в красках представлял себе предстоящую встречу с Константиносом Лигурисом. Теперь уже наши роли могли перемениться. Он больше не просто богатый заказчик, а я не просто жалкий частный детектив, исполняющий его волю. Нет, сейчас, после откровений, вырванных силой из несчастного Властоса, Константинос Лигурис превратился в человека, скрывающего опасную тайну и уже тем самым весьма подозрительного, а я обратился едва ли не в спасителя человечества, зорко рассмотревшего грядущую угрозу…
Да, я навещу его в Лондоне, причем неожиданно. Приду к нему прямо в офис фирмы где-нибудь на Пиккадилли и, гордо прошествовав по анфиладе разгороженных стеклянными перегородками залов, мимо притихших секретарш и младших менеджеров, ворвусь в кабинет беспощадным разоблачителем!
Или явлюсь прямо домой, в респектабельный викторианский особняк где-нибудь в районе Челси, и позвоню в дверь. А когда господин Лигурис примет меня в гостиной с пылающим камином, я сразу же, с порога, брошу ему в лицо обвинения в сокрытии истины…
Ничего этого не получилось, сразу скажу. Мне попросту не дали британскую визу. Видимо, что-то в моей персоне вызвало неудовольствие у мелких визовых клерков.
Отказали без объяснения причин: никто в консульстве не станет опускаться до разговоров с какими-то там российскими гражданами…
- Ты извини, старик, - сказал Вазген, который по моей просьбе пытался содействовать в получении визы. - Ничего не вышло, понимаешь. Черт их разберет, к чему они могли придраться! Может, что ты неженатый, или что молодой, или что слишком старый…
Я только махнул рукой: зачем гадать, когда причина может быть любой?
Унизительный отказ в получении визы может поджидать любого российского гражданина в любом консульстве европейской страны. Это непредсказуемо, и к таким вещам следует быть всегда готовым.
Немного странно, конечно, когда люди сначала впустили в свои страны миллионы африканцев-наркоманов и арабов-террористов, а потом с наивной дотошностью не впускают "этих подозрительных русских". Напоминает человека, который мчится в машине без тормозов и при этом сильно переживает, что барахлит кондиционер. Недолго же ему осталось переживать…
Эффектно разоблачить Константиноса не получилось, и поэтому пришлось назначить ему встречу на нейтральной территории. Приехать в Петербург он отказался, сославшись на занятость и волокиту с получением русской визы, а потому местом свидания стала эспланада в Хельсинки, куда в назначенное время Константинос приехал прямиком из Вантаа, а я прошелся пешком по Алексантеринкату от гостиницы "Скандик".
Осень уже полностью вошла в свои права: с близкого моря дул непрерывный холодный ветер, и многие прохожие уже надели нелюбимые здесь головные уборы. После нескольких дней, проведенных на жарком Крите, я боялся простудиться и кутал шею в шарф.
Всю дорогу я предпринимал меры предосторожности. После событий на Крите, откуда нам с Зоей едва удалось унести ноги, до меня наконец дошло, какая опасность нависла над нами. Очертания таинственной организации, на пути которой мы невольно встали, еще не были до конца ясны, но ее огромные возможности и ее поистине звериную беспощадность мы видели собственными глазами. Что с того, что мы сбежали с Крита? Смерть могла подстерегать нас повсюду, за каждым углом. Димис не ушел от нее в Петербурге, а что мешает разделаться со мной, например, или с Зоей в любой другой точке мира?
Поэтому, вернувшись домой, я посадил Зою в своей квартире, строго приказав никому не открывать и не отвечать на телефонные звонки. Ее квартира на Васильевском острове показалась мне ненадежным убежищем, а у меня дома как-никак был предусмотрен целый ряд мер безопасности. Сам же я поехал на встречу с Лигурисом не на машине, как поступил бы в ином случае, а на поезде "Ян Сибелиус". Рассудил, что человек в толпе пассажиров более защищен, чем в машине на пустой дороге. Хотя, будучи профессионалом, я с той же очевидностью понимал, что хитрость и коварство Тини-ит и ее людей не позволят мне расслабиться нигде и ни на минуту. Смерть может прийти внезапно и в любом обличье: в виде кондуктора поезда, который воткнет гвоздь в сонную артерию, или в виде старушки-газетчицы из "R-киоска", когда ты будешь покупать у нее газету и склонишься к стеклянному окошку. От смерти не убежишь. Если человека очень хотят убить, его убьют, какие бы меры предосторожности он ни предпринимал, - эту нехитрую истину во всем мире знает каждый политик и богатый бизнесмен.
Все удивляются, к примеру, отчего это государственные органы не так рьяно борются с некоторыми плохими вещами. Да потому что органы эти состоят из людей, и каждый из них не хочет, чтобы в него шмальнули из пистолета в подъезде собственного дома…
Способов избежать такой участи существует всего два: не связываться либо, если уже связался, опередить врага и уничтожить его первым.
Вот только сумею ли я уничтожить Тини-ит и ее могущественный орден убийц? Ведь я так мало о них знаю: гораздо меньше, чем они знают обо мне.
Когда господин Лигурис появился в узком переулке, ведущем к эспланаде, вид у него был крайне недовольный. Похоже, он и не собирался скрывать своего разочарования моей деятельностью.
- Прошло уже две недели, - сказал он, с кислой миной пожимая мою руку, - а вы, кажется, никуда не продвинулись. Надеюсь, сейчас у вас есть хоть какие-нибудь новости? Или вы заставили меня лететь сюда из Лондона для того, чтобы послушать ваши рассуждения?
Вместо ответа я вытащил из кармана обе фотографии, присланные мне Константиносом.
- Вот эти две женщины, - сказал я, протягивая снимки. - Вы прислали их мне, а теперь я могу их вам вернуть за ненадобностью.
- Почему? - опешил он. - Что вы имеете в виду?
- Обеих нет в живых, - пожал я плечами. - Ваша супруга умерла два года назад. А Евдокия - ваша несостоявшаяся невестка - погибла сравнительно недавно. Не прошло и года после ее смерти.
Я внимательно следил за реакцией грека. Да, он был потрясен. Во всяком случае, казался потрясенным. Даже на смуглом лице проступила некоторая бледность.
- Отчего они умерли? - после короткой паузы спросил он.
- Как умерла ваша бывшая супруга, не могу сказать, - ответил я. - Не было времени этим заниматься, да ведь вы и не просили. А вот насчет Евдокии, тут я вас озадачу: она была принесена в жертву.
Черные, с проседью, брови Лигуриса взметнулись кверху, и он посмотрел на меня с нескрываемым сомнением.
- Как вы сказали? - переспросил он. Ему, наверное, показалось, что я перепутал слова…
- Подруга вашего сына была убита, - уточнил я, не сводя глаз с лица Константиноса. - И не просто убита, а принесена в жертву. Ей отрубили голову минойским топориком - лабирисом.
- Кому в жертву? - Лигурис явно считал, что я сошел с ума, и не собирался этого скрывать.
Мы стояли на узком тротуаре напротив друг друга, и мой собеседник даже сделал шаг назад, словно опасаясь, что я укушу его за нос.
Но моим оружием была невозмутимость. Свою порцию изумления я получил уже сравнительно давно, а сейчас передо мной стояла задача окончательно распутать всю эту историю.
- Кому в жертву? - переспросил я, покачав головой. - Вот этого не могу вам точно сказать. Видимо, в жертву богине Тини-ит. Впрочем, звучало еще нечто про какого-то Червя, если я правильно понял…
Была середина дня, с эспланады открывался великолепный вид на море, на порт и на площадь, где сотни торговцев продают всякую всячину: от живой рыбы до вязаных шапочек с лапландским узором. Боковым зрением я видел эту красоту, но основное мое внимание было приковано к выражению лица собеседника. Если сначала оно было кислым, потом - возмущенным и удивленным, то теперь его лицо превратилось в какую-то маску - человек словно ушел в себя.
Несколько секунд мы стояли молча, и лишь после паузы Лигурис тихо спросил меня:
- Вы сошли с ума?
Вот тогда я перешел в решительное наступление.
- Зачем вы скрыли от меня важные факты? - сказал я резко. - Почему не рассказали о том, что Димис фактически воспитывался совсем не вами, а матерью? Что он считал своей родиной вовсе не Англию, а Крит? Наконец, отчего вы умолчали, что между вами и бывшей супругой была судебная тяжба?
- Я не обязан рассказывать вам о таких сугубо личных вещах… - начал было Константинос, но тут же осекся и умолк. Понял, что собрался сказать глупость. Когда обращаешься к детективу за помощью, ему, как и врачу, нужно сообщать все - иначе помощи не получится. - Я думал, что такие подробности не имеют значения, - сказал он устало. - При чем тут мои взаимоотношения с матерью Димиса? Или судебный процесс?
Мы медленно двинулись по тротуару: двое мужчин, одетых в почти одинаковые черные шерстяные пальто, - длинная фигура Лигуриса и коренастая - моя.
- Вы полагали, что раз вашего сына убили в Петербурге, то и убийцу следует искать там же, - сказал я. - Потому и наняли меня - петербургского детектива. А на самом деле все корни этого дела лежат совсем в другом месте. Давайте зайдем в кафе и посидим. И там вы ответите мне на несколько вопросов.
Я видел, что мой властный тон покоробил Константиноса. Он не привык, чтобы нанятые им же люди разговаривали так независимо. Но меня уже несло на всех парусах к разгадке, и я попросту забыл о юридической стороне дела. Сейчас передо мной был не богатый клиент, а человек, из которого во что бы то ни стало нужно было вытащить информацию…