- И ты решил начать учиться с пятницы? Почему бы не подождать до понедельника? - Джейми снова слегка изменяет позу, на этот раз выставив вперед правое бедро.
- Мне сегодня все равно нечем было заняться, - небрежно бросает Люк. - Мы еще даже вещи не распаковали. Так почему бы не сходить в школу?
- Ну да, ну да… И откуда ты?
Пусть она замолчит!
- Я только что переехал сюда из Бостона.
- У тебя совсем нет акцента, - мурлычет Джейми.
Ты заткнешься когда-нибудь, Джейми?
- Я прожил там всего три года, - отвечает Люк, по-прежнему глядя на меня.
- И как тебя зовут, бостонский мальчик? - воркует Джейми.
Кажется, меня сейчас вырвет.
- Люк, - отвечает он, не сводя с меня глаз.
- Люк Как-Дальше?
Боже, этот допрос когда-нибудь закончится?
- Люк Генри, - равнодушно отвечает он и, предвидя следующий вопрос, добавляет: - Лукас Джеймс Генри. Лукас - потому что моим родителям понравилось это имя, а Джеймс в честь дедушки.
- Секси, - мурлычет Джейми.
Секси? Как можно сказать "секси" человеку, с которым познакомилась всего минуту назад? Но смешнее всего то, что Джейми, вполне возможно, нисколько не нравится Люк - она просто хочет понравиться ему. Такая вот она, Джейми Коннор.
Но с меня хватит. Плевать, что она моя лучшая подруга, - я выпустила когти. Он мой. Я так решила.
Такое впечатление, что Джейми внезапно научилась читать мои мысли, - во всяком случае, она впервые замечает, что мы с Люком пожираем друг друга взглядом. Моя лучшая подруга слегка отстраняется, чтобы заглянуть мне в лицо, затем переводит взгляд на Люка - и снова смотрит на меня.
- Хммм, - тянет она, и я заранее холодею от страха перед тем, что сейчас будет произнесено очевидное, однако Джейми продолжает допрос с пристрастием: - Итак, где ты был до того…
Ее перебивает внезапная, оглушительная тишина.
Я уже настолько привыкла к шуму, что у меня и сейчас продолжает звенеть в ушах. Тишина кажется мне слишком громкой
Сигнализация отключена. Директор Флауэрс начинает загонять нас обратно в школу, причем делает это таким голосом, что сразу становится понятно, насколько ему отвратительны эта работа и каждая минута, проведенная в нашем обществе.
Мы с Джейми переглядываемся и прыскаем со смеху - настолько не вяжется этот зычный металлический голос с нашим коротышкой директором Флауэрсом.
По крайней мере, я смеюсь именно над этим.
Мы с Джейми продолжаем держаться под руки с небрежностью подруг, знающих друг друга целую вечность. Мой безудержный хохот подстегивает ее веселье, и наоборот. Какое-то время мы просто стоим и смеемся - я и Джейми.
Когда мы обе приходим в себя, когда стихают последние смешки и те, что следуют за ними, я снова оборачиваюсь к Люку.
По крайней мере, хочу обернуться к Люку.
Но его уже нет.
Я лихорадочно обшариваю взглядом толпу, но вижу лишь красно-бело-черные свитера чирлидеров и море других оттенков, модных среди молодежи этой осенью, согласно мнению "Аберкромби энд Фитч".
И тогда я начинаю паниковать, как человек, потерявший нечто, что он по-настоящему любит, например часы, ручку или джинсы.
Оказывается, теперь мы с Джейми уже идем, она держит меня под руку. Честно говоря, мне кажется, что я двигаюсь только поэтому - потому что Джейми тащит меня вперед.
Наконец я замечаю его.
У меня все переворачивается внутри, когда я замечаю впереди футболку Люка, медленно, но целеустремленно продвигающуюся к зданию школы.
Я ликую, но тут же впадаю в уныние.
Как он может идти как ни в чем не бывало?
Ведь между нами что-то было, правда же?
Между нами что-то было, но я засмеялась, и он ушел. И вот теперь он идет себе в класс, словно ничего не было. Словно он никогда не встречал симпатичную, хоть и немного низкорослую, рыжую девушку с уникальным чувством стиля.
Между нами что-то было, и вот теперь Лукас Джеймс Генри из Бостона повернулся ко мне спиной и уходит прочь, а я гляжу ему вслед и с такой силой впиваюсь в руку моей подруги, что вышеупомянутая подруга бросает на меня косой взгляд и сердито вырывает руку.
И тут моя пятница вновь окрашивается черным, и я чувствую себя еще хуже, чем утром, когда закончилось молоко. Просто невероятно, насколько обещание чего-то чудесного может поднять дух; и просто невероятно, насколько осознание несбыточности этого обещания может подрезать крылья.
Наверное, именно поэтому я не могу вспомнить его. Все очень просто.
С расстояния в двадцать футов я смотрю в спину Люка, идущего по коридору мимо физкультурного зала, мимо шкафчиков, классов вождения и кабинетов добровольной военной подготовки в сторону медиатеки.
Словно ничего не было. Вообще ничего.
Впрочем, кто знает? Может быть, ничего и не было.
Но в тот момент, когда Лукас Джеймс Генри заворачивает за угол и скрывается из виду, я твердо знаю одну вещь. Одну-единственную вещь, которая дает мне слабый отсвет кванта надежды на то, что мы с ним еще увидимся.
Хотите знать, что это за вещь?
Люк, возможно, ушел, однако его толстовка по-прежнему осталась на мне.
Глава третья
Выждав, пока глаза привыкнут к пасмурному октябрьскому утру, я пытаюсь прочесть записку, не зажигая лампу. Не получается.
Я слышу, как мама ходит внизу, и знаю, что должна вставать.
Перекатываюсь на бок, вытаскиваю руку из нагретого кокона одеяла, зажигаю старинную лампу, которая, наверное, когда-то была для кого-то особенной.
Возможно, я даже знала бы ее историю, если бы помнила, что было вчера.
Перекатываюсь обратно на спину, подношу записку к самому носу и читаю.
10/19 (воскр.): В выходные совсем ничего не делала. Джейми в отъезде, мама работала как проклятая.
Протупила два дня.
Из пятничной записки: Темно-синие джинсы и черпая кофточка с круглым вырезом; пожарная тревога во время физры (была одета в футболку с кошкой… одолжила ее у Пейдж, так как у меня в шкафчике не оказалось).
Просьба Пейдж (на этой неделе). Попробуй поговорить с Джейми (это бесполезно, но постарайся).
С утра - визит к д-ру. Авария по дороге (не с нами).
Не смотри.
Принеси в школу: пластыри для почти зажившей мозоли, штаны для йоги, футболку. МОБИЛЬНЫЙ ТЕЛЕФОН (у мамы в машине)
Эта записка ничем не отличается от тех, что будут оставляться - мною или для меня - на моем ночном столике или где-то поблизости каждое утро, до конца моих дней. По крайней мере, тех дней, которые я могу вспомнить.
Я сажусь на кровати, убираю записку и откидываю с лица вздыбленные после сна морковно-рыжие волосы, чтобы посмотреть на часы.
6:44.
Пора шевелиться.
Откидываю тяжелое одеяло. Машинально нашариваю ногами пушистые тапочки, не помню, кем и когда оставленные перед кроватью.
В глубине живота притаилось беспокойство, которое останется со мной надолго, Возможно, навсегда.
Я бываю спокойна лишь краткую долю секунды между тем, как открываю глаза, и тем, как на меня обрушиваются первые воспоминания.
А потом я вспоминаю.
Я вспоминаю все мелочи, которые проходят мимо внимания всех нормальных людей.
Но только не мимо меня.
Я все еще стою посреди комнаты. Моей комнаты. Я вижу ее впервые, но помню по завтрашнему дню.
Пустая кружка с использованным чайным пакетиком, намотанным на ручку, стоит на столе, на подставке. Корзина для грязного белья возле шкафа, черный свитер свешивается через край, словно боится выпасть или, наоборот, пытается выбраться наружу. Плакаты и фотографии, иллюстрирующие жизнь обычного подростка.
Забавно.
Изо всех сил вытягиваю руки над головой в надежде, что это простое движение успокоит мои напряженные нервы, и одновременно разглядываю дурацкий коллаж из фотографий, на которых я запечатлена вместе с девочкой, известной мне как моя лучшая подруга Джейми Коннор. Джейми присутствует не только в моем завтра, но еще во множестве будущих дней и лет, поэтому я узнаю ее сегодня. Коллаж выглядит очень по-детски, но я знаю, что он погибнет наутро после прощального бала этого школьного года, так что пусть пока повисит.
Чем бы еще себя отвлечь?
Мой взгляд падает на четыре фотографии, где я изображена с женщиной, в которой узнаю свою мать. Фотографий с мамой на три или даже на четыре штуки больше, чем может позволить себе держать в комнате среднестатистический ученик средней школы.
Я снова смотрю на часы, и у меня холодеет в желудке при мысли о том, что прошло целых десять минут, а я все еще стою посреди комнаты, как потерянная.
"Шевелись!" - приказываю я себе.
Я бросаюсь в ванную, расположенную между моей комнатой и спальней матери, и наскоро принимаю душ без мытья головы. Встав перед зеркалом, я улыбаюсь своему юному отражению, потом выуживаю заколку из забитого барахлом ящичка и убираю с глаз отросшие патлы. В другом выдвижном ящике нахожу косметику: размазываю немного жидких румян по скулам, пробегаю тушью по ресницам и возвращаюсь в свою комнату, чтобы натянуть на себя что-нибудь из того, что я не надевала в пятницу.
Сбегаю по скрипучим ступеням в бледно-желтую кухню, где меня ждет завтрак, состоящий из блинчиков и яиц, но от волнения ничего не могу проглотить. Кое-как запихиваю в себя пару кусков, запиваю глотком апельсинового сока, одеваюсь потеплее, хватаю свои вещи из коробки с надписью "Не забудь" и выбегаю к машине, где меня уже ждет мама.
- Ты чуть не забыла вот это, - говорит она, когда я усаживаюсь. В протянутой руке она держит блестящий красный телефон.
- Нет, не забыла, - тихо шепчу я в окно, вспоминая записку.
Когда мы выезжаем из гаража в сумрачное октябрьское утро, я думаю о том, что ждет меня сегодня.
Глава четвертая
После того как мы сворачиваем из своего квартала направо, чтобы выехать на магистраль, я включаю радио. Я стараюсь не думать о том, когда мы увидим аварию. Я бы вообще с удовольствием не сообщала себе об этом.
Радио настроено на произвольный выбор станции.
- Ты слушаешь музыку в машине? - спрашиваю я маму.
- Нет, детка, почти не слушаю. Выбирай, что хочешь, - отвечает она и улыбается мне через плечо, прежде чем перестроиться.
Я подкручиваю звук, чтобы лучше слышать песню, заезженную до тошноты.
Но я все равно буду всегда ее любить.
Песня заканчивается слишком быстро, следом вступает гладкий голос диджея, который надеется, что мы узнали первый сингл с дебютного альбома "The Masters".
Кажется, я впервые слышу не только саму песню, но и название группы.
Мама на ходу протягивает руку и приглаживает сзади мои растрепанные волосы, и этот простой жест ненадолго успокаивает меня.
- Ты сегодня чудесно выглядишь, милая, - говорит она тем самым голосом, который заставит меня обливаться слезами всякий раз, когда я буду слышать его в трубке, учась в колледже.
Я опускаю глаза на свой красно-белый полосатый свитер и серые джинсы и мысленно соглашаюсь с мамой. Мне нравится моя одежда. Верх и низ сидят практически идеально, подчеркивая все мои изгибы и округлости, но при этом не обтягивая слишком тесно, а ботинки на каблуках добавляют несколько повышающих самооценку пунктов к моим пяти футам четырем дюймам роста.
Я начинаю притопывать черным кожаным мыском в такт другой знакомой песне, но вскоре снова напрягаюсь, потому что какой-то полуприцеп подрезает нас справа, причем так резво, что камни летят из-под колес.
Мама цокает языком на водителя, а после того как тот проносится вперед, показывая поворотником, что хочет съехать с магистрали, она снова осторожно занимает правую полосу. Я тихонько выдыхаю, радуясь, что этот эпизод не произошел на трассе.
- Если это надолго, мне, наверное, придется выйти и сделать несколько звонков, - говорит мама, когда мы пристраиваемся в хвост медленно продвигающейся очереди на съезд.
- Без проблем, мам.
Какое-то время я сижу молча, пытаясь наслаждаться музыкой и созерцанием мира, проносящегося мимо нас по дороге к больнице, где практикует доктор Зомбойа. Мы проезжаем маленький пустующий аэропорт, трехъярусный небоскреб и пункт проката фильмов, в котором, судя по окошку выдачи, когда-то находилось заведение быстрого питания.
Маленький городок, весь как на ладони.
Дождавшись зеленой стрелки, мама поворачивает налево, на Гудзон авеню, - и почти сразу же резко останавливается. Я вытягиваю шею, чтобы разглядеть впереди то, о чем я уже знаю. Вереница машин пятится задним ходом, пытаясь уйти из пробки. Несколько не привыкших к здешнему движению водителей в отчаянии сигналят.
Я хочу, чтобы они прекратили.
Полицейская машина с включенной сиреной с воем проезжает мимо моего окна. Я посылаю поток позитивных мыслей человеку или людям, попавшим в аварию в конце дороги.
Мама громко вздыхает.
- Мы опоздаем, - шепчет она себе под нос.
- Наверное, - соглашаюсь я, но на самом деле мне все равно. В конце концов, мы едем не куда-нибудь, а к врачу.
Пока мама нетерпеливо барабанит пальцами по рулю, как будто это может подстегнуть полицейских поскорее пропустить нас вперед, я снова отворачиваюсь к окну.
Только теперь я замечаю кладбище: оно тянется по обеим сторонам от нас, как будто дорога, на которой мы стоим, не сумев обогнуть погост стороной, решила прорезать его прямо посередине. Осмотрев надгробия справа, я поворачиваю голову налево и повторяю осмотр.
- Забавно, - говорю я вслух.
- Что забавно? - спрашивает мама, по-прежнему глядя перед собой на дорогу.
- Попасть в аварию именно здесь, - отвечаю я. - Прямо возле кладбища.
Мама бросает на надгробия такой быстрый взгляд, что я бы, наверное, не заметила его, если бы не смотрела ей прямо в лицо. Она подозрительно косится на меня, а затем молниеносно отводит глаза на дорогу.
- Ты драматизируешь, Лондон. Не стоит нагонять на себя тоску.
- Но посуди сама - такая огромная пробка, три - нет, даже четыре! - полицейские машины плюс скорая помощь. Все говорит о том, что водитель, скорее всего…
- Лондон! - с неожиданной резкостью перебивает меня мама. - Проявляй элементарное уважение!
Я пристыжена и в то же время возмущена. Я не проявляла неуважение, я всего лишь констатировала очевидный факт, и откуда маме знать, что я об этом думаю? Почему она так уверена, что я не молюсь за тех, кто попал в аварию?
Наша машина начинает медленно ползти вперед, и я отворачиваюсь в сторону настолько, насколько позволяет ремень безопасности. Притворяюсь, будто загляделась на могилы, мимо которых мы тащимся. Надгробия стоят плотным строем, ряд за рядом, ровные шеренги убегают от меня вдаль и у горизонта слегка заворачивают налево, вероятно, из-за изменения рельефа местности.
Я чувствую, как машина набирает скорость, и понимаю, что мы подъезжаем к месту аварии. Вот мама сдавленно охает, но я все равно не оборачиваюсь. Наконец машина снова разгоняется, и я уже собираюсь перевести глаза на дорогу, как вдруг замечаю что-то на кладбище.
Два человека - высокий и невысокий - стоят перед могилой. Умом я понимаю, что они пришли навестить могилу кого-то близкого.
Ничего страшного.
Но я отчего-то пугаюсь.
Возможно, меня просто поразил вид людей на пустынном кладбище, да еще сразу после того, как мы проехали аварию. Может быть, все дело в атмосфере или в мысли о тысячах мертвых тел, разлагающихся в каких-нибудь двадцати футах от меня.
Как бы там ни было, но при взгляде на этих двух скорбящих меня вдруг словно током ударяет и судорогой сводит плечи. Я выпрямляюсь на пассажирском сиденье. Отворачиваюсь, снова смотрю и снова отворачиваюсь. Потом вздрагиваю, да так, что даже мама замечает.
- В чем дело? - спрашивает она своим обычным голосом. Теперь мы едем на полной скорости, и мамино лицо на фоне кладбища отражается в зеркале заднего вида. В моем боковом зеркале надгробия стремительно уменьшаются в размерах. Затем мы поворачиваем, и они исчезают.
- Ни в чем, - отвечаю я, не глядя на нее.
Мама молчит, и меня несколько удивляет ее неожиданная снисходительность к моему лаконичному ответу, но тут я замечаю, что мы въезжаем на больничную парковку.
При виде этого четырехэтажного кирпичного здания у меня все обрывается в животе - и сколько я себя помню, так будет при каждом визите сюда.
Это место почему-то наводит на меня ужас.
Несмотря на то что мы уже опоздали, мама еще целых пять минут объезжает кругами первые два ряда парковки. Наконец из здания выходит какая-то пожилая пара, и мама с дружелюбной улыбкой машет им рукой, нетерпеливо ожидая, пока они доберутся до своего седана, усядутся и аккуратно выедут с привилегированного парковочного места.
Наконец мы припарковываемся, хватаем свои сумки, несемся под пронзительным ветром к крутящимся дверям и галопом пробегаем по "недавно обновленному вестибюлю", как называет это помещение моя мама. Пока мы дожидаемся лифта, по каким-то соображениям не вошедшего в план обновления, я осматриваюсь по сторонам.
По необъяснимой причине указатель с надписью "РЕАНИМАЦИЯ" заставляет меня содрогнуться.
Наверное, моя нервозность объясняется недавней аварией или тревожным эпизодом на кладбище. По крайней мере, я объясняю это так.
Тем не менее все время, пока лифт нехотя тащится на третий этаж, я мечтаю о том, чтобы доктор Зомбойа перевела свою практику в какое-нибудь другое место, подальше и от этой больницы, и от того кладбища.
Кому нравится думать о смерти по дороге к врачу, который будет копаться у тебя в голове?
Когда двери лифта открываются, мы с мамой шагаем в разные стороны.
- Ты хочешь зайти в туалет, милая?
- Нет. То есть вообще-то да, но я иду не туда. Кабинет миссис Зомбойа в той стороне. Разве ты забыла?
Мама смотрит на меня, и я вижу в ее взгляде растерянность и легкое раздражение.
- Лондон, мы идем к доктору Стивену Сэмплу. Я впервые слышу о докторе Зомбойа. Мне кажется, ты ошиблась. Идем скорее, мы опаздываем.
- Угу, - бормочу я и тащусь следом за мамой.
Ладно, сейчас она права - но очень скоро все изменится.
- Ну, и как мы себя чувствуем сегодня? - спрашивает незнакомый чернокожий мужчина, входя в кабинет.
Мы - то есть я - понятия не имеем, кто вы такой, мистер.
Он красив вызывающей экзотической красотой, несколько смягченной годами. Принадлежит к тому типу мужчин, которые могут быть кем угодно - героями или злодеями. Одет в помятый светло-голубой костюм - интересно, гладил он его сегодня или нет?
На шее у него висит стетоскоп, а в руке он держит большую папку, на которой написано мое имя.
Он доктор? Несомненно.
Но не мой.