Оказалось, что владеть поместьем совсем небезопасно в смутные времена. Слишком много было потрясений, слишком много то российских, то немецких войск ходило туда-сюда по этой территории. А торговля оружием не то дело, к которому остаются равнодушными сами военные. Поэтому, чтобы не привлекать лишнего внимания к своей семье – а молодой Эрик Шварц как раз собирался жениться – и было решено переписать поместье на господина Даугуля, предъявив миру роль арендатора.
То есть, оставаясь фактическим хозяином, по бумагам герр Шварц стал арендатором.
Едва Густа переварила эту шокирующую новость, возник вопрос: "А какое отношение ко всему этому имеет этот Георг фон Дистелрой? Ему-то что за печаль копаться в делах хозяина? И с какой стати он ходит по чужому поместью со своими бумагами?"
Высказать вопрос она снова не успела. Похоже было, что Георг читал её мысли.
– Вы, Августа, вероятно, думаете, что это – не моё дело. Но вы ошибаетесь, поскольку не знаете всех событий. Позвольте, я расскажу вам, что же было раньше.
Взволнованная Августа только кивнула.
Бросив мимолётный взгляд на платье, она убедилась, что оно уже давно высохло, и одежда в полном порядке. Поднявшись, она налила себе полный стакан воды – пить хотелось давно. Георг тактично подождал, пока Густа утолит жажду, а затем продолжил рассказ.
И начал он с себя.
Оказалось, что род фон Дистелроев – один из древнейших остзейских родов. Его предки пришли на эту землю, как рыцари Ливонского ордена. Здесь и остались, правда, не все. Род был большой, очень разветвлённый Часть Дистелроев после распада ордена вернулась в Германию, часть осталась в Курляндии, один из представителей рода подался в Польшу, где стал ловчим великого князя Литовского. Некоторые же из Дистелроев оказались в России и с честью и славой служили русской короне.
– Вы же понимаете, Августа, чтобы род продолжался, необходимы браки. Наш род – весьма древний, и состоит в родстве со многими славными фамилиями, которые, полагаю, вам неизвестны, да и ни к чему.
Достаточно того, что владелец поместья фон Лир являлся родственником моего отца – Бернхарда фон Дистелроя. Фон Лир оставил не только это поместье, но и много другого наследства. Но вынужден отметить, – Георг вздохнул с непритворным сожалением, – покойный фон Лир без должного уважения относился к Ordnungу. Его бумаги находились в таком плачевном состоянии, что восемь наследников, среди которых был и мой отец, вынуждены были судиться в течение долгих тринадцати лет, чтобы полностью разделить наследство.
Но в результате это поместье – и не только оно – перешло к моему отцу – Бернхарду. Представляете, фройляйн Августа, – Георг склонился перед девушкой в полупоклоне, – была возможность, что ваш отец приобрёл бы землю, отнятую не у герра Шварца, а – у моего отца. К счастью, этого не произошло. И даже тень имущественных споров между нами не стоит. – Тут он улыбнулся.
Раньше Густа не видела, чтобы Георг улыбался. Впрочем, она много чего не видела, ведь их знакомство началось только вчера. Но улыбка ей очень понравилась. И она с облегчением улыбнулась в ответ.
Георг, по-прежнему улыбаясь, окинул её взглядом и удовлетворённо кивнул, убедившись, что платье давно высохло.
– Ну что, Августа, не слишком ли много информации для одного раза? Может быть, сделаем перерыв и продолжим экскурсию?
Густа с удивлением обнаружила, что стоявшее едва не в зените солнце уже переместилось далеко к лесу, и дорожки парка укрыты спасительной тенью деревьев. Она с готовностью поднялась со скамьи:
– Конечно, Георг. Пойдёмте, я покажу вам парк.
8
Георг оказался прекрасным рассказчиком. Густа готова была слушать его бесконечно. Она, месяц назад успешно сдавшая экзамен по истории, перечитавшая множество книг из библиотеки, впервые столкнулась с человеком, для которого история была не просто перечнем событий, произошедших когда-то с кем-то. Он рассказывал об истории, как о семейном предании, разворачивая так и эдак перед затаившей дыхание Густой самые разные события. Оказалось, что история может быть разной. И одно и то же событие, если смотреть на него с разных сторон, будет казаться то хорошим, то плохим, а то и вовсе смешанным, словно традиционный кисло-сладкий латышский хлеб.
Через несколько дней после прибытия Георга у Густы сложился новый распорядок дня.
С утра, пока все спят, она прибегала в библиотеку. По официальной версии – учить геометрию. На самом же деле мечты, которым в тишине предавалась девушка, уже давно и прочно вытеснили математические формулы из её белокурой головы.
Несколько позже в библиотеку приходил Георг, завтракавший обычно с герром Шварцем.
И начиналась работа.
Суть которой заключалась именно в библиотеке.
Как оказалось, библиотека была не просто библиотекой – а семейной реликвией рода фон Дистелроев. Частично она состояла из наследства, перешедшего от фон Лира, частично из книг, перевезённых Бернхардом из других источников. Что-то из этого обширного наследия передавалось из поколения в поколение и считалось семейной реликвией наравне с гербом рода. Описание герба Густа зачем-то выучила наизусть и в любую минуту могла вызвать его из памяти: "В серебряном щите чёрное стропило, сопровождаемое тремя таковыми же звёздами о шести лучах 2 и 1. Щит увенчан баронскою короною и двумя баронскими же коронованными шлемами. Нашлемники: правый и левый по серебряному орлиному крылу, обременённому чёрным стропилом, между крыльев чёрная звезда о шести лучах. Намёты обоих шлемов чёрные с серебром. Щитодержатели: два рыцаря Тевтонского ордена в белых одеяниях, расшитых чёрными крестами, держат серебряные копья".
"… По серебряному орлиному крылу…", – Густа снова увлеклась мечтами.
Представив себя напоследок воительницей-Брунгильдой, держащей в одной руке меч, а в другой – щит с тем самым гербом со стропилами и орлиным крылом, Густа снова вернулась в библиотеку.
Теперь было понятно, почему ни герр Шварц, ни домочадцы почти ею не пользовались – это не принадлежало семье, а значит, было Ordnungом не предусмотрено. И по той же причине некоторые шкафы, где, по-видимому, находились особо ценные манускрипты, всегда были заперты. Густа это знала точно. Пользуясь молчаливым разрешением хозяев, она провела в этой библиотеке, пожалуй, больше времени, чем все остальные обитатели поместья, включая любившего поработать за удобным столом управляющего, герра Штайна и учителя, герра Кляйна.
Хозяин – Густа по-прежнему называла герра Шварца хозяином, несмотря на всю путаницу с владением поместьем – был прав: никто лучше Густы не знал содержимое этих шкафов. И ревизия, которой день за днём неуклонно посвящал своё время Георг, а с ним и Густа, вызывала в душе весьма двойственное ощущение. С одной стороны, это было заслуженное чувство гордости за то, что именно она, и никто другой, может помочь законному наследнику сокровищ рода разобраться с этими самыми сокровищами. С другой стороны… Ведь не просто так же – переписать названия – приехал сюда этот самый наследник. Он же перепишет, а потом как заберёт всю эту библиотеку и увезёт к себе в Германию, или где он там живёт. А она, Густа, с детства, с первого взгляда на эти книги мечтавшая прочитать их все, останется созерцать пустые шкафы. Ну, вероятно, что-то останется. Например, учебник по геометрии… И Густа всердцах оттолкнула тяжёлый фолиант с так не полюбившимся ей Пифагором.
К счастью, пока не было нужды волноваться об отсутствии книг, их было очень много.
Ежедневно с утра и до обеда Густа с Георгом таскали, классифицировали и заносили в каталоги книги. Больше всего было печатных изданий, преимущественно 19 века. Но были и гораздо более ранние экземпляры, и – Густа боялась даже прикасаться к ним – какие-то совсем древние рукописи. К обеду, который по просьбе Георга сдвинулся почти до трёх часов дня, у обоих руки уставали так, что казалось, не поднимут и ложку.
Но как ни странно, в обеденной зале этот дефект проходил: при одном только запахе еды силы в руки немедленно возвращались. Герру Шварцу обед подавался значительно раньше, так что гость и Густа обедали втроём, в компании с управляющим. Во время обеда Густа обычно помалкивала, с удовольствием слушая мужские разговоры. Оказалось, что и Георг и герр Штайн – инженеры. Учившийся когда-то в Технологическом университете Карлсруэ герр Штайн живо интересовался современным образованием и недоумевал, почему Георг выбрал в качестве учебного заведения Высшую техническую школу в Вене. Георг долго отмалчивался, переводя разговор на различные технические аспекты, но однажды, не выдержав, резко высказался по поводу немецких университетов. Тогда Густа впервые услыхала слово "нацизм".
За столом разгорелся самый настоящий диспут. Позабыв о присутствии молодой девушки, герр Штайн, подкрепляя речь взмахами зажатой в руке ложки, принялся горячо отстаивать право немцев на возрождение нации после поражения в войне. Густа впервые видела управляющего таким взволнованным. Оказалось, что в молодости он воевал и даже был ранен. И, не найдя себе применения в послевоенной Германии, вынужден был приехать в Лифляндию. "И вы видите, фон Дистелрой, я – дипломированный инженер, вынужден на чужбине управлять поместьем. Грех жаловаться, но ведь, будь Германия посильнее, я бы мог работать на родине. "А вы, фон Дистелрой, – управляющий выделил приставку "фон" – не поддерживаете родину в момент её пробуждения", – оказывается, у всегда сдержанного герра Штайна было своё особое мнение в отношении политики.
Густа с трепетом ждала, как прокомментирует этот спич Георг. Тот долго отмалчивался, но в какой-то момент не выдержал:
– Скажите, герр Штайн, вы уехали из-за евреев?
Управляющий едва не подавился тушёной капустой.
– Нет, конечно. Просто не было работы.
– А каким образом, по вашему мнению, сожжение книг в 33-м способствовало процветанию Германии? Или, может быть, то, что профессора-евреи каким-то мистическим образом становятся жертвами террора, улучшает качество знаний немецких студентов?
Герр Штайн замолчал.
– Вы давно не были на родине, герр Штайн. А я, фон Дистелрой, – Георг тоже выделил голосом приставку "фон", – несу ответственность за благо родины. Вот только не считаю нацизм благом. И если я выбрал инженерную деятельность для служения родине, то позвольте мне получать знания из первых рук вне зависимости от того, какая кровь течёт в этих руках.
За столом воцарилось молчание.
Первым нарушил его герр Штайн:
– Вы правы, Георг, – управляющий вздохнул, – я давно не был на родине. Я подумаю над тем, что вы сказали.
Этот обед закончился в молчании.
В остальном же обеды были вполне приятным временем, когда мужчины обсуждали технические новшества и изобретения.
После обеда герр Штайн, хоть и крепившийся, но в последнее время под грузом лет постепенно сдающий позиции, отправлялся вздремнуть, а Георг приглашал Густу прогуляться по парку. Лето выдалось невероятно жарким, поэтому по большей части они прятались от жары в беседке. Беседка полностью оправдывала своё название, беседы в ней, совершенно разные по темам, были захватывающе интересными. Густа с нетерпением предвкушала каждую прогулку и молила Бога, чтобы Георгу, умному, красивому, образованному Георгу, не наскучило разговаривать с ней – деревенской девчонкой, даже не окончившей школу.
Но, похоже, ему не наскучило.
Они беседовали об истории, об учёбе в университете, о политике, литературе, искусстве, о верховых лошадях и об автомобилях, об оружии и электричестве… обо всём на свете велись беседы. Обо всём, кроме того, о чём могли вроде бы говорить молодые люди.
Об этом Георг не говорил никогда.
Так прошёл весь июль.
9
Густа совсем забыла, какой сегодня день.
Всё было как обычно. Утром она успела позаниматься геометрией, в конце концов, экзамены в университет нужно будет сдавать ей, а не Пифагору. А потом они с Георгом разбирали очередной шкаф, до краёв заставленный какими-то особенно большими фолиантами, и к обеду руки просто отказывались поднимать что-либо тяжелее ложки. В привычное время они потянулись в залу, где обычно их уже ожидал герр Штайн.
Однако именно он, приверженец традиций, и нарушил сегодня этот самый Ordnung.
Вопреки заведённому обычаю он, поднявшись с места, протянул Густе небольшой, завёрнутый в кремовую бумагу и перевязанный коричневой лентой свёрток:
– Поздравляю, фройляйн Августа!
В первую минуту Густа даже не поняла, что происходит. Она машинально протянула руку к свёртку и вдруг, отдёрнув её, вся вспыхнула и прижала руки к щекам:
– Герр Штайн!
Вся покраснев от волнения, она кинулась на шею к растерявшемуся от столь бурного проявления чувств управляющему:
– Спасибо, спасибо, герр Штайн! Я помню!
Управляющий стоял и, сам того не замечая, улыбался во весь рот.
Георг тоже остановился, не в силах понять, что вызвало эту бурю эмоций.
Расцепив наконец объятия и отпустив продолжавшего улыбаться герра Штайна, Густа схватила подарок и повернулась к молодому человеку:
– У меня сегодня день рождения! А я забыла. А герр Штайн всегда меня поздравляет. Он самый первый раз мне точно такой же свёрток подарил, точно такой же, так же упакованный. Когда я в первый раз сюда попала и про день рождения не знала. Меня только с именинами поздравляли, а с днём рождения – только герр Штайн! – Выпалив всё это, Густа снова бросилась на шею к едва не прослезившемуся управляющему.
– Ну хватит, фройляйн Августа, хватит. Вы этими книгами так натренировали руки, что, пожалуй, задушите меня. Семь лет назад вы не были так сильны.
Рассмеявшись, Густа отпустила шею дарителя. Аккуратно развязав ленту и развернув обёртку, она обнаружила в ней небольшого формата кожаный, с тиснёной обложкой, альбом для фотографий.
– Ну вот, фройляйн. Раньше я дарил вам книги, чтобы вы могли по ним учиться. А сейчас вы так выросли, что уже сами можете писать свою жизнь. Это – для ваших фотографий, юная барышня.
Густа снова зарделась.
Георг наконец-то обрёл дар речи:
– У вас день рождения, Августа? А я ничего не знал! Но позвольте и мне вас поздравить! Что и говорить, я не был готов, но думаю, будет уместно, если я закажу в Кандавской кондитерской что-нибудь особенное к ужину.
И, не глядя на остывающий суп, молодой человек кинулся к телефону.
К вечеру в усадьбу был доставлен подарок, заказанный Георгом – огромный, залитый шоколадом торт и шампанское.
Герр Шварц, вышедший к ужину в дорожном костюме, был сильно удивлён.
– По какому случаю торт? День рождения?! О, фройляйн Августа, простите великодушно, вы же знаете, что праздниками всегда заведовала фрау Шварц. Приношу свои извинения и самые искренние поздравления.
Желая порадовать именинницу, герр Шварц притащил пластинки, и вскоре в зале уже звучали восхитительные танго Оскара Строка.
Даже маленький Конрад, последнее время державшийся букой, пробурчал что-то похожее на поздравления, за что был награждён большим куском шоколадного торта.
Ужин удался.
Правда, длилось веселье недолго.
Хозяин, извинившись, вскоре покинул усадьбу, сославшись на срочную встречу завтра с утра в Риге, куда вскоре отправлялся вечерний поезд.
Управляющий с учителем, как это часто бывало, уселись играть в шахматы, маленького Конрада няня увела спать.
Что касается Густы, то, несмотря на поздний час, она ощущала небывалый подъем. То ли поздравления, то ли торт, то ли шампанское, то ли скорость, с которой Георг кинулся заказывать ей подарок, то ли танго "Брызги шампанского", ещё звучавшее в голове, то ли всё это вместе, но какой-то радостный вихрь кружил ей голову.
О сне не могло быть и речи.
И хотя Густа, как и положено, уже приготовилась ко сну, но заставить себя улечься так и не смогла. Она настежь распахнула окно, выходящее в сад. А там ключом била жизнь. Освещённые светом полной, большой, чуть желтоватой луны белые лилии источали невероятный притягательно-призывный запах, а ночные обитатели стрекотали, спрятавшись в траве, изо всех сил.
Накинув на рубашку лёгкий халатик, Густа вышла в сад.
Тёплая летняя ночь, наполненная звоном сверчков и ароматом лилий и табачника, была волшебной. Ночное стрекотание непостижимым образом звучало в унисон с "Брызгами шампанского", и Густа, повинуясь ритму зажигательного танго, закружилась на дорожке.
Внезапно она ощутила чьё-то присутствие. Но даже не успев испугаться, почувствовала, как уверенная рука берет её за локоть и разворачивает, повинуясь ритму танца. Испуганно обернувшись, она увидела Георга. Его лицо выглядело особенно серьёзным при свете луны, а глаза словно заглядывали в самую душу девушки. Было в этом взгляде что-то тревожное и вместе с тем странно-манящее и желанное. Ощущение полёта охватило Густу. Почему-то перестало быть важным то, что она ночью, в парке, в лёгкой, не предназначенной для посторонних глаз рубашке, кружится на дорожке в танце с мужчиной. Во всем этом было что-то такое волшебное, что не хотелось думать ни о чем, лишь бы не кончалось волшебство.
Закрыв глаза и подчиняясь только музыке, звучавшей в ней и рукам, уверенно направлявшим её, Густа двигалась, словно паря над дорожкой, над садом, сама как луна, которая освещала сад.
Вдруг что-то изменилось. Луна больше не светила на Густу, а, отгороженная крышей беседки, освещала сад загадочным серебряным светом. Зато на неё смотрели глаза Георга, каким-то образом оказавшиеся близко-близко. Густа почувствовала, как губы накрывает тёплая волна и, едва не потеряв сознание от нахлынувших ощущений – тёплых мягких губ, запаха мужчины, нежно, но уверенно обнимавших рук, присела на широкую скамью. На какой-то момент их губы расцепились. Это было так неправильно, так грубо. Нельзя было допустить, чтобы этот божественный, уносивший её куда-то так далеко, что этому даже нет названия, поцелуй прерывался. И Густа, обхватив руками голову Георга, притянула его к себе тем настойчивым и властным движением, противиться которому невозможно.
Она услышала, как он издал то ли стон, то ли негромкий рык, и, не открывая глаз, вновь почувствовала губы, жадно накрывающие её рот. Но что-то изменилось. Руки Георга, бывшие только что нежными, стали жадными и властными, обнимая, гладя и лаская всю её, они путешествовали по её телу, с готовностью открывавшемуся навстречу ласке. Чувственные волны то накатывали, то отступали, давая место новым и новым волнам. В какой-то момент она вдруг почувствовала боль, но губы, покрывавшие поцелуями плечи, шею и грудь, вернулись и вновь взяли в ласковый плен рот, не позволив ей вскрикнуть. Она то улетала куда-то ввысь, вместе с луной, то возвращалась, вместе с тем единственным мужчиной, который только мог быть в её судьбе и который сейчас вместе с ней взлетал на этих вечных качелях жизни.