Он умолк, но явно не закончил.
Это было весной, за окном на кусте сирени пиликала синица.
Тор открыл рот, чтобы ответить, но почувствовал острую боль в области сердца. И по сей день он помнил свою мысль в тот момент. Отлично, инфаркт. Получи, сопляк.
Глава 17
Она зашла в магазин на площади Броммаплан. Обезжиренное молоко, банка ветчины, овощи. Взяла немного конфет, подумала о девочке, и тут же головная боль точно удар тока впилась в глазные яблоки. За кассой, как обычно, сидела Цветастая – так Ариадна называла ее про себя. Цветастая, лет пятидесяти пяти, с красными пятнами на шее и щеках. Она сидела там с незапамятных времен, и все же они здоровались, точно незнакомые, каждый раз как впервые.
– Сто семьдесят три кроны, – озвучила Цветастая, и, доставая кошелек, Ариадна заметила тень неприязни на ее лице.
Ариадна опустила голову, прижав подбородок к груди, понимая, что это не поможет. Кассирша уже заметила ее опухшие от ударов губы. Ариадну захлестнуло желание что-то сказать, объяснить: "Это все лестница, дома, я упала и ударилась. Хорошо, что шею не сломала". Но она промолчала, принимая сдачу.
Автобус номер 305 все не шел. Тоже как обычно. Очередь все удлинялась, Ариадна стояла одной из первых – с тяжелым пакетом в руках. Уже седьмой час. Следовало прийти раньше. Ариадне удалось занять сиденье. Отвернувшись к окну, она смотрела на проносящиеся мимо деревья, луга, лошадей с тощими гривами. Криста просилась на занятия верховой ездой, но Ариадна противилась. Она боялась больших животных, их непредсказуемую силу, и понимала, что помогать Кристе на конюшне пришлось бы ей.
– Кое в чем себе надо отказывать, – пыталась она объяснить, избегая разговоров о главной причине – все и так было ясно. Криста отвернулась к стене, взмахнув длинными волосами. Из носа у нее текло.
Весной Томми возил их на конюшню, где держат полицейских лошадей. Обняв дочь за плечи, он подвел ее к Маре, старой жилистой кобыле, которую вскоре ожидала скотобойня. С пересохшими от волнения губами Ариадна смотрела, как лошадиные губы касаются ладони дочери в поисках съестного. Ариадна дала Кристе заранее припасенные морковки и прислушалась, как хрумкают большие лошадиные зубы.
– Я хочу, мама, хочу, – ныла девочка всю дорогу домой. Слезы блестели на круглых румяных щеках.
Томми молчал, вцепившись обеими руками в руль. Ариадна знала, о чем он думает.
Спустя полчаса автобус затормозил у остановки "Уголок Линдквиста". На часах было почти семь. Светлые брюки Арианды измялись, врезались в пах. Ариадне хотелось поправить их, но не делать же это на людях. Ступив на гравий, она почувствовала легкое головокружение. По полю бежала женщина с двумя собаками. Ариадна боялась собак, а одна к тому же была без поводка – та, что покрупнее. Ариадна зажмурилась, превозмогая боль, подхватила пакет и зашагала домой.
Дом стоял у дороги, но им это не мешало. Машины здесь проезжали редко – только соседские, а их было немного. Слева, совсем рядом с подъездом к их дому, жила недавно овдовевшая женщина, а справа, за пустующим двором, – тихое семейство с двумя детьми. На пустом дворе когда-то располагался заброшенный летний домик, который снесли после смерти владельца, но затем всякая деятельность прекратилась. Поговаривали, что взрослые дети никак не могут поделить наследство.
За дорогой раскинулся луг, где запросто разгуливали косули, зайцы и фазаны. Однажды ранним утром Ариадна видела даже огромного лося. Она позвала Томми, но когда тот пришел, лось уже исчез.
– Когда и эту землю возьмут в оборот, покоя нам не видать, – говорил Томми. Распаляясь, он рассказывал, как перед окнами их дома вырастут ряды типовых коттеджей, как скукожится их личное пространство. – Когда они начнут строительство, тогда, черт побери… – Желваки твердели, напоминая Ариадне резиновые мячики, которые Криста бросала об пол и никогда не находила после. Сердито двигаясь на ощупь вдоль стен, девочка сносила все на своем пути.
Дом был желтый, деревянный. Ариадна обрадовалась, увидев его впервые. Дерево – теплый, приветливый материал, непохожий на прохладный камень, из которого сложены стены греческих домов. В Швеции и без того прохлады хоть отбавляй. В этот дом они с Томми переехали вскоре после свадьбы. Он подхватил ее на руки, поднялся на крыльцо и перенес через порог, она помнила его руки вокруг своих бедер, она обнимала его за шею, смеясь и вскрикивая от страха: Томми, конечно, сильный, но она была тяжелой и нуждалась в бережном обращении, ведь они ждали ребенка.
Еще не войдя во двор, Ариадна заметила, что двери дома закрыты, окна тоже. По спине пробежал холодок. Она остановилась, провела рукой по лбу, громко откашлялась и закрыла глаза. Затем сделала глубокий вдох и двинулась дальше.
Машина стояла под навесом – значит, он дома. Зеленая "БМВ" с вмятиной на заднем крыле: на днях он задел камень, слишком быстро стартовал. "Я сейчас злой, так и знай!" На солнце фасад дома точно пылал. Ариадна поднялась на террасу, отметив, что растения в горшках совсем зачахли. Потрогав землю, она обнаружила, что дело не в недостатке влаги, – должно быть, гниль. Болезнь, возникающая ниоткуда и не поддающаяся лечению. Такое случалось часто. Ариадна не знала почему.
Входная дверь была заперта. Высокая коричневая дверь с латунным кольцом – лев с разинутой зубастой пастью. Подарок коллег Томми на сорокалетие. Спустя пару лет кольцо потускнело и подурнело, сколько Ариадна его ни чистила. Склонившись к сумке, чтобы достать ключ, она почувствовала, как в губах пульсирует кровь. Рука дрожала, не слушалась, но наконец ей удалось отпереть замок и надавить на массивную ручку.
В холле было душно. "Зачем он закрыл дверь?" – подумала Ариадна. За спиной раздалось пение птицы – той черной, с желтым клювом, которая любила сидеть высоко на березе, а зимой у кормушки. Томми был против того, чтобы Ариадна кормила птиц, уверял, что разбросанный корм привлекает крыс. Но Ариадна неизменно отвечала: "Разве норма, чтобы живые существа проживали в такой холод?" И Томми смеялся, становясь похожим на себя прежнего, взгляд его смягчался.
– Эй! – позвала Ариадна. И еще раз: – Я уже дома, эй!
Криста лежала в одном белье на своей кровати. Мягкий живот, стекающий набок, заношенный и застиранный бюстгальтер. Одна нога закинута на другую, ступня покачивается в воздухе.
– Криста? – позвала Ариадна. – Мама дома. Немного поздная.
Дочь не отвечала. Склонившись над ней, Ариадна заметила плеер. Она тронула дочь за ногу. Девочка вздрогнула и сняла наушники.
– Мама?
– Да, милая. Это мама. Я дома.
– Будем есть?
– Я только поварю картошку. А потом будем есть.
Девочка, слишком крупная для своих лет, неожиданно ловко вскочила. Ариадна подобрала с пола футболку. Когда она наклонилась, ей почудилось, что мозг сдвинулся внутри черепа.
– Жара, – хрипло произнесла она. – Хоть вечер, а жара все. Хорошо бы купаться.
Пляж находился в пяти минутах ходьбы от дома, но они давно уже не бывали там. Маленькой Кристе разрешали плескаться у берега, но ей это не нравилось – влага, ускользающая из-под пальцев. А когда мимо нее пробежал пятилетний мальчик, обрызгав водой, с ней случилось что-то вроде приступа астмы. Томми погнался за мальчиком, схватил его и принялся трясти так, что голова малыша моталась из стороны в сторону. Сломает ведь шею, подумала Ариадна, ой, сломает.
Она очистила несколько картофелин и налила воды в кастрюлю. Открывая банку с ветчиной, порезала палец. Капля крови упала на мясо, расползлась темным пятном.
– Железо, – пробормотала она по-гречески и засмеялась. – Дополнительная порция железа.
Девочка сидела за столом с мрачным, измученным видом. Приподнятая верхняя губа обнажала зубы. На подбородке зрел прыщ.
– Он ушел, – сказала она.
Ариадна вздрогнула.
– Что?
– Сначала он был дома, но потом ушел.
– Папа?
– Ага.
– Я делаю еду, скоро готово. Голодная, милая? Скоро будем.
Влажное дно кастрюли зашипело, коснувшись плиты, и вокруг распространился легкий запах горелого. Ариадна взяла тряпку и принялась протирать стол, плиту, лампу над столом. Везде налет жира – и как она только не замечала. Ариадна быстро сполоснула тряпку, выжала, посмотрела на свои руки с побелевшими костяшками, и вот открылась дверь, и он уже дома.
Глава 18
Ханс-Петер любил читать, когда гостиница затихала, а гости укладывались спать в своих номерах. В его каморке хранилась целая кипа книг, на которых теперь никто не оставлял липких отпечатков детскими ручонками. Никаких слепых девочек, вынужденных передвигаться на ощупь, пользуясь руками как глазами. Вытянувшись на кушетке, он повернул вентилятор так, чтобы прохладный воздух задувал прямо под воротник рубашки. О, как приятно!
На этот раз Ханс-Петер читал французского классика Альфонса Доде, "Письма с моей мельницы". С первых же глав он с наслаждением погрузился в описания прованских пейзажей, постепенно осознавая зарождающееся желание отправиться туда вместе с Жюстиной, на выходные.
Он и раньше пытался уговорить ее на путешествие, но Жюстина противилась: весь ужас, который она пережила в Малайзии, поселил в ней стойкое отвращение к самолетам и поездкам.
Только через год после знакомства Жюстина рассказала Ханс-Петеру, что тогда случилось, – отрывисто, заливаясь слезами. С ней там был мужчина, его звали Натан. Это он взял ее с собой в джунгли.
– Мы стали его первой группой. У него были большие планы. Он занимался экзотическими путешествиями, знаешь, когда люди отправляются в джунгли и живут там, спят и едят разные… ну, коренья и листья. И обезьян, они подстрелили обезьяну – один из местных. Из народа оранг-асли.
Жюстина помолчала, затем продолжила, запинаясь:
– Я больше никогда, никогда не хочу… эти скользкие узкие тела… впивающиеся в кожу… пиявки… слышишь, я больше ни за что, никогда!
Она любила Натана. Он повез Жюстину в джунгли, чтобы испытать ее силы. И однажды утром исчез. Они искали часы, дни напролет, но так и не нашли. В конце концов им пришлось принять страшное решение: уехать без него. На этих словах взгляд Жюстины стал пустым и мертвым.
– Мы были вынуждены оставить его там и уехать.
Когда они с большим трудом добрались до населенной местности, их ждала еще одна катастрофа. Чтобы Жюстина не чувствовала себя одинокой, ее поселили вместе с молодой шведкой из группы. Ее звали Мартина, она была фотографом и дочерью известного пианиста Матса X. Андерссона. Натан поручил Мартине сделать буклет о его фирме. И уже в первый день в номер пробрался грабитель и зарезал Мартину.
– Моим ножом. Парангом, – шептала Жюстина, уткнувшись лицом в пуловер Ханс-Петера. – Он взял мой паранг и зарезал ее. Я виновата, что он это сделал? Надо было избавиться от ножа? Да, надо было, ведь я больше не собиралась в джунгли, зачем мне паранг… нож для джунглей… я знала это… мне его подарил Натан, и я помню, что подумала тогда, что дарить острое – к беде.
Она стонала и плакала, ее побелевшие пальцы были холодны как лед. Ханс-Петер, обняв ее, баюкал, точно дитя.
– Ну конечно, ты не виновата и сама это понимаешь, ну зачем изводить себя такими мыслями.
Жюстина принимала душ, когда произошло убийство. Шок парализовал ее. Ханс-Петер догадывался, что с ней не слишком бережно обращались после убийства. Местные полицейские учинили жесткий допрос в комнате с решетками на окнах. Вел допрос худой человек с пронизывающим взглядом и лицом в оспинах.
От мысли, через что пришлось пройти Жюстине, Ханс-Петер ощутил гнев. Ей требовалась помощь психологов, люди с мягкими приветливыми голосами должны были помочь ей выговориться, выплеснуть свои переживания. Но такой ерундой в стране вроде Малайзии, конечно, не занимаются.
Потрясение сказалось на ее психике, надломило. И пусть уже прошли годы, Жюстине до сих пор снились кошмары.
Альфонс Доде. Ханс-Петер взял книгу, проглядел текст на задней стороне суперобложки, где рассказывалось о писателе. Он всегда делал так, чтобы познакомиться с классиком, представить, как он жил, каким был. Доде казался вполне преуспевшим человеком. Его книги печатали большими тиражами. Он был счастливо женат и со временем обрел немалое состояние. Но грех не остается безнаказанным: в молодости Доде был не слишком целомудрен и подхватил сифилис, который со временем набрал силу и усадил писателя в инвалидное кресло, а после и вовсе лишил жизни. Он умер в возрасте 57 лет, посреди обеденной трапезы.
Всего на несколько лет старше меня, подумал Ханс-Петер.
Этим вечером ему не хотелось читать. Слишком много мыслей теснилось в голове. Тревога об Ульфе и о будущем. Ариадна. Жюстина.
Не успел он произнести про себя имя Жюстины, как она позвонила. Голос звучал хрипло, был каким-то далеким, надтреснутым.
– Ты исчез, – произнесла она.
Ханс-Петер вспомнил, что забыл оставить Жюстине сообщение о том, что сегодня ему пришлось выехать раньше обычного.
– Ой, прости, пришлось по-быстрому уехать, я так спешил.
– Почему?
– Кое-что произошло, расскажу, когда приеду домой.
– Но, Ханс-Петер, если ты так спешил, то мог бы поехать на машине.
– Конечно, мог. Но не поехал.
Жюстина помолчала.
– Когда ты вернешься? – спросила она наконец.
– Завтра утром, как только уедут постояльцы. Как обычно, ты же знаешь.
Он слышал ее дыхание в телефонной трубке.
– Я люблю тебя, – сказал он.
Она не ответила.
– Жюстина!
– Мне страшно, – выдохнула она.
– Послушай, тебе нечего бояться. Все, что было, давно прошло!
– Да.
– Вот и хорошо. Тебе надо двигаться дальше, мы же столько раз говорили об этом. Ты сильная, взрослая, ничто не может тебя испугать.
– А птица?.. – прошептала она.
– Что – птица?
– Она странно себя ведет.
– Как это – странно?
– Летает беспрерывно, не находит себе места.
– Может, заболела? Съела что-нибудь не то.
– Нет, кажется, она боится. Как будто там что-то есть…
– Ложись спать, милая. Уже поздно. Я приеду, как только освобожусь.
Жюстина молчала, Ханс-Петер услышал, как она сглатывает.
– Хочешь приехать сюда? – спросил он. – Садись в машину и приезжай, поспим вместе на кушетке.
– Нет, Ханс-Петер. Птица… я не могу оставить ее одну.
Глава 19
Некоторые воспоминания не стираются со временем. Бочка с водой на кладбище Хэссельбю была таким воспоминанием.
Саму игру придумала не Йилл, она никогда не была такой изобретательной, как Берит, больше поддакивала, следуя за подругой хвостиком. Но может быть, в тот день именно она предложила отправиться на кладбище. Смутно, с трудом припоминая, она все же заставила себя признать, что это был ее план – как способ выбраться из дальвикского дома.
Давайте посмотрим на могилу твоей мамы.
Сначала они были дома у Жюстины, в каменном доме у озера. Йилл не хотела туда, Берит тоже. В этом доме им чудилось что-то зловещее, от него мурашки бежали по спине до самой попы. Они не хотели заходить – казалось, что дом захватит их, сделает частью обитавшего там кошмара.
В доме умерла мама Жюстины. Просто упала на пол и умерла. В ее мозгу лопнул сосуд, наполнив кровью череп. Кровь потекла наружу через глаза и нос, уши и рот. Такая картина являлась Йилл по ночам, в кошмарах, и, крича от ужаса, она кидалась к маме, утыкалась в пропахшую потом ночную рубашку, а все из-за Жюстины. Могла бы и не тащить их в свой дом.
Она подкупала нас, вот почему она всегда оказывалась слабее. Мы учились в одном классе, мы с Берит нашли друг друга с первого взгляда, сошлись, срослись, как умеют только маленькие девочки, стали одним человеком. А Жюстина постоянно вклинивалась между нами. Так вспоминается это теперь. Никто не хотел играть с ней, с самого первого дня она была изгоем, который есть в каждом коллективе, большом и маленьком, детском и взрослом. Словно любой группе нужен козел отпущения.
Что же такое было в Жюстине, почему ее отторгали? На этот вопрос сложно ответить. Может быть, имя? Жю-юс-стин-на. Чудное иностранное имя. Но в классе были и другие дети со странными именами, пусть в их районе проживало совсем мало иммигрантов. Одну девочку из Венгрии звали Кинга. И ее принимали без вопросов. В параллельном классе учились финские близнецы Юсси и Кари. Несмотря на акцент, они вошли в костяк класса.
Может быть, дело в ее умершей маме? Но почему же ее тогда, наоборот, не взяли под защиту? Бедная сирота, навроде Белоснежки или Золушки. Но нет, дети мыслят не так, как ожидают взрослые. У нее ведь была новая мама. К тому же очень красивая. И жутко богатый папа. Ему принадлежал весь концерн "Санди", все фабрики, не только в Швеции, но и за границей. Жюстина набивала школьный ранец конфетами: "Дам коробку, если разрешишь играть с тобой". Прямо в лоб. Без церемоний. Она пыталась купить друзей. Конфеты буквально сыпались из нее. Иногда она прятала коробочки с пастилками, заставляя нас искать, ползать, унижаться.
А в остальном она была как мы. Только худее. Тощая и костлявая, уколоться можно. Если дотронуться. Но трогать ее не особо хотелось. Во всяком случае, с добрыми намерениями.
Бочка с водой… я помню тот день, он вдруг всплыл перед глазами. Стояла осень, учебный год начался несколько недель назад. Жюстина привела нас к себе домой. Мы сопротивлялись, даже ударили ее несколько раз, в живот и по щекам: "Оставь нас в покое!" – но она будто не чувствовала ударов. Наконец мы сдались и пошли с нею. Наверное, нам хотелось конфет. Что правда, то правда. Какие дети не любят конфеты?
Сначала мы прятались в кустах: Жюстина хотела убедиться, что новой мамы нет дома.
Ее звали Флора, она носила костюмы и блестящие чулки. Нам она казалась очень красивой. У нее была такая чудесная одежда, как в журнале "Мир женщины". Она села в машину, которая ждала ее у дома. Пахло выхлопными газами и духами. Как только автомобиль отъехал, Жюстина подошла к двери и отперла ее.
– Пошли! – приказала она, внезапно превратившись в сильнейшую из нас.
Поднимаясь по лестнице на второй этаж, я умирала от страха. Ведь все случилось именно там, на втором этаже. Жюстина показала нам место, где ее мертвая мама лежала на полу. Жюстине тогда было четыре года, она все видела. Солнце светило на паркет. В ту минуту было трудно представить себе Жюстинину маму с пустыми глазами и кровь вокруг, но эти детали стали являться мне позже, ночами. Несколько месяцев подряд.
Я стояла на залитом солнцем паркете, в доме было тепло. И все же я мерзла.
– Пойдем, – прошептала я, вернее, заныла. – Пойдем, Берит, я хочу домой. Мы скоро ужинать будем, пойдем домой.
Берит не слушала. Она ступала мягким, хитрым зверьком, кралась по коврам: "Так где у тебя пастилки? Ты обещала пастилки, где они?"
Мне не терпелось выбраться из дома, паника нарастала, но Жюстина и не думала отпускать нас.
– Вот, – сказала она, приведя нас в свою комнату, где под кроватью хранился целый ящик пастилок.
Мы могли взять сколько угодно. Я запихнула несколько коробок в карманы – кажется, медовые и фруктовые, они нравились мне больше всего.
– Пойдем теперь домой. Мама будет беспокоиться.
Нет, она тянула нас за собой, она держала Берит за куртку, не отпуская. Я помню ее обкусанные ногти, заусенцы.
– Я покажу вам одну вещь в подвале!