И я кивал, и я говорил "хочу", я злился и хотел ее, и целовал ее рыжие волосы, и пушистые желтые ресницы, и маленькие ладошки, и эти пальцы - холодные, влажные пальцы, которые она не успела отмыть хорошенько. Я целовал их и вдыхал их запах, звериный и детский одновременно…
- С тобой говорят! - возвысил голос мент. - Ты кто, на х…?
- …Два… Три… - прошептал я.
- Чего?!
Я решил, что сосчитаю до семи - мое любимое число - и тогда выстрелю.
- …Четыре…
С прибывшего поезда гуськом повалил народ, по широкому полукругу огибая то место, где стояли мы с ментом. Только какой-то субъект с бритой башкой, в черной кожаной куртке, замешкался, заозирался на нас, а потом и вовсе остановился. Уставился.
- Побыстрее проходим! - гавкнул на него мент.
Субъект бодро направился к нам.
- Документы?! - обалдел мой визави.
- Ныа двыа слыова, кыомандир, - расслабленно ыкая на каждой гласной, пропел кожаный. И сделал приглашающий жест рукой.
Мент повернулся ко мне, потом снова к кожаному - и подвис.
- Дыавай-дыавай, - сказал кожаный, по-прежнему ыкая, но каким-то теперь уже приказным тоном. - Сиюда иди, кыомандир.
В глазах "командира" появилось какое-то животное выражение - смесь острого удивления и острой же тоски, - и он молча пошагал к кожаному, точно запутавшийся в командах пес - к дрессировщику.
Кожаный что-то коротко сказал менту в ухо. Тот покосился на меня, понуро кивнул и побрел в темноту.
- Кыомандир! - негромко окликнул кожаный.
Мент остановился и напряг спину.
- Ничего не забыл, кыомандир?
Спина чуть ссутулилась.
- Может, чужое что прихватил?
Спина не шелохнулась.
- Лыадно, иди, - смягчился вдруг Кожаный, и мент торопливо заскрипел сапогами по мерзлой снежной коросте.
- Не нарывайся, друг! - беззлобно посоветовал мне Кожаный, подмигнул и тоже пошел прочь.
- Спасибо, - вежливо просипел я, но он даже не обернулся.
Друг. Ага, друг. Хорошенькие у меня теперь друзья…
И вот я жду милосердия. Оно скоро придет.
Вон оно, вырулило из-за угла, остановилось рядом с вокзалом - и открыло мне двери.
Милосердие - штука, как известно, расплывчатая и абстрактная, могущая принимать множество форм: от завалявшейся в кармане монеты до чека с непроставленной суммой, от пакета с объедками до благотворительного концерта, от поцелуя до искусственного дыхания, от таблетки валидола до выстрела в голову, от умения любить до умения убивать…
Ниспосланное мне милосердие конкретно. Оно имеет форму автобуса грязно-белого цвета. Оно дано мне на одну ночь - на эту холодную, черную, страшную, последнюю, счастливую, чертову ночь, - и я приму его без колебаний.
В эту холодную ночь, когда за час можно замерзнуть до смерти.
В эту черную ночь, когда за минуту можно исчезнуть бесследно.
В эту страшную ночь, когда меня ищут по всему городу, в квартирах и кабаках, в метро и аэропортах, в гостиницах и кинотеатрах, в клубах и казино, на улицах и в подъездах.
В эту последнюю ночь, когда меня ищут, чтобы убить.
В эту счастливую ночь - когда меня не смогут найти, ибо никто не станет искать меня здесь, в Автобусе Милосердия, спасающем бездомных от обморожений и голода.
Мне нужно милосердие в эту чертову ночь!
Поэтому я падаю перед открывшимися дверями автобуса, я кашляю, хрюкаю и хриплю, я ползаю на четвереньках, как будто не имею сил встать, и я тяну к ним дрожащие руки - к троим людям в синих куртках-спецовках, с красными крестами на рукавах, с надписями "Милосердие" на спинах и с марлевыми медицинскими масками на мордах. Я заплетающимся языком лопочу:
- Ми-ло-сер-ди-е…
Я ползаю у них под ногами, я трогаю их ботинки и клянчу:
- Ре-бя-та…
Я шмыгаю носом и унижаюсь:
- Спа-сай-те…
Так меня научила Лисичка. "В автобусе мало мест, - сказала она. - Они берут только тех, кому совсем плохо - и возят по городу всю ночь, греют и кормят, а утром привозят обратно".
"Только тех, кому совсем плохо".
"Только тех, кто на грани".
"Только тех, кто без них подохнет".
Что ж, в моем унижении, по крайней мере, нет фальши. Без них я подохну: святая правда. Меня просто убьют люди Старого. Загонят и убьют - как тупую, безмозглую дичь.
Кроме того, очень скоро меня станут искать и менты.
- Пиз-дец мне, ре-бя-та…
Сердобольные пареньки в масках берут меня под руки и втаскивают в автобус. Теперь я в безопасности. Я буду в безопасности всю ночь, до утра - а утром, в 7.01, я сяду в поезд…
Люди в масках вводят в салон и рассаживают опухших, нечистых, обмороженных, разлагающихся полулюдей. Автобус Милосердия трогается.
Лисичка Ли - моя девочка, моя вокзальная шлюшка, мой добрый ангел-хранитель, - указала мне надежную нору. Надежную и вонючую.
Господи Боже, какая же здесь вонь! Всю оставшуюся пачку зеленых я отдал бы за медицинскую маску - такую же, как у этих, милосердных. Маску мне, маску!..
Окна автобуса затянуты тонкими морозными нитями, украшены узором из безупречных пауков и снежинок, замазаны изнутри ледяной глазурью. Тонкая глазурь отгораживает наше вонючее, клейкое, автобусное тепло от холодной, пронизывающей чистоты города. Там, снаружи, легко и больно дышать, и от каждого вдоха ноздри как будто чуть-чуть склеиваются… Там, снаружи, меня ищут мои убийцы, чертыхаясь и матерясь, вдыхая и выдыхая ледяной воздух…
Здесь, внутри, стараясь не дышать носом, я выскребаю в идеальном узоре уродливый, но удобный "глазок" - и смотрю в окно.
Мы тащимся мимо "Атриума", ревя мотором и дергаясь в бессильных конвульсиях. Торговый центр полыхает неоном, в витринах корчатся полуголые манекены, а точно такие же, только в дубленках и шубах, ломятся в стеклянные двери - туда, к круглосуточным кассам… В свете фар, фонарей и реклам, в подсвеченной красным пурге люди с лицами цвета ржавчины кажутся веселыми бесами; их припаркованные в семь рядов тачки - семь кругов ада, гудящего московского ада, в котором пробки случаются даже в полночь…
…Все-таки это место действительно подходило для БаБла Милосердных Монстров как нельзя лучше.
Идея БаБла (Бала Благотворительности) принадлежала целиком и полностью мне, но я-то планировал снять на ночь замшелый театр навроде МХАТа, или концертный зал, ну или, на худой конец, какой-нибудь пафосный клуб…
Устроить БаБла именно в "Атриуме" захотел Старый.
Старый с Лисичкой Ли наведывались в "Атриум" часто. Лисичка закупала духи, кремы, туфли, шмотки, белье, покрывала, шампуни, печенье и соусы в масштабах почти что промышленных. Старый, надо отдать ему должное, не раздражался, ждал ее, сколько нужно, и даже оправдывался перед осоловевшими бодигардами, что, мол, тяжелое детство дает, мол, себя знать, а вы, мол, терпите, уроды. И рожи, мол, пятерней заслоняйте, когда зеваете, блин… Пока Лисичка закупалась, Старый любил скоротать время в ресторане - пожрать суши под текилу, - а потом зайти в кинозал: он считал себя киноманом. Время от времени помимо любовницы и охраны Старый брал с собой в "Атриум" кого-нибудь из подчиненных. Подобное приглашение означало высшую степень расположения со стороны босса и, соответственно, гарантию процветания, продвижения, безбедности и безнаказанности любимчика отныне и в течение некоторого отрезка времени впредь.
Отрезок этот длился, как правило, месяца два.
По истечении срока годности любимчик выбрасывался на помойку (то есть переквалифицировался в личного шофера второго помощника секретарши, или увольнялся, или стирался с лица земли - в зависимости от настроения Старого).
С начала ноября Лисичку и Старого сопровождал в "Атриум" я.
В конце декабря я все еще был любимчиком, но хорошо понимал, что срок мой подходит к концу.
В конце декабря Старый позвал меня в "Атриум", отправил Лисичку за шмотками, выпил сто грамм текилы и заявил:
- Один мой приятель, если дела у него шли хорошо, обязательно ставил свечку в храме Христа Спасителя. Мне каждый раз казалось, что свечки реально недостаточно. Но я помалкивал, потому что у него дела шли хорошо, а у меня - не очень. Теперь мой приятель сидит в тюрьме. Он выйдет не скоро - о-о-й, как не скоро! А у меня дела идут хорошо…
Дела у Старого действительно шли хоть куда. Он тихо и удобно сидел на трубе - в достаточно напряженной позе, чтобы в любую секунду свалить (ибо труба все-таки была не вполне его), но и занимая достаточно много места, чтобы задница не чувствовала ни в чем недостатка (ибо труба все-таки была не вполне чужая). Он сидел, свесив ножки, и с удовольствием слушал, как с тихим журчанием утекала в далекие страны ароматная и маслянистая черная кровь РФ.
- …Я владею нефтянкой. Нефтянкой!
Старый произносил слово "Нефтянка" так сладко и плотоядно, точно это было имя голой и капризной африканской принцессы, которая отдавалась ему по ночам с криками, слезами и стонами. Вообще, слово "нефтянка" идиотским, нелепым, просто наинелепейшим образом меня задевало и мучило. Стоило боссу его сказать (что случалось достаточно часто), как перед моими глазами возникала злосчастная принцесса - влажная, верткая, задастая негритянка навроде Хэлли Бери, - которая уже через секунду охотно уступала свое место другой, бледной и рыжеволосой. Той, которую Старый действительно трахал. Лисичке. Стонет Лисичка или не стонет, когда кончает? Закрывает свои белесые лисьи глаза - или они стекленеют и таращатся, как у набитого паклей чучела? Эти вопросы занимали меня чрезвычайно.
- …Ты меня, вообще, меня слушаешь?
- Да, шеф, конечно!
…Как она пахнет? Какая она на вкус?..
- …Так вот, дела мои идут хорошо. А я человек суеверный: если дела идут хорошо, нужно обязательно проставляться. Но свечки я ставить не буду. Свечек реально недостаточно. Я лучше займусь благотворительностью…
…Форма сосков, их цвет?.. И еще - эти веснушки, золотистая вязь на ее бледной коже… Интересно, они везде?..
- …А ты парень с головой. Так что придумай-ка мне благотворительную какую-нибудь акцию. Такую, чтоб все утерлись. Такую, чтоб все рыдали. Чтоб я всем стал как отец родной, понимаешь? Чтоб меня потом… ну, знаешь, выбрали. Ну ты понимаешь… Короче, давай, придумай. Фантазия у тебя есть.
И тогда я придумал БаБла.
Был конец декабря, мое время кончалось, Старый жрал суши, а Лисичка тратила баксы. Я придумал БаБла сразу, с ходу, в порыве отчаянья и вдохновенья. Я придумал БаБла, потому что решил, что напоследок мне не помешает немного бабла…
- Бал Благотворительности Милосердных Монстров, - гордо оттарабанил я.
- Что за хрень? - Старый ткнул палочкой в суши.
- Костюмированный бал-маскарад. Очень пафосный. Очень гламурный. Ксюша Собчак, Земфира, Рената Литвинова, Зверев, ну там, ну не знаю, Федя Бондарчук, всякие телевизионные хари и рублевские жены, несколько олигархов, несколько депутатов, несколько, ну не знаю…
- И что?
- И все одеваются монстрами. Жрут, пьют, танцуют, колются, ебутся, снимаются для ТВ…
- На хрена?
- Вход только по приглашениям. Приглашения только после денежного перевода - со счета милосердного монстра на счет благотворительной организации… Ну, не знаю… "Беспризорная Россия". Да, точно: "Беспризорная Россия". Все деньги идут на помощь бездомным и нищим.
- Бездомные… - мечтательно сказал Старый.
С моей стороны это был правильный ход. К бездомным и нищим Старый питал особую слабость. С тех пор, как он снял за пять баксов несовершеннолетнюю рыжую шлюху, привез ее с Курского вокзала к себе, в скромный трехэтажный особнячок с видом на Яузу, трахнул, накормил, обогрел и оставил у себя, как приблудную кошку, - с тех самых пор Старый мнил себя заступником малых сих.
Он часто мотал мне нервы, рассказывая про тот, первый их вечер. Как она громко заплакала, когда он сказал ей, что она может остаться…
- Монстры. Хм! Это мне нравится. Бал Монстров. Был такой фильм… Такой фильм… С этой, как ее…
…И как она все не успокаивалась, и всхлипывала, как ребенок, так часто всхлипывала, что никак не могла выговорить свое имя (осторожный и великодушный, Старый сначала выбросил использованный презерватив, потом предложил девушке кров, и уж в последнюю очередь решил познакомиться)…
- Ну, как ее… с негритянкой…
- Хэлли Бери.
- Точно, с Хэлли Бери!
…И как она говорила ему сквозь слезы: "Меня зовут Ли… Ли… Ли…" "Наверно, Лисичка, да, рыжая?" - смеясь, предположил Старый, и тогда она перестала плакать и сказала: "Лисичка - мне нравится. А вообще-то меня зовут Лиза".
- Бал монстров - это пойдет. Монстры помогают бездомным! А ты парень с головой, да! Монстры… Я соберу их прямо здесь, в "Атриуме".
- Но…
- Снять "Атриум" на ночь - это реально для меня не проблема.
…И как они вместе потом смеялись, и как "Лиза" у них все же не прижилось, зато это милое "Ли" - это "Ли", оно так и осталось… Лисичка Ли - звучит почти по-китайски.
Лисичка Ли - моя рыжая девочка…
Она сказала, что я с самого начала ей нравился. Мне же всегда очень трудно было понять, нравлюсь я ей - или просто не слишком противен. Или же ей вообще все равно. В целом Лисичка вела себя как примерная самка: она не выпендривалась и легко уступала сильнейшему, не забывая при этом, что вокруг пасутся и другие самцы, а сильнейший - степень хоть превосходная, но недолговечная.
Когда Старый не видел, она не упускала случая состроить мне глазки. Впрочем, нет, я снова несправедлив: она их вовсе не строила. Она просто смотрела в глаза; просто смотрела - но слишком долго и слишком влажно, так, что кровь моя отливала от головы и устремлялась в низ живота. Так, что кожа у меня на спине покрывалась пупырышками - и я вспоминал (генетическая память - великая штука!), что спины моих предков были покрыты шерстью и что шерсть их вставала дыбом при виде таких вот самок…
Но Старый был все же сильнейшим - и она боялась его.
Старый ворочал миллионами и иногда убивал людей (не сам, конечно). Старый не был старым: он просто носил фамилию Старковский (так что кличка прилипла к нему еще в детском саду). Он был старше меня на пять лет. Ему было всего сорок, когда он умер.
А умер он не далее как сегодня.
…Наш автобус движется от одного вокзала к другому; за ночь он объедет их все, и у каждого вокзала он сделает остановку, и люди в масках будут подбирать и втаскивать внутрь все новых полумертвых бомжей - пока салон не заполнится до отказу, пока эта вонь не сделается нестерпимой, пока мы не сделаем полный круг и не вернемся обратно на Курский. Это миссия милосердия. Это маршрут страдания.
На площади трех вокзалов выстроилась целая очередь обмороженных нищих. Они все хотели в автобус - милосердные взяли лишь тех, кто не мог стоять. Лишь тех, кто валялся в снежной грязи, там, позади этой очереди.
По-моему, это глупо. Что толку подбирать самых слабых? Спасать - так уж лучше стоячих: они сильней, у них куда больше шансов выжить.
Эй! Ребята, спасайте сильнейших! А эту падаль вы все равно уже не спасете…
…В первый раз она поцеловала меня на Балу Милосердных Монстров.
Она пришла без костюма (Старый не хотел, чтобы его женщина выглядела как пугало): просто завернулась в дорогие меха, распустила свои рыжие волосы, а на лицо надела маску лисы - простенькую и миленькую, как на детских утренниках. Она была красивее всех - не потому, что остальные пришли с клыкастыми, окровавленными или полуразложившимися рожами, - а объективно.
В ту ночь она действительно была самой красивой - но мне, по правде сказать, было вовсе не до нее; ее красота как-то меркла на фоне красоты моей новенькой банковской карточки.
В ту ночь (как и всегда) Лисичка держалась поближе к Старому, я же (впервые) держался как можно дальше.
В ту ночь Лисичка была для меня лишь смутным рыжим пятном - уже неважным пятном, которое останется в прошлом.
В ту ночь я плевал на Лисичку; я думал о своей карточке, о ее золотистом мерцании, о пятистах тысячах долларов, лежащих на ней… Все оказалось так просто - проще, чем я ожидал. Учрежденный нами благотворительный фонд "Беспризорная Россия" получил хорошую прессу, БаБла Милосердных Монстров анонсировали по всем каналам, Старый выступал на ТВ и по радио, дикторы не забывали время от времени повторять номер благотворительного счета - или пускать его бегущей строкой внизу экрана. Кроме того, довольная физиономия Старого возникла на гигантских рекламных щитах по всему городу - а, вон, кстати, один такой щит, вон он, у Белорусского вокзала, перед въездом на мост!..
Рекламную картинку придумал я сам. Эх, жаль, что они спят, эти вонючие автобусные уроды, жаль, что они не видят, как здорово я все придумал! На картинке Старый дружелюбно обнимает одной рукой довольно опрятную, но в меру несчастную бомжиху, а другой - вполне узнаваемого Филиппа Киркорова в костюме Фредди Крюгера. Вместо окровавленного ножа Фредди сжимает в усыпанной перстнями когтистой руке пачку баксов; он протягивает пачку бомжихе, та тянется к пачке: идиллия. Как вариант есть еще Ксюша Собчак в черном вечернем платье, с вампирскими клыками и с пачкой, опять же. Слоган: "Стань человеком - прояви милосердие!" (как вариант: "Не надо бла-бла - надо БаБла"). Ну и снизу - номер счета, естественно.
Из простых граждан очеловечиться захотели немногие - и все же, с миру по нитке. В любом случае, на "простых" я не слишком рассчитывал.
Главным гламурным и правительственным монстрам были разосланы тисненные золотом (настоящим!) приглашения на бал; к каждому приглашению прилагался номер благотворительного счета.
Монстры раскошелились по полной.
Попутешествовав немного по счетам дочерних фондов и организаций (кто отправлял чужие денежки в подобные путешествия, тот поймет; кто не отправлял - сочувствую), сумма в полмиллиона баксов обосновалась в конечном итоге на моем новом банковском счете. Собственно, именно такую сумму - 500 тысяч - Старый и затратил на рекламную кампанию и подготовку БаБла. Свершился естественный круговорот бабок в природе - ничего личного, ничего лишнего. Никто ни о чем не знал, и все были довольны: Старый получил свой пиар, Милосердные Монстры - свое паблисити, телезрители - свое зрелище, я - свой хлеб. Ничего не получила лишь "Беспризорная Россия" - но беспризорной России сколько ни дай, все без толку. Вам ли не знать, а, ребята, ребята в медицинских намордниках?..
На всякий случай - чисто интуитивно - на Балу я держался подальше от Старого, а в кармане имел билет на самолет, который должен был унести меня на другой конец планеты уже через день, от греха подальше. Нет, безусловно, если рассматривать сложившуюся ситуацию во всей ее широте и видеть картину, так сказать, в целом, Старый не должен бы был на меня злиться, узнай он про мою золотистую карточку. Но Старый редко рассматривал картины издалека, он в этом смысле скорее был близорук. Он подходил близко, решения принимал быстро, а стрелял без предупреждения (не сам, разумеется). К тому же работать на него мне стало незачем. Одним словом: в кармане у меня был билет, да…
- …Дамы выбирают кавалеров!