Когда-то очень давно, но уже после того, как Господь придумал Землю, а люди разделили ее на части, в одном отдельно взятом городе территорию пилили на части. Каждый неровный кусок закрепили за каким-то одним конкретным околотком. Лишь где-то в самой заднице Восточного округа, на стыке нескольких границ, в национальном парке Лосиный Остров, что-то у милицейских начальников не сложилось. Получился неровный кусок совершенно ничейной земли. Километр на километр. Никто не горевал на эту тему. В самом деле - ну какие такие преступления могут произойти на этом жалком пятачке? Те, кто так думал, ошибались. Когда все окрестные менты осознали, с чем именно граничат их земли, на этом пятачке начался сущий ад. Сюда свозились неопознанные трупы, здесь они и гнили. Сюда на разборки выезжали и местные братки, и люди в погонах. Здесь забивали стрелки, здесь однажды на моих глазах произошла самая настоящая дуэль: два молодых летёхи стрелялись из-за девки-эксперта из окружного ЭКУ. Я был секундантом у одного, мне пришлось тогда затыкать своей новой курткой огромную дыру в животе у поверженного. Он белел, серел, честное слово - ни до, ни после я не видел, чтобы лицо у человека меняло цвет с такой скоростью.
Для тех, кто знает толк в жизни и смерти, поляна стала культовым местом. Вот туда мы и едем. Почти приехали, кстати. Нам навстречу через ночь, через черные сучья, отражаясь от наста, в глаза лупят фары чужой машины. Нас уже ждут - у Воронова много друзей.
- Тут паренек один умирал, - ни к кому конкретно не обращаясь, говорит Воронов и глушит двигатель. Но я-то знаю - он продолжает меня воспитывать. Приучает меня жить. Мы выходим из машины, смотрим по сторонам. Младший опер Хмарин вытаскивает из багажника алкоголь и пакеты с закуской. - Дня три, наверное, - продолжает Бандерас. - Его машина сбила на аллее, он сюда уполз. Лежал, хрипел, на помощь звал. Его потом всякая нечисть объела.
- Что за нечисть?
- Мало ли. Национальный парк. Зверья тут. - Он длинно плюет в снег желтой слюной.
Встречающая нас машина меняет дальний свет на ближний. Зябко кутаясь в летние кожанки, выходят люди. Я знаю их довольно смутно: окружной уголовный розыск, все - друзья моего нового шефа. Они страшные, но я привыкаю. Для них поляна - понятное место. Для меня пока - дикая экзотика. Мы жмем друг другу руки. Взрослые мужчины разбиваются на группы, пока мы с Хмариным сервируем на капоте длинного американского автомобиля импровизированный стол. Машин уже много, около десятка. Они подкатывают одна за одной, образуя неровный крут. Каждый - со своей стороны поляны. Я режу деревянными от холода пальцами колбасу и понимаю: сегодня здесь раскроют десяток тяжких и особо тяжких, просто так, легко, с пластиковым стаканчиком в руке. Один сольет другому, другой - третьему. Они договорятся, и завтра, прямо утром, начнут писать отчеты.
- У всех есть? - спрашивает Воронов, поднимая белый ребристый стаканчик.
- Ааааа, ууууу, - отзываются опера.
- Понеслась, - резюмирует шеф, отправляя в глотку одним движением граммов 120 кристалловской перцовки.
Нам везет. Завод "Кристалл" - вотчина оперов Восточного округа. Мы, по крайней мере, пьем качественную водку.
Ходят кадыки - вверх-вниз. Вверх-вниз. Менты выпивают. Я украдкой выливаю половину под бедро, мне удобно - я сижу на каком-то замшелом куске бетона. Скользко, но удобно.
Пикник затягивается. Похоже, скоро рассвет. Я внимательно вглядываюсь в лица окружающих меня людей. Они сильно пьяны, но не вызывают отвращения. Просто стали говорить чуть громче, все чаще руки с короткими толстыми пальцами рубят воздух в опасной близости от собеседника. Да, слово "опасность" сейчас - самое уместное. Эти люди, непредсказуемые, наделенные почти безграничной властью, могут сотворить что-нибудь ужасное и на сухую, а сейчас…
Еще одна бутылка идет по кругу. Еще одна. Я уже перестал их считать и перестал поражаться предусмотрительности собравшихся - сколько же они привезли с собой? Деловые разговоры заканчиваются. То там, то тут - вспышки смеха. У ментов сегодня отличное настроение.
- Бандерас! - кричат с другого конца поляны. - Слушай, мне говорили, что ты после литра можешь с двух рук выбить девять из десяти! Врали?
- Никак нет. - Николай Петрович вскидывает тяжелую голову. - Врали только в одном: десять из десяти. Даже после двух литров.
Поляна смеется. Мне кажется, что эту скользкую тему надо бы закрыть, я даже открываю рот, но меня опережают - слишком уж долго я обдумываю, что бы такого оригинального сказать.
- А вот сейчас и проверим, - покачиваясь, на центр поляны выходит мужчина лет пятидесяти. Я узнаю его - это зам по розыску из соседнего отдела. Полковник. У него был хороший шанс уйти на повышение в МУР, к убойщикам, но что-то не заладилось. Говорят, опять водка во всем виновата. Полковник извлекает из кармана манерной кожаной куртки яблоко, сдувает с него табачные крошки и водружает себе на голову. Поляна взрывается смехом.
- Смотри, - толкает меня в бок младший опер Хмарин. - Ща чего-то будет.
Сказать по чести, мне страшно, но Хмарин совершенно спокоен, улыбается во весь щербатый рот:
- Два года назад Бандерас поставил здесь троих таджиков, насильников. Они чистуху не хотели писать. Каждому по яблоку на маковку, и два ствола. Говном, говорят, сильно воняло, но все обошлось.
- Написали?
- Написали, ясное дело. Что угодно напишешь, когда пуля голову обжигает. - Хмарин хлюпает носом. - Я, правда, не видел. Рассказывают.
Я не сомневаюсь, что так всё и было, но тревога не отпускает. Я смотрю на Воронова. Все же он очень сильно пьян. Перехватив мой взгляд, он улыбается, приподнимая кончики усов. Он подходит ближе, наклоняется к моему лицу, обдавая водочными парами, и шепчет:
- Если встретить старого друга и купить ящик перцовки, то может выйти неплохой отдых. Надо только пистолеты дома оставлять. Мне об этом тоже говорили, но я забыл. Хоть ты помни, студент.
Меня охватывает паника, но изменить что-то уже не в моих силах. Полковник стоит в центре поляны и продолжает глупо улыбаться. Яблоко дрожит на его голове, норовя упасть. Воронов отмеряет 25 шагов и встает напротив. Менты затихли. Эту тишину сейчас можно щупать, можно резать ножом и мазать на хлеб. Оглушительно хрустит снег у кого-то под ногами - офицеры мерзнут в зимнем лесу, теплые ботинки - не их стиль. Воронов достает из левой кобуры неуставной "ТТ", внимательно смотрит на него, на секунду закрывает глаза. Сейчас я чувствую его так, будто проник в сознание. С закрытыми глазами он целится, не поднимая ствол. В следующий миг происходит страшное. Окоченевший от стояния на одном месте полковник чихает. Мы еще не слышим звука и не понимаем, что происходит, видно только - как вдруг сморщилось его лицо. Он широко открывает рот, яблоко падает со стриженой макушки, а ночную тишину уже рвет на мелкие части пистолетный выстрел. Он успевает чихнуть и мешком валится в снег. Ноги подгибаются, руки - нелепо разлетаются в стороны, пуля калибра 7,62 пробивает его голову как спелую дыню - насквозь. Вот конвульсивно дергается левая нога - мелко-мелко. Раз, другой, третий. Вот напрягаются все мышцы, вздымается и опадает грудь. Тысяча первый труп на поляне.
Кажется, никто не удивлен. Опера деловито и молча собирают следы застолья, сбрасывают бутылки и закуску в багажники. Один за другим запускаются двигатели, скрежещет под колесами сухой снег. Проходит, наверное, минуты три, может - и целая вечность. И вот мы - двое на поляне. Воронов, нервно сжимающий "ТТ" в руке, я, застывший в нелепой позе на замшелом бетонном столбике. Труп полковника.
Наши взгляды встречаются. Бандерас подходит ко мне и смотрит сверху вниз. Кидает мне под ноги пистолет.
- Держи, подарок. - Он разворачивается на каблуках и идет к своей машине. - Парень, менты не сидят в тюрьме. Они там очень быстро умирают. Или перестают быть ментами. Или вообще перестают быть.
- И что?
- Ты пока не понимаешь.
- Ага.
- Ага. Идиот. Ты - мент. Вот и все. Не дай тебе Бог. А если даст - все быстро поймешь. Пока.
Он заводит двигатель и уезжает. Я остаюсь один. Я сижу так еще час, до тех пор, пока окончательно не проходит опьянение. Мой мозг сейчас удивительно чист, я знаю, что нужно делать.
Натягиваю перчатки, беру "ТТ" за ствол. Носовым платком тщательно протираю все части пистолета, подхожу к трупу. Мучительно вспоминаю - а не левша ли наш полковник? Нет, вроде - нет. Пальцы его уже начали коченеть, но не все потеряно. Я вкладываю оружие в его правую руку, придирчиво оглядываю поляну. Всё нормально, да. В метре от трупа в снегу лежит яблоко - желтое с красным бочком. Я поднимаю его и откусываю большой кусок. Люблю немного подмороженные яблоки, что уж тут поделать.
Больше здесь делать нечего. Хрустя яблоком, я быстро иду по тропинке в сторону Ростокинского проезда. У меня еще есть какие-то деньги, надо поймать попутку и ехать домой. Завтра - к 8 на службу.
Я знаю, что будет утром. Бандерас посмотрит мне в глаза, я молча кивну. Он кивнет в ответ и пожмет руку. Просто так - мужчины здороваются. Он не будет задавать вопросов, ведь вчера он ни о чем не просил меня. Все, что я сделал - я сделал сам, по собственной воле. У нас, в прокуренных кабинетах два на три в доме 12 по Бойцовой улице, любой сделал бы так же.
Пройдут месяцы и годы, мы будем делить с Николаем Петровичем один кабинет на двоих. Будем ловить, раскрывать, наказывать или посылать куда подальше этих назойливых потерпевших. Не надо было, дядя, класть ценное имущество на всеобщее обозрение. Даже в магазинах на камерах хранения пишут: администрация не несет ответственности за ваши ценные вещи. Какого же черта мы должны?
У нас и без того - обостренное чувство справедливости, а в соседнем ОВД теперь, кстати, отличный зам по розыску. Молодой, толковый мужик. Говорят, зашитый, совсем не пьет. Надо будет, при случае, поехать познакомиться. Вот только "Москвич" починим, а то несолидно ехать на первую встречу с коллегой с такими-то ржавыми крыльями.
Я все помню, все знаю, и все об этом знают. Но мне совершенно нечего бояться. Последние пять месяцев я или сижу дома, или хожу в прокуратуру. Мне еще повезло, что меня оставили под домашним арестом, а не отправили в "Лефортово", благо близко. Такая, знаете ли, глупость. Там было очень темно, и, признаться, страшно. Никто из нас не знал, что будет за дверью, а я - я стоял первым. Уже давно не младший, не студент, не стажер, а опять первый. Всю жизнь первый. Когда "тяжелые" вынесли дверь и отскочили в сторону, я вошел и выстрелил на звук. Теперь в объяснениях - сколько их было - я пишу: она что-то выставила в мою сторону. Шприц это был, просто шприц. Но я тогда чуть не обосрался, честное слово, и раза четыре нажал. Я хорошо стреляю, но хуже Воронова. По крайней мере, когда нас вывозят раз в год на стрельбы, он, как и раньше, выбивает 10 из 10, а мой абсолютный рекорд - восемь. На общем фоне, говорит кадровик, очень даже хорошо. А тут меня как подменили: все четыре пули легли рядом, груди у той девки не стало вообще.
Ей лет 19, уже не помню. Следак у меня - нормальный малый, мой ровесник. Я знаю, перед арестом он отпустит меня домой. Я позвоню Николаю Петровичу, мы поедем на нашу поляну, и я предложу ему игру. Он не сможет отказать мне. А стреляет он лучше. Иначе и быть не может. Меня нельзя сажать в тюрьму. Я там помру. Менты не сидят в тюрьме. Они там перестают быть ментами или умирают. Что, впрочем, без разницы.
Владимир Тучков
Вердикт "Макарова", грязный секс, или Встреча боевых друзей
Чистые пруды
Выйдя из метро "Чистые пруды", Максим, как обычно, врубил максимальную скорость, поочередно выкидывая вперед мускулистые ноги, словно это были шатуны работающей с предельной производительностью машины. Да уж, машине, не имевшей ни зрения, ни слуха, ни обоняния, в этом "райском" уголке Москвы было бы гораздо проще. Максиму же предстояло проскочить мимо выстроившихся цепью потных людей-сэндвичей, сующих прохожим отпечатанные на слепом принтере листовки с адресом бюро переводов. Мимо смердящих мочой бомжей, привольно расположившихся у памятника Грибоедову. Мимо безумного патлатого старика с мощной усилительной аппаратурой, распевающего псалмы под арабскую музыку. Мимо дюжины кобелей, которые по очереди трахали похотливую сучку. Мимо зловонного пруда, который наши недальновидные предки непонятно на каком основании назвали чистым…
Максим вспомнил, как в свое время пел Игорь Тальков, пел, пока не словил на шоуменской разборке выпущенную из "Макарова" пулю, навеки его успокоившую. И эта слащавая песня была пародией на нынешнюю ситуацию:
Чистые пруды, застенчивые ивы,
Как девчонки, смолкли у воды.
Чистые пруды - веков зеленый сон -
Мой берег детства, где звучит аккордеон…
Какие ивы? - Обоссанные скамейки, с рассевшимися на них дебилоидами!
Какой аккордеон? - Электронная долбежка, раздающаяся из окон тупо торчащих в пробке машин!
Какие девчонки? - Бляди им имя!
Максима тошнило от такого рода мест, некогда овеянных романтическими именами и старинными культурными традициями, которые теперь, когда Москва обожралась нефтедолларов и вот-вот лопнет, разбрызгивая во все стороны гной, ассоциировались с месяц не стиранными носками.
…Конечно, ему можно было бы уподобиться машине и просквозить к базе, которая когда-то, в незапамятные времена, была индийским рестораном "Джатаранг", просквозить, ничего не видя, ничего не слыша, ни на что не обращая внимания. Однако он был машиной совсем иной конструкции. И функции в нем были заложены другие. Он дожил до сорока лишь потому, что довел до автоматизма способность замечать любые окружающие его мелочи, каждая из которых могла быть чревата летальным исходом.
Когда-то, в горах Афганистана, смерть могла сулить слегка покачнувшаяся ветка или подозрительно приглаженная - не ветром, а рукой сапера - дорожная пыль.
Потом, выйдя на гражданку, когда убийство стало для него боссом с толстым кошельком, а также адвокатом и менеджером, костлявая могла таиться за затемненными стеклами джипов, в толпе, за углом… Короче - всюду. Потому что теперь у него не было ни фронта, ни тыла, ни надежно укрепленной базы. Фронт был там, где находился Максим.
Теперь, когда он - не столько из-за денег, которых ему и без того хватало, сколько из-за желания доказать себе и другим, что и в свои сорок он даст фору любому двадцатипятилетнему щенку - решил ввязаться в большую игру, смерть окружала его со всех сторон. Стволы с глушителями могли, в принципе, одновременно целиться ему и в лоб, и в затылок, и в виски - в левый и в правый. В общем-то, не исключалась возможность того, что кто-то невидимый прилепился инфракрасным лучиком наводки к его макушке. Поэтому обходиться в его положении пятью человеческими чувствами, хоть и натренированными до виртуозности, было невозможно. Нужна была еще и звериная интуиция. А она его еще ни разу не подводила. Впрочем, хватило бы и одного раза…
Три недели назад Максим принял предложение поиграть в занятную игру, призовой фонд которой составляет 10 лимонов. Они должны достаться тому единственному из двенадцати игроков, кто останется в живых. Правила предельно простые. Игровое поле - территория Москвы, ограниченная кольцевой автодорогой. Каждый выбирает то оружие, какое ему по вкусу. Хоть цепляй к джипу гаубицу и разъезжай с ней по улицам, хоть засунь в карман отточенную пилку для ногтей. Убивать конкурентов можно любым способом, снимая процесс на веб-камеру, которая подключена к игровому серверу. Неудачнику, попавшему в ментовку, организаторы игры, могущественные в финансовом отношении, никакого содействия в освобождении не оказывают. И он прямиком отправляется на скамью подсудимых и, естественно, выбывает из игры. На все дается месяц. Если к контрольному сроку уцелеют несколько игроков, то рефери бросает жребий, и лишних просто-напросто убирают выстрелом в затылок.
Как объяснили игрокам, за всем этим делом стояло около двух десятков миллиардеров, тех, которые находятся внизу списка журнала "Forbs" со своими "жалкими" полутора-двумя миллиардами, намытыми в последнее время на наркоте и подпольном игровом бизнесе. Максиму, в общем-то, это было по барабану - кто и что. И какое ломовое бабло крутится в тотализаторе, в котором ставили не на лошадей, а на людей, дырявящих друг друга с большим знанием дела. Лишь бы приз в конце игры выкатили.
До конца оставалось шесть дней, а он был уже выжат как лимон. Пришлось замочить не только пятерых противников, но и еще девятерых посторонних. Как говорится, издержки производства. Трое стали просто жертвами недоразумения. Он их просто перепутал, слишком уж были похожи. Да и вели себя подозрительно. И тут уж размышлять и перепроверять некогда, тут уж кто первым пушку вытащит… Они не вытащили, да и вытаскивать этим бедолагам было нечего. Не повезло.
А шестеро свою смерть заслужили вполне. Эти нанялись за мелкую денежку к одному из игроков. В качестве осведомителей - выслеживали его противников и сообщали об их передвижении. Их Максиму жалко не было. Ничуть. Он вспомнил, как один из них - суетливый паренек лет тридцати - умолял оставить его в живых. Мол, деньги были нужны, потому что у пятилетней дочки саркома, и нужны дорогие лекарства, и без них она умрет, и если он умрет, то и ей не выжить… И Максим почти выполнил его просьбу в обмен на номер телефона нанявшего паренька игрока. Но когда узнал, что это тот самый, который три дня назад убил Аркашу, его армейского друга, то не сдержался. Сломал шейные позвонки, так что паренек и не заметил своей смерти… Мало кто из людей здоровых, не прикованных к больничной койке, ее замечает. Особенно быстрой она бывает у людей, сделавших смерть своей профессией. Столь же быстрой, как и пуля, которая уже вовсю обжилась в бездыханном теле к моменту, когда прилетает звук выстрела.
Да, Максим неожиданно обнаружил среди игроков Аркадия. Там, в Кандагаре, когда духи долбили их десантную роту из минометов, он породнился с ним. И еще с Никитой. Тогда они втроем уцелели из всего взвода. И поклялись в вечной дружбе. Однако воды с тех пор утекло немало. И все вокруг поменялось. Да и они тоже… Такая вот блядская жизнь!
- Мне эти деньги позарез нужны! - сказал Аркадий, глядя Максиму в переносицу. - У меня выбора нет.
- У меня тоже без вариантов, - ответил Максим. - Хоть без этого бабла я мог бы и обойтись. Да еще и тебе помог бы, у меня кое-что есть. Но уже поздно соскакивать.
Действительно. Игроки уже дали согласие на игру. То есть как бы подписали кровью контракт с дьяволом. Где было оговорено, что за отказ от игры, который был чреват разглашением тайны, отказник подлежит ликвидации. Все предельно честно и по-мужски.
Вполне понятно, что Максим и Аркадий договорились, что ни при каких обстоятельствах убивать друг друга не станут. Если через месяц останутся только они вдвоем, то пусть проблему "быть или не быть" решает жребий - пуля, выпущенная из ствола, когда они будут играть в "русскую рулетку". Ведь боевые же братья они, в конце-то концов, или суки распоследние?!
Эта мучительная проблема решилась сама собой…