Сента как-то сказала ему, что такой вот заметки будет достаточно, показав на старуху, сидевшую спиной к ограде дома на Тарзус-стрит. Единственная трудность, если полиция найдет убийцу и его имя появится в газетах. Филипп не хотел думать, что Сенте не важно, кого посадят в тюрьму за преступление, которое он, Филипп, совершил. Но нет, глупости. Что значит "не важно"? Это ведь только ее фантазии. Она может и не подавать виду, что понимает, что на самом деле он никого не убивал, но будет знать, что он невиновен. Сента уже знает, должна знать, что обещание, данное ей, - всего лишь очередной шаг в игре. Как бы то ни было, она газет не читает: Филипп никогда не видел, чтобы она изучала или хотя бы бегло просматривала какой-то номер.
Этот Джон Крусифер подойдет. Не стоит беспокоиться о подробностях, не нужно даже волноваться (вероятность так мала!), что убийство станет событием национального масштаба. Но дело в том, что Сента не желает разрушать иллюзии, не дает дневному свету реальности проникнуть в свой мрачный мирок. Ей нужно фантастическое, и хотя бы раз она должна получить то, чего хочет. Филипп все еще сидел в машине на парковке, и ему стало стыдно, когда он подумал о предстоящем разговоре с Сентой, когда представил, как он все это рассказывает и видит, как она довольна. Филипп будет лгать, Сента - принимать ложь за правду, и они оба будут отдавать себе в этом отчет.
На самом деле все оказалось хуже, чем можно было себе представить. Сначала Филипп съездил домой поужинать, а потом, около половины восьмого, поехал на Тарзус-стрит. Не в первый раз в течение дня он тщательно репетировал свой рассказ Сенте. С собой у него была еще колонка из "Ивнинг Стэндард", вырезанная парикмахерскими ножницами Кристин, и в кармане фунтовая монета для Джоли.
В его отношении к этому бродяге оставалось что-то мистическое. Старик будто был назначен стражем Сенты и их любви, но на самом деле все не совсем так: скорее Филиппу нужно было задабривать его подарками, чтобы сохранить прочными отношения с Сентой. Останови Филипп поток фунтовых монет, он почувствовал бы в Джоли некоторую враждебность, даже злобу, которая, несомненно, могла бы навредить ему и Сенте. Прошлой ночью Филипп пробовал заговорить с ней об этом - изо всех сил пытался изобразить полет фантазии, чтобы соответствовать ее выдумкам, - а она стала рассказывать о плате для перевозчика и куске хлеба для собаки, охраняющей вход в преисподнюю. Филипп мало что понял, но радовался тому, что Сента довольна.
В тот вечер Джоли не было. Ни самого бродяги, ни его тележки, нагруженной разноцветными подушками. Его отсутствие почему-то казалось дурным предзнаменованием. Филипп поймал себя на том, что с трудом противостоит соблазну отложить свой рассказ до другого раза. Но кто знает, когда снова появится такая возможность? Случай может представиться только через несколько недель. Нет, придется сегодня, прекратить самокопание, остановить мучительный самоанализ и просто все рассказать.
Филипп разговаривал с Сентой холодно, совсем не так, как обычно, и вдруг сказал, что сделал то, чего она хотела. Ее лицо резко оживилось. Глаза цвета морской волны, зеленые и прозрачные, как вода, вспыхнули. Она схватила его за руки. Почувствовав, что не может проглотить комок в горле, Филипп передал ей вырезку.
- Что это?
Он заговорил как на иностранном языке, вслушиваясь в каждое слово и будто проверяя, правильно ли он его произносит:
- Почитай и узнаешь, что я сделал.
- А! - Сента с удовлетворением вздохнула, прочитав заметку два или три раза, и расплылась в улыбке: - Когда это произошло?
Он не думал, что понадобятся такие подробности:
- Прошлой ночью.
- Когда ты от меня ушел?
- Да.
Эта сцена напомнила ему любительскую постановку "Макбета", виденную еще в школе.
- Я смотрю, ты последовал моему совету, - проговорила Сента. - Как это было? Ты ушел отсюда и поехал на Хэрроу-роуд? Тебе, наверное, повезло, и ты увидел, что он там слоняется?
Филипп испытал жуткое чувство отвращения - не к Сенте, но к самой теме разговора. Это было физическое омерзение, такое же сильное, как если вдруг наступишь на собачье дерьмо или увидишь шевелящуюся массу личинок мясной или сырной мухи.
- Давай просто будем считать, что все уже сделано, - выдавил он, чувствуя, что каменеет.
- Как это произошло?
Он избавился бы от этой мысли, если бы мог. Он закрыл бы глаза на то, что она, несомненно, взволнована, на ее огромное и какое-то даже сладострастное любопытство. Сента облизнула губы, раскрыла рот, будто задыхаясь, притянула его к себе.
- Как ты его убил?
- Не хочу об этом говорить, Сента, не могу, - Филипп содрогнулся, словно на самом деле совершил что-то жестокое, словно вспомнил вонзающийся нож, струю крови, крик, борьбу, агонию и окончательную победу смерти. Он терпеть не мог все это и ненавидел злорадный интерес к этому других людей. - Не спрашивай, я не могу.
Она взяла его руки и перевернула ладонями вверх:
- Я понимаю. Ты душил ими.
Это не лучше мыслей о ноже и крови. Филиппу показалось, что его руки дрожат в ее ладонях. Он заставил себя кивнуть и ответить:
- Я задушил его, да.
- Было темно?
- Конечно. Был час ночи. Не спрашивай об этом больше.
Он видел, что Сента не понимает, почему он отказывается рассказать подробнее. Она ждала, что он опишет и ту ночь, и пустую безмолвную улицу, и доверие беспомощной жертвы, и то, как хищно он ухватился за представившуюся возможность. Ее лицо потухло, как бывало всегда, если ее что-то расстраивало. Все воодушевление исчезло, все чувства притупились, и взгляд Сенты будто обратился внутрь, туда, где идет работа разума. Руками, маленькими, как у девочки, она схватила две толстые пряди своих серебристых волос и откинула их за плечо. Ее глаза снова посмотрели на Филиппа и наполнились светом.
- Ты сделал это для меня?
- Сама знаешь. Мы же договорились.
По всему ее телу от головы до пят пробежала дрожь - может, настоящая, а может, сыгранная. Филипп вспомнил, что Сента актриса. Такие вещи ей необходимы, придется с этим жить. Она положила голову ему на грудь, словно слушая, как бьется сердце, и прошептала:
- Теперь я непременно сделаю то же для тебя.
Глава 11
У Филиппа не было мысли следить за Черил, когда они выходили из дома. Он ехал куда-то с сестрой впервые с того дня, когда вся семья навещала Арнэма, но тогда с ними были еще мать и Фи. Вдвоем они никуда не уезжали со смерти отца.
Был субботний вечер, и Филипп собирался на Тарзус-стрит. Почему-то матери, которая никогда не задает вопросов, труднее говорить, что вернешься только к завтрашнему вечеру, чем той, которая допытывается и во все вмешивается. Но он легко сообщил Кристин об этом, и она улыбнулась простодушно и ничего не подозревая:
- Хорошо тебе провести время, дорогой.
Скоро все раскроется. Стоит только объявить о помолвке, и тогда можно будет спокойно говорить, что он переночует у Сенты. Филипп уже садился в машину, когда подбежала Черил и попросила подвезти:
- Мне нужно на Эджвер-роуд, туда. Давай быстро, поедешь в объезд и высадишь меня у Голдерс-грин.
Это большой крюк, но он согласился из любопытства. Что-то будоражащее было в том, что у сестры есть секрет от него, а у него - от нее. Не успели они повернуть за угол, на Лохлевен-гарденс, как Черил попросила взаймы:
- Только пятерку, и тогда можешь меня высадить прямо на Эджвер-роуд.
- Я не одалживаю тебе денег, Черил, хватит. - Филипп выждал несколько секунд, она ничего не сказала, и тогда спросил: - Так что там будет на Голдерс-грин? Что за сделка?
- Там будет приятель, у которого я смогу одолжить денег, - довольно беспечно ответила она.
- Черил, что происходит? Я должен тебя спросить. Ты во что-то ввязалась, я же знаю. Домой приходишь только ночевать, у тебя совсем нет друзей, ты всегда одна и постоянно пытаешься достать денег. У тебя серьезные неприятности, ведь так?
- Это тебя не касается, - знакомая задумчивость и мрачность появились в голосе сестры, и вместе с ними безразличие, граничащее с грубостью. Все это говорило о том, что расспросы Черил не волнуют и вмешиваться бесполезно: она может ответить, ни в чем не признаваясь.
- Это меня касается, если я даю тебе взаймы, ты должна это понимать.
- А ты ведь и не собираешься мне ничего одалживать. Ты сказал, что больше не будешь, вот и заткнись.
- Ты можешь хотя бы сказать, что за дела у тебя сегодня вечером?
- Хорошо, только сначала ты скажи, что у тебя за дела. Можешь не волноваться, я все знаю: ты едешь к этой Стефани, да?
Убежденность сестры в том, что она знает о его делах, мгновенно заставила Филиппа предположить, что и он, наверное, заблуждается, думая о пристрастии Черил к наркотикам или выпивке. Если Черил могла ошибаться, а она ведь ошибалась, то, значит, и он мог. Филипп не стал спорить с сестрой и видел, как она торжествует. Он высадил ее на Голдерс-грин, около станции, где автобусы делают круг. Он собирался ехать по Финчли-роуд, но, провожая взглядом сестру, направившуюся к Хай-роуд, решил поехать за ней и посмотреть, что она будет делать. Ему казалось очень странным, что Черил взяла с собой зонтик
Дождь прошел, но, похоже, снова собирается. Те немногие люди, которых он видел на улице, несли зонты, но для Черил это что-то неслыханное. Что ей защищать от дождя? Уж точно не короткие колючие волосы. И не джинсы, и не блестящую синтетическую куртку. Черил с зонтом выглядела так же нелепо, как, например, Кристин выглядела бы в джинсах. Филипп оставил машину в переулке. Выйдя на улицу, он уже подумал, что потерял Черил, но потом все-таки увидел ее вдалеке на широком тротуаре у поворота на Хай-роуд.
Когда зажегся зеленый, Филипп перебежал Финчли-роуд. Как и положено в середине лета, еще не стемнеет часа два, но небо было угрожающе затянуто тучами. Когда откроются магазины, машины встанут в два ряда и автобусы будут медленно ползти между ними, на этой торговой улице, где нет ни одного кинотеатра или паба, станет многолюдно, но сейчас здесь пустынно. Только Черил идет по тротуару, очень близко к домам. Впрочем, нет, здесь не только Черил. Филипп, к своему огорчению, осознал, что улица кажется пустынной потому, что не видно обычных опрятных людей, внушающих доверие. Вот трое панков пялятся в витрину магазина принадлежностей для мотоциклов. По другой стороне идет мужчина в кожаной куртке, высокий, худощавый, с волосами, заплетенными в косичку.
На секунду Филипп подумал, что Черил начнет приставать к этому мужчине. Он шел ей навстречу, но держался гораздо ближе к краю тротуара, и, как только приблизился, Черил отпрянула от витрины. К тому времени Филипп уже расположился в дверях офиса ипотечной компании на противоположной стороне улицы, там, где стояли панки. Он ведь не раз спрашивал себя, не проституцией ли Черил зарабатывает деньги, - мысль необычайно горькая и противная. Впрочем, так можно было бы объяснить внезапное появление у сестры денег, но не постоянные просьбы дать немного в долг. Сейчас Филипп понял, что ошибся - по крайней мере, в этом случае, - потому что Черил отвернулась, когда одетый в кожу мужчина шел мимо. Она пропустила его и теперь осторожно оглядывалась по сторонам. Она, несомненно, хотела убедиться в том, что улица действительно пуста.
Черил не могла его заметить, в этом Филипп был уверен. Она пристально смотрела на панков, которые отошли от витрины и глазели с другой стороны улицы на нее, но смотрела без какого-либо интереса. Тогда Филипп кое-что понял. Прежде чем Черил совершила то, что пролило свет на цель ее визита сюда, он осознал, что сестре не важно, будут ли за ней следить эти ребята, на которых она так похожа. Черил и эти трое не только вместе пренебрегают законами, но и объединены молчаливым сговором против заведенного порядка. Панки - последние, кто может настучать на Черил.
Но за какое злодеяние?
Убедившись, что за ней никто не наблюдает, Черил юркнула к одному из магазинов, бутику одежды. Филипп увидел, как она наклонилась перед стеклянной дверью и, по-видимому, вставила что-то в широкую металлическую, покрашенную серебряной краской щель для почты. Что она делает? Взламывает замок?! Филипп подавил вопль протеста, закрыв рот рукой.
С такого расстояния и в таком освещении ничего нельзя было толком рассмотреть. Филипп видел лишь спину и наклоненную голову Черил, которая, казалось, что-то протыкает. Улица была по-прежнему пуста, но в направлении станции проехала машина. Филипп слушал гулкую тишину, ощущал бесконечное пульсирующее движение автомобилей вдалеке. Черил резко дернула правой рукой, попятилась, по-прежнему сидя на корточках; потом вскочила и вытащила что-то из щели. Тогда Филипп все увидел, все понял.
Используя зонт как крючок, Черил сняла какую-то вещь с вешалки или с полки. То ли свитер, то ли блузку, то ли юбку - трудно сказать: Черил быстро свернула добычу и засунула под куртку. Филипп был ошеломлен, заворожен увиденным, чувства на время притупились. Нельзя сказать, что он за то, чтобы сестра повторила операцию, но увидеть все это снова ему определенно хотелось.
Филипп подумал, что увидит, и незамедлительно, потому что Черил подошла к другому бутику, через несколько домов, и встала там, прижав нос к стеклу. Но потом развернулась и побежала, в очередной раз поразив его своей непредсказуемостью. Она устремилась не на Финчли-роуд, как можно было бы ожидать, а в противоположном направлении, перебежала дорогу и бросилась в переулок около железнодорожного моста. Филипп сначала хотел погнаться за ней, но передумал и вернулся к машине.
Так, значит, вот в чем дело… Безумная пагубная привычка воровать вещи из магазинов? Но он где-то читал, что клептомания - чепуха, что ее в действительности не существует… А что Черил делает с краденым?
Филипп подумал рассказать обо всем Сенте, но почти сразу же отбросил эту мысль. Проезжая по северному Лондону к Уэст-Энд-лейн, подумал об этом опять. Ведь их с Сентой отношения подразумевают взаимное доверие и возможность рассказать друг другу о любых сомнениях и страхах. Если они всегда будут вместе, если пойдут по жизни рука об руку, то должны изливать друг другу душу, делиться тревогами.
Он поехал к Сенте через Сизария-гроув, мимо большой мрачной церкви из грубого серого камня, где на западной паперти иногда на ночь располагался Джоли. Но паперть была пуста, а железные ворота на кладбище заперты на висячий замок и обмотаны цепью. В детстве Филипп боялся таких мест, церквей или зданий, построенных в подражание мрачным сооружениям средневековья, обходил их стороной или пробегал мимо, отводя взгляд. Сейчас он вспомнил об этом, и память о страхе мгновенно ожила - но не сам страх. Под темными стволами и острыми жесткими листьями деревьев виднелись могильные плиты, дюжина, не больше. Филипп зачем-то притормозил, заглянул за ограду, а потом дал газу, повернул за угол и остановился у дома Сенты.
На окнах наверху было закрыто больше ставень, чем раньше. Свет шел только из подвала, но этого было достаточно, чтобы сердце Филиппа стало биться быстрее. Перехватывающее дыхание чувство вернулось. Он взбежал по лестнице и вошел в дом. Откуда-то неслась музыка, но не та, под которую танцуют Рита и Джейкопо. Она доносилась с лестницы в подвал. Это было так необычно, что Филипп на секунду испугался, вдруг Сента не одна, и замешкался перед дверью, слушая музыку бузуки, не решаясь войти. Сента, наверное, услышала его шаги, потому что открыла дверь и тотчас же бросилась к нему в объятья.
Конечно же кроме нее в комнате никого не было. Филипп был растроган тем, как Сента все приготовила: на бамбуковом столике стояли еда и вино, играла музыка, комната убрана и свежа, фиолетовые простыни заменены на коричневые. На Сенте было платье, которого он раньше не видел: черное, короткое, тонкое и облегающее, с глубоким овальным вырезом, открывавшим белую грудь. Филипп обнял ее и поцеловал, нежно и долго. Маленькие руки, теплые, с холодными кольцами, гладили его волосы и шею. Он шепнул:
- Мы одни?
- Они уехали куда-то на север.
- Мне больше нравится, когда мы одни.
Сента наполнила бокалы вином, Филипп рассказал ей о Черил. Он иногда думал, что изменяет Сенте, ведь глубоко внутри в нем живет странное безосновательное неверие: он не надеется, что Сенте может быть интересно то, что он будет рассказывать о своей семье, о делах. Филипп ожидал, что она, занятая своими мыслями, захочет вернуться к тому, что волнует ее. На самом же деле Сенте было интересно и действительно нравилось слушать, она слушала внимательно, сложив руки на груди и глядя ему в глаза. Когда в своем рассказе он дошел до того момента, как Черил просовывает зонтик в щель для писем, на лице Сенты появилась улыбка, которую можно было бы принять за улыбку восхищения, если не знать истинной причины.
- Как ты думаешь, Сента, что предпринять? Например, должен ли я кому-нибудь рассказать? Стоит ли сказать ей самой?
- Тебе правда интересно, что я думаю, Филипп?
- Конечно. Поэтому я и рассказываю об этом тебе. Мне нужно знать твое мнение.
- По-моему, тебя слишком тревожат законы, мнение общества и тому подобное. Такие люди, как мы с тобой, особенные люди, выше закона, разве не так? Или, скажем, вне его.
Всю жизнь его учили быть законопослушным гражданином, уважать избранную власть, правительство. Его отец, пусть он и игрок, был тверд в понятиях честности и добросовестности в делах. В том, чтобы устанавливать свои правила, Филипп видел что-то анархическое.
- Черил, если попадется, не будет вне закона, - ответил он.
- Мы смотрим на мир разными глазами, Филипп. Я знаю, ты научишься видеть его так, как я, но пока этого не произошло. Я имею в виду, ты взглянешь на мир как на нечто полное мистики и магии, словно расположенное в другой плоскости, совсем не в той, скучной и практичной, в которой живет большинство людей. Когда ты окажется со мной там, ты увидишь мир удивительных тайных сил, где возможно все, где нет никаких преград. Там нет полицейских, там нет законов. Ты начнешь видеть то, чего раньше не замечал: призраки и чудеса, видения и духов. Ты сделал шаг навстречу этому миру, когда убил для меня того старика. Ты знал об этом?