Они подъезжали к Тарзус-стрит с окраины Килбурна. Было достаточно многолюдно: одни сидели или стояли у крыльца и болтали, другие выглядывали из окон, чтобы поговорить с теми, кто опирался об их подоконник. Народу было столько же, сколько на лондонских улицах в погожий летний вечер, как сегодня. Воздух был насыщен запахом дизельного топлива, плавящегося асфальта и пряностей. Филипп начал, как всегда, высматривать Джоли, и на секунду ему показалось, что на пересечении с Сизария-гроув он заметил его. Но это был другой человек, более молодой и более худой, он явно без всякой цели шел по тротуару с саквояжами в руках.
Когда они вышли из машины, нагруженные продуктами и бутылками вина, Сента спросила, кого Филипп ищет.
- Джоли, - ответил Филипп, - старика с тележкой. Бродягу, так, наверное, его можно назвать.
Сента странно покосилась на него. Ее ресницы, длинные и густые, казалось, касаются тонкой белой кожи под глазами. Рука с кольцом поднялась, чтобы спрятать длинный серебряный локон, упавший на щеку.
- Неужели ты имеешь в виду того старика, который когда-то сидел на наших ступеньках? Того, который иногда ошивался на церковном кладбище за углом?
- Да, именно его. Что в этом удивительного?
Они уже спускались в подвал. Сента отперла дверь. Стоило эту комнату закрыть на несколько часов, и в ней становилось невыносимо душно. Сента поставила на кровать сумку, вынула бутылку вина и потянулась за штопором.
- Но это же был Джон Крусифер, - произнесла она.
В первую секунду это имя ни о чем ему не сказало:
- Кто?
Она усмехнулась легко и довольно мелодично:
- Ты должен знать кто, Филипп. Ты его убил.
Комната будто слегка покачнулась. Пол приподнялся - так бывает, когда кружится голова. Филипп потрогал лоб и почувствовал, какие ледяные у него пальцы. Он сел на край постели.
- То есть старик, который говорил, что его зовут Джоли, который здесь бродил туда-сюда, - это на самом деле тот убитый в Кенсал-грин?
- Правильно, - отозвалась Сента, - я думала, ты знаешь. - Она почти до краев наполнила бокал, не мытый с тех пор, как в последний раз они пили "рислинг". - Ты наверняка знал, что это Крусифер.
- Того, убитого… - Филипп говорил медленно, рассеянно, - того звали Джоном.
Сента была раздражена, но улыбалась.
- Джон, Джонни, Джоли - какая разница? Это что-то вроде уменьшительного имени, - на ее нижней губе дрожала и переливалась, как бриллиант, капля вина. - То есть… разве ты выбрал его не потому, что это и был тот бродяга?
Собственный голос показался Филиппу слабым, как у тяжело больного:
- А зачем?
- Выпей вина, - она протянула бутылку и другой грязный бокал. Он не глядя взял его и продолжал сидеть с бокалом в одной руке и с бутылкой в другой, уставившись на Сенту. - Я считала, что ты выбрал его, потому что он мой враг.
Произошло ужасное: ее лицо было таким, как прежде, белым и красивым, бледные губы слегка приоткрыты, но в глазах светилось безумие. Филипп не мог объяснить, как он это понял, как узнал, ведь он никогда не видел сумасшедших, не был знаком ни с одним человеком с пошатнувшимся рассудком. Но это было оно - безумие, полное, настоящее и страшное. Будто сидевший внутри Сенты злой дух выглядывал из ее глаз. И в то же время Филипп видел взгляд Флоры, отстраненный, дикий, скользящий над нравственными законами.
Пришлось проявить все самообладание, которое у него было. Надо быть спокойным, даже сохранять легкость.
- Твой враг? Что ты хочешь этим сказать, Сента?
- Он просил денег. Мне нечего было ему дать. Он кричал мне вслед, что-то по поводу моей одежды и моих… моих волос. Не хочется говорить, но его замечания были очень, очень обидным.
- А почему ты думала, что я об этом знаю?
Сента тихо проговорила, пододвигаясь поближе:
- Потому что ты угадываешь мои мысли, Филипп, потому что мы сейчас так близки, что можем читать мысли друг друга, ведь так?
Он отвернулся, затем с неохотой повернулся обратно, чтобы посмотреть на нее. Безумие исчезло. Он его выдумал. Видимо, все дело в его воображении. Филипп налил вина Сенте и наполнил свой бокал. Сента стала рассказывать о каких-то пробах на роль в телесериале, на которые она пойдет на следующей неделе. Еще одна фантазия, но безобидная, если вообще ее выдумки могут быть такими. Они сидели рядом на постели в душной комнате, заполненной пыльным оранжевым солнечным светом. Впервые Филиппу не хотелось открыть окно. Его охватил суеверный страх, что чужие уши не должны услышать ни одного слово из тех, что произносятся в этой комнате.
- Сента, послушай. Нельзя больше обсуждать убийства, даже в шутку, даже как вымысел. Я хочу сказать, что убийство - это не шутка и не может ею быть ни при каких обстоятельствах.
- Я и не говорила, что это шутка. Я никогда этого не говорила.
- Да, но ты сочиняла небылицы и притворялась. Я тоже виноват. Я тоже так поступал. Ты притворилась, что кого-то убила, и я сделал вид, что кого-то убил, но сейчас это уже не важно, потому что мы на самом деле ничего не совершили, даже не поверили друг другу. Но невозможно продолжать обсуждать это так, будто все случилось на самом деле. Неужели ты не понимаешь? Это губительно, это портит наши души.
Филипп увидел демона в ее глазах лишь на мгновение. Злой дух появился, усмехнулся и пропал. Сента молчала. Он приготовился к бешеной атаке, такой, как в последний раз, когда он усомнился в ее честности. Но Сента была неподвижна и безмолвна. Она запрокинула голову, залпом выпила вино и протянула ему пустой бокал.
- Я никогда больше не буду касаться этой темы, - проговорила она медленно, - я понимаю, как ты к этому относишься. Ты по-прежнему в плену условностей. Ты обрадовался, узнав, что я живу здесь с матерью, правда ведь? Так все выглядит прилично. Ты был доволен, когда у меня появилась работа, приносящая деньги. Как ты можешь быть другим, если ты рос в своей семье? Тебя воспитывали, чтобы ты стал таким правильным и строгим, и в ближайшие несколько месяцев ты не переменишься. Но выслушай меня сейчас. То, что нам пришлось сделать, чтобы доказать друг другу свою любовь, - ужасно. Я осознаю, что это ужасный поступок, и действительно понимаю, что тебе легче забыть о нем. Ты тоже знаешь, что прошлого не изменить. Нам не обязательно это обсуждать.
Филипп ответил почти грубо:
- Если пьешь много вина, нужно что-нибудь есть. Давай перекусим.
- Ты хочешь сказать, что я слишком много пью?
Первые сигналы, предупреждающие об опасности, были Филиппу уже хорошо знакомы. Он распознавал их довольно быстро и почти научился на них реагировать:
- Нет, конечно, нет. Но, по-моему, ты мало ешь. Я пытаюсь о тебе заботиться, Сента.
- Да, заботься обо мне, Филипп, беспокойся обо мне. - Она резко повернулась и вцепилась ему в плечи, в ее глазах сверкнуло безумие и испуг. - Но есть еще не хочется. Пожалуйста, давай не будем. Я хочу, чтобы ты меня любил.
- Я люблю тебя. Я очень тебя люблю, - сказал он, отставил свой бокал, ее бокал, обнял Сенту и повалил ее на коричневое одеяло.
Той ночью Филипп в очередной раз возвращался домой очень поздно. Он рассчитывал, что они обсудят планы на будущее. Будут ли они жить вместе в той квартире наверху? Подумала ли Сента об этом, как обещала? Назначат ли они свадьбу на следующий год? Может ли она предложить какое-нибудь вариант решения проблем с матерью и, если уж на то пошло, с Черил? Но они почти не разговаривали, а занимались любовью весь вечер. Среди ночи Филипп встал, перекусил и умылся под краном.
Вернувшись в комнату и походя к окну, чтобы открыть его и впустить в пыльную затхлую комнату немного свежего воздуха, он увидел, что Сента сидит в кровати и открывает вторую бутылку вина. Она встретила его объятьями истосковавшейся в долгой разлуке любящей женщины.
Он крепко спал. Он спал как мертвый, как тот, кто измучился, но обрел покой. Будущее с Сентой виделось ему великолепным - чередой дней, проводимых в мечтах о ней, и ночей любви. Время шло, их секс становился все невероятнее, они обожали заниматься любовью. Трудно представить, что бывает еще лучше, но так оно и получалось: недели три назад он кое о чем попросил, и с тех пор их ночи превратились в упоительное чудо. Когда зазвонил будильник, Филипп проснулся и потянулся к Сенте. Но он спал в своей постели, Сенты рядом не было, и ему стало очень тоскливо.
По пути к Оливии Бретт Филипп ругал себя за то, что вообразил, будто увидел у Сенты какие-то признаки невроза. Конечно, это произошло потому, что он был потрясен, узнав, что Джон Крусифер - это Джоли. Бедняжка Сента просто сообщила ему голый факт, он, кстати, и сам к тому времени мог бы догадаться, но был так впечатлен, что выместил на Сенте свою истерику. Психологи, кажется, называют такое проекцией?
В любом случае вряд ли стоило удивляться тому, что Сента поверила, будто он действительно убил Джоли. В конце концов он сам ей это рассказывал. Он ведь признался, пусть сейчас это и выглядит невероятно, что убил старика. Вспомни, говорил он себе, ты ведь поверил на какое-то время в ее ложь об убийстве Арнэма, было же такое. Это, рассудил Филипп, лишь подтверждает его собственную правоту: подобные разговоры вредны, они портят души. Это, несомненно, пагубно воздействует на него, ведь подумал же он, что Сента не в своем уме.
Но Джоли… Филипп поймал себя на мысли, что не хочет верить в то, что в Кенсал-грин убит именно Джоли, не хочет еще и потому, что сказал Сенте, будто несет ответственность за эту смерть. Теперь трудно понять, почему Филипп вообще решился на подобное признание. Если Сента любит его по-настоящему (а в этом сомнений нет), она уяснит себе, что доказательства любви выдумывать нет нужды. Правда, придется подождать, пока она научится смотреть на это именно так, и, может, еще какое-то время принимать на себя удар приступов ее гнева.
Употребив, пусть и про себя, такие слова применительно к Сенте, Филипп почувствовал дурноту: он представил себе эти реакции и ее состояние. Но как их еще описать?
Филипп сказал, что убил Джоли, а значит, он так или иначе причастен к этой смерти. Более того, в какой-то мере он несет за нее ответственность, он становится кем-то вроде соучастника. Он приравнял себя к убийце Джоли. Погруженный в эти тягостные мысли, Филипп поднимался по ступенькам дома Оливии Бретт. Актриса открыла ему сама. Филипп не мог не вспомнить те лестные слова, в которых она, как пересказывал Рой, его описала, и почувствовал себя неловко в ее присутствии.
На работе рассказывали чуть не легенды о женщинах, которые сидят дома одни и прямо-таки ждут случайной встречи с мужчиной, о женщинах, которые приглашают замерщика, или прораба, или монтера в спальню или внезапно появляются перед ним без одежды. С Филиппом никогда не приключалось ничего подобного, но он ведь только начал работать. На Оливии Бретт был халат, белый, с массой оборок, но не просвечивающий. От нее пахло, как от вазы с тропическими фруктами, которую оставили на солнце.
Оливия настаивала на том, чтобы тоже пойти наверх. Филипп пытался прикинуть, как ему себя вести, если он почувствует, что она гладит его шею или проводит пальцем вниз по спине. Но Оливия не касалась его. Филипп совершенно не желал о ней думать; он хотел, чтобы она была чем-то вроде автоответчика и высказывала свои просьбы в нейтральном деловом тоне. Оливия провела его в раскуроченную недавно ванную комнату и стояла сзади, пока он чертил схему электропроводки.
- А, дорогой, - произнесла она, - не знаю, сообщили ли тебе, что я передумала и решила поставить такую душевую, в которой из стен брызжет струями вода.
- Да, мне передали.
- Я показала подруге фотографию в вашем каталоге, и знаешь, что она сказала? Она сказала: это джакузи встал, чтобы пописать.
Филипп был немного шокирован. Но не тем, что она произнесла, а тем, что она вообще это сказала, и сказала ему. Он ничего не ответил, хотя знал, что надо бы засмеяться, якобы оценив шутку. Филипп вынул рулетку и сделал вид, что замеряет что-то в дальнем углу. Обернувшись, он увидел, что Оливия смотрит на него оценивающим взглядом, и не мог не сравнить ее со своей любимой. Узкое сальное лицо с морщинами - и чистая бархатистая кожа Сенты. Пятнистые ложбины между отворотами с английской вышивкой - и белая грудь Сенты. Тогда он довольно весело улыбнулся и сказал:
- Похоже, это все на сегодня. Я вас не побеспокою до того момента, пока электрик не сделает проводку.
- У тебя есть подружка? - спросила Оливия.
Филипп изумился этой прямолинейности и резкости. Он почувствовал, что краснеет. Оливия подошла к нему на шаг ближе.
- Чего ты боишься?
И тут его озарило. Это была награда и компенсация за все те случаи, когда он подыскивал слова и придумывал безупречный ответ, но минимум на десять минут позже, чем надо. Он и сам не знал, как эта реплика пришла ему в голову. Она прилетела к нему на крыльях все проясняющей точности.
- Боюсь, - ответил он, - что с прошлой недели я помолвлен.
С этими словами он прошел мимо хозяйки, вежливо улыбаясь, и не торопясь спустился по лестнице. Мгновенно с ним случился приступ малодушия. Но нет, занятия проституцией для "Розберри Лон", несомненно, выходят за рамки его служебных обязанностей.
- До свидания, - попрощался Филипп, - я закрою за собой, да?
После этой сцены он почувствовал себя довольным: хорошо нашелся. К тому же этот эпизод отвлек его от мыслей о Крусифере-Джоли. Сознание открылось реальности, и теперь Филипп понимал, что не имеет никакого отношения к смерти Джоли. А его подношения, наверное, скрасили бродяге последние дни.
Он оставил машину на стоянке у главного офиса. На часах было десять минут второго - если пойти обедать, можно опять столкнуться с Арнэмом. Филипп убеждал себя, что именно по этой причине обходит стороной проезд, ведущий в старую улочку, но сознавал, что дело не в этом. На самом деле ему не хотелось проходить мимо магазина, в витрине которого был кинжал из муранского стекла.
Вероятно, название этого острова или даже само слово "кинжал" будут ему неприятны всю жизнь - еще один веский аргумент необходимости излечить Сенту от фантазий. Появилось слишком много такого, чего он теперь сторонится: район Кенсал-грин, имена Джоли Джон, скотч-терьеры, Венеция, стеклянные кинжалы, небольшие опушки. Нет, конечно, со временем это пройдет, начисто сотрется из памяти.
Филипп пошел в другую сторону, свернул в оживленный переулок, где уличные торговцы продают сувениры. Филипп в жизни не стал бы ничего покупать здесь и прошел бы мимо, даже не взглянув, но из-за образовавшейся людской пробки был вынужден остановиться у одного из лотков, где лежали футболки с изображением Тауэра, плюшевые медведи в фартуках цветов британского флага, полотенца с портретами Принца и Принцессы Уэльских. На секунду Филиппу показалось, что сейчас он станет свидетелем какого-то нападения или облавы.
Вплотную к тротуару подъехала машина, остановилась там, где парковаться запрещено, и из нее выпрыгнули двое молодых людей. Они походили на головорезов: крупные, с коротко стриженными волосами, в кожаных куртках с заклепками, как у Черил. Они подошли к лотку с разных сторон. Тот, что крупнее и старше, спросил торговца:
- У вас есть разрешение торговать в этом месте?
И тут Филипп понял, что это не воры и не бандиты. Это полицейские.
Раньше он не чувствовал страха перед полицией. Да и теперь это был не совсем страх, а скорее защитная реакция. Он видел, как полицейские следят за продавцом, пока тот роется в карманах плаща, висящего на столбе, и думал о Джоли и его гибели. Конечно, он рассказал только Сенте, это не считается, но он произнес признание в убийстве вслух. А вдруг эти полицейские, один из которых сейчас внимательно изучает разрешение на торговлю и хмурится, входят в группу, которая расследует убийство Джоли? Почему он позволил Сенте втянуть себя во все это? Почему он стал играть в эту игру?
Филипп заказал сэндвич и кофе. За обедом он по-прежнему пытался мысленно вернуться на несколько недель назад. Он вспомнил, как Сента его оставила и как, чтобы вернуть ее, он признался в убийстве, которого не совершал, - он, который терпеть не может всего этого! Такое признание гораздо хуже, чем ее ложь. Она-то всего лишь выдумала убийство. Филипп не мог взять в толк, почему не поступил так же, почему не сообразил, что Сенте будет достаточно любой, самой нелепой сказки. Почему он решил, что необходимо приписать себе настоящее убийство? Он чувствовал себя запятнанным, покрытым грязью и вглядывался в свои руки, лежащие на желтом пластиковом столике, как будто мог увидеть на них рук землю с кладбища, а под ногтями - кровь.
Когда он вошел в лифт, чтобы подняться в кабинет Роя, то вспомнил, как Джоли называл его "начальником". Филиппу нравился старик, не утративший чувства юмора, несмотря на то что вел ужасную жизнь. Конечно, думать о том, что бродяга оскорблял Сенту просто потому, что та не хотела дать ему денег, было неприятно. Филипп спросил себя, зачем Джоли вообще пошел на Кенсал-грин. Может, там бесплатная столовая?
Рой делал чертеж полной перепланировки квартиры. Было видно, что у него плохое настроение.
- Что ты здесь потерял?
- Тебя, разумеется. Ты просил зайти около двух.
- Я сказал заехать в Чигвелл к двум и узнать, почему наша баронесса Райпл по-прежнему недовольна своим мраморным… ну как там его. Неудивительно, что фирма идет ко дну, если даже такой маленький выскочка на нижней ступени лестницы не может приехать на встречу вовремя.
Рой ничего не говорил о поездке к миссис Райпл, Филипп был уверен. Но спорить ни к чему. Он не обиделся на слова о маленьком выскочке. Но слова о нижней ступени лестницы попали в цель.
Дорога в Чигвелл заняла много времени. Начался ливень, а сильный дождь всегда замедляет движение. Машины и грузовики ползли через Уэнстед, и к тому времени, когда Филипп стоял на пороге и звонил в дверь, часы уже показывали без пяти три. У миссис Райпл была гостья, женщина по имени Перл. Они каким-то образом открыли вместе, как будто одновременно и по заведенному порядку положили руки на задвижку. У Филиппа создалось впечатление, что они ждали под дверью, и ждали долго.
- Мы уже отчаялись вас увидеть, правда, Перл? - сказала миссис Райпл, не глядя на Филиппа, и в следующую секунду снова обратилась к подруге: - По-моему, мы с тобой отстали от жизни. Мы наивные. Вбили себе в голову, что, если кто-то говорит два часа дня, это и есть два часа дня.
- Простите, миссис Райпл, простите. Возникло небольшое недоразумение, никто в этом не виноват, но я действительно еще час назад не знал, что должен быть у вас.
Она раздраженно ответила:
- Раз вы наконец здесь, пойдемте же наверх. И подумайте хорошенько, можете ли вы мне объяснить, почему я должна довольствоваться этим дрянным хламом, который вы сочли подходящим для установки в моей ванной.