Они смотрели друг на друга. Вопрос мог лишь казаться вопросом. А на самом деле означать другое. Недоверие. Провокацию. Но не было ни того ни другого. Лоренс имел в виду именно то, о чем спросил, и Пит знал, что за вопросом Лоренса стоит лишь беспокойство. Раньше все сводилось к тому, чтобы разбавить немного наркотика - причитавшуюся Питу долю доставленной партии, - и продать на улице. Сейчас ему требовалось больше денег - на то имелась своя причина, - поэтому несколько часов назад, после встречи с Генриком, запечатанные вакуумным способом банки перекочевали из тепловентилятора на чердаке в пакет с надписью "ИКЕА" и амфетамин в них остался неразведенным.
- Уверен. Если мне приходится тратить именно эти деньги, так это потому, что уже поздно вообще задавать вопросы.
Лоренс больше ни о чем не спрашивал.
Он привык, что у каждого имеется своя причина поступать так или иначе, каждый делает собственный выбор, и если кто-то не хочет говорить почему, то и спрашивать бессмысленно.
- На взрывчатку я вычитаю пятьдесят тысяч. Ты сказал мне в последний момент, так что она мне вышла дороже, чем обычно.
Сто крон за грамм. Миллион крон за десять килограммов.
Девятьсот пятьдесят тысяч наличными, остальное - за взрывчатку.
- У тебя все есть?
- Есть пентил.
- Пентила не хватит.
- И нитроглицерин. Быстро детонирует. В прозрачных пакетиках.
- Давай в пакетиках.
- Капсюль-детонатор и запальный шнур. Входит в общую цену.
- Как скажешь.
- Грохнет будь здоров.
- Отлично.
- Делай как знаешь, Пит.
Обе машины стояли с открытыми багажниками, пока синий икеевский пакет с десятью килограммовыми банками тридцатипроцентного амфетамина и коричневый портфель, в котором лежало девятьсот пятьдесят тысяч крон бумажками и два взрывоопасных пакета, менялись местами в спасительной темноте. Потом Пит погнал машину с погашенными фарами вниз по извилистой и довольно узкой дороге, открыл шлагбаум и направился в Эншеде, в дом, по которому всегда так тосковал.
Пит слишком поздно сообразил, что наехал на нее. На ведущей к гаражу дорожке было темнее всего, и разглядеть красную пластмассу пожарной машины оказалось невозможно. Хоффманн проехал еще с полметра, потом на коленях полз вдоль правого крыла автомобиля, пока не нашарил любимую машинку Расмуса. Она была не в лучшем виде, но Хоффманн красной ручкой подкрасил "лак" на дверце и разогнул тонкую белую лестницу на крыше; через несколько дней машина снова будет ездить в песочнице или по полу где-нибудь на втором этаже.
Они спали в доме. Другие пожарные машинки. Под кроватками, иногда даже в кроватках, возле двух мальчиков, которых он через несколько часов стиснет в объятиях.
Пит открыл багажник и коричневую сумку, лежавшую в глубине, за запасным колесом, поколебался, достал два пакета поменьше, а девятьсот пятьдесят тысяч крон оставил в багажнике.
Через тени сада, медленно.
Свет он зажег, только оказавшись на кухне и закрыв за собой дверь - не хотелось будить Софью, свет режет глаза, к тому же ни к чему, чтобы его застали врасплох чьи-нибудь голые ноги, направляющиеся в туалет или к холодильнику. Пит сел за насухо вытертый стол, круги от тряпки все еще блестели. Через несколько часов семья будет завтракать, все вместе, бестолково, шумно, пачкая стол.
Два пакета на столе. Он не проверил их, как никогда не проверял, достаточно того, что он получил их от Лоренса. Первый был продолговатым и узким, как футляр для ручек; Хоффманн вытащил из него длинный шнур. Во всяком случае, изъятое из пакета походило на восемнадцать метров тонкой скрученной веревки. Но для человека, знакомого с техникой взрывного дела, предмет был кое-чем другим. Запальным шнуром. Расстоянием от жизни до смерти. Хоффманн развернул его, пощупал, разрезал посредине и сунул два куска по девять метров в "футляр". Другой пакет был квадратным - прозрачная папка-файл с двадцатью четырьмя кармашками. Такие кармашки были в зеленом альбоме, где отец хранил старинные монеты из того времени, когда его родной город еще назывался Кенигсбергом. Истертые монеты не имели большой цены. Однажды, когда все тело вопило, требуя наркотиков и бегства в наркотический дурман, Пит попытался продать кое-какие монетки и понял, что потертым кусочкам бурого металла, которыми он никогда не интересовался, недостает коллекционной ценности - иной, чем они имели в глазах его отца: ценности, связанной с воспоминаниями о другом времени. Хоффманн осторожно потрогал пакетики, прозрачную жидкость в них, в общей сложности сорок миллилитров нитроглицерина, разлитого в двадцать четыре плоские пластиковые емкости.
Крик.
Хоффманн открыл дверь.
Снова тот же крик, потом тишина.
Пит бросился было наверх - Расмус мучился кошмарами. Но, наверное, в этот раз они ушли сами.
И Пит спустился в подвал, к оружейному шкафчику, стоящему в чулане. Открыл; они лежали там, несколько штук на одной полке; он взял один и вернулся наверх.
Самый маленький в мире револьвер, "суисс-мини-ган", не длиннее ключа от машины.
Он купил их прямо на заводе в Ла-Шо-де-Фон прошлой весной, шесть миллиметровых пуль в барабане миниатюрного револьвера, каждой достаточно, чтобы убить. Хоффманн положил оружие на ладонь, взвесил, поводив рукой над столом взад-вперед. Несколько граммов, которые, если понадобится, смогут оборвать жизнь.
Хоффманн закрыл кухонную дверь и принялся лезвием ножовки с обоих концов распиливать скобу вокруг спускового крючка - она была слишком тесной, палец не пролезал. Ради возможности нажать на спуск и выстрелить Питу пришлось отказаться от скобы. Хватило пары минут, чтобы та упала на пол.
Потом он подцепил крошечный револьвер двумя пальцами, поднял, направил на посудомоечную машину, понарошку нажал на спуск.
Смертоносное оружие не длиннее спички, но все же длиннее, чем надо.
Поэтому следует разделить его на детали еще более мелкие - отверткой, тонкой-претонкой, которая помнила еще калининградскую бабушку. Бабушка хранила отвертку в ящике швейной машины, стоявшей у нее в спальне и казавшейся семилетнему Питу огромной, как комод. Хоффманн осторожно выкрутил первый винт из одной щеки деревянной рукоятки, положил его на белое покрытие разделочного стола - винтик не должен потеряться. Следующий винтик - с другой стороны рукоятки, еще один - возле курка. Потом - острием отвертки поддеть стержень посередине, несколько раз легонько ударить по нему - и оружие длиной со спичку распалось на шесть деталей: две половины рукоятки, рамка с дулом, осью барабана и спусковым крючком, барабан с шестью патронами, надульник и еще какая-то деталь, которой не нашлось названия. Хоффманн сложил детали в пакет, вынес их вместе с восемнадцатью метрами шнура и сорока миллилитрами в плоских упаковках и уложил все это поверх девятисот пятидесяти тысяч крон в коричневую сумку, лежавшую в глубине багажника за запасным колесом.
Хоффманн сидел за кухонным столом, глядя, как свет пробивается сквозь ночь. Он ждал уже несколько часов и вот услышал тяжелые шаги на деревянной лестнице - не выспавшись, она всегда ступала так, всей подошвой на поверхность ступеньки. Он часто прислушивался к шагам людей. По шагам человека можно понять, что у него на душе, и проще определить его настроение, закрыв глаза и слушая, как он приближается.
- Привет.
Она не заметила его и вздрогнула, когда он заговорил.
- Привет.
Пит уже сварил кофе, налил молока на несколько сантиметров - именно такой кофе она любила пить по утрам. Поднес чашку красивой, взлохмаченной, сонной женщине в халате, и она приняла эту чашку. Усталые глаза - первую половину ночи она злилась, а вторую - полудремала в кроватке больного ребенка.
- Ты совсем не спал.
Она не злилась - голос не сердитый, она просто устала.
- Так получилось.
Он поставил на стол хлеб, масло, сыр.
- Температура?
- Небольшая. Пока держится. Пару дней посидят дома.
Наверху затопали бодрые ножки - свесились с кровати, встали на пол, побежали вниз по лестнице. Хуго, старший, просыпался первым. Пит пошел ему навстречу, подхватил на руки, поцеловал, ущипнул мягкие щечки.
- Ты колючий.
- Я еще не брился.
- Ты колючий больше, чем всегда.
Глубокие тарелки, ложки, стаканы. Все сели, место Расмуса пока пустовало, пускай спит, пока спится.
- Сегодня я посижу с ними.
Она ждала, что он скажет это. Но слова дались с трудом. Ведь они не были правдой.
- Весь день.
Накрытый стол. Совсем недавно на нем лежал нитроглицерин в соседстве с запальным шнуром и заряженным револьвером. Сейчас на столешнице теснились тарелки с овсяной кашей, йогурт и хлебцы. Громко хрустели хлопья, апельсиновый сок пролился на пол; они завтракали, как обычно, потом Хуго вдруг с громким стуком положил ложку.
- Почему вы злитесь друг на друга?
Пит с Софьей переглянулись.
- Мы и не думаем злиться. - Он повернулся к старшему сыну, понимая - этого пятилетнего мальчика вряд ли устроит такой простой ответ, и решил выдержать взгляд требовательных глаз.
- Почему вы врете? Я вижу. Вы злитесь.
Пит с Софьей снова переглянулись, потом она решилась ответить:
- Мы злились. А теперь уже - нет.
Хоффманн с благодарностью взглянул на сына, чувствуя, как расслабляются плечи. Он напряженно ждал этих слов, но сам спросить не решался.
- Хорошо. Никто не злится. Тогда я хочу еще бутерброд и еще хлопьев.
Пятилетние ручки насыпали еще хлопьев на те, что уже лежали в тарелке, сделали еще бутерброд с сыром и положили возле первого, даже не начатого. Папа с мамой решили ничего не говорить, и он сегодня утром тоже промолчит. Сейчас он умнее их обоих.
Пит сидел на крыльце. Софья только что ушла. А он опять не сказал ей того, что должен был сказать, - так получилось. Он поговорит с ней сегодня вечером. Расскажет все.
Едва спина жены исчезла на узкой тропинке между домами Самуэльссонов и Сунделлов, Пит влил в Хуго и Расмуса по ложке альведона. Потом еще пол-ложки. Через тридцать минут температура спала, и мальчики собрались в детский сад.
У Хоффманна остался двадцать один с половиной час.
Заказывал Хоффманн самую обычную для Швеции машину - серебристо-серую "вольво". Однако она оказалась не готова - ее не успели ни вымыть, ни проверить. Хоффманн торопился, поэтому выбрал красный лакированный "Фольксваген-Гольф", почти самую обычную машину для Швеции.
Тот, кто не хочет, чтобы его заметили и запомнили, должен как можно меньше отличаться от остальных.
Он припарковался у кладбища, за полкилометра от мощной бетонной ограды. Склон - отлогий, хорошо просматривается, трава на лугах зеленая, но еще не очень высокая. Его конечная цель. Аспсосское исправительное учреждение, одна из трех шведских тюрем высшего уровня безопасности. Его должны схватить, посадить в камеру предварительного заключения, судить, а потом упрятать под замок сюда - через десять-двенадцать, самое большее - четырнадцать дней.
Пит вылез из машины, прищурился от солнца и ветра.
Начинался чудесный день, но, поворачиваясь к стенам тюрьмы, Хоффманн не чувствовал ничего, кроме ненависти.
Двенадцать сраных месяцев за другими, не этими бетонными стенами, с единственным оставшимся у него чувством.
Он долго считал такие переживания естественным для юных бунтом против всего, что загоняет в рамки, не пускает на свободу. Оказалось - нет. Пит больше не был юным, но, глядя на эти стены, испытывал всё те же чувства. Ненависть к повседневной обязаловке, насилию, изоляции от мира, необходимости встраиваться в иерархию, ненависть к квадратным деревяшкам в мастерской, подозрительности, зарешеченным фургонам, анализу мочи, обыскам. Ненависть к вертухаям, легавым, униформе, правилам, к любому напоминанию общества о себе, дьявольская ненависть, которую он делил с другими. Единственное, что объединяло заключенных, - это ненависть, наркотики и одиночество, ненависть заставляла их заговаривать друг с другом, иногда даже стремиться к чему-то. Лучше стремиться к ненависти, чем не стремиться ни к чему вообще.
На этот раз его запрут в камере потому, что он сам так захотел, времени на чувства не останется. Он выполнит задание до конца, и это будет его последнее задание.
Пит стоял возле взятого напрокат автомобиля в предполуденном солнце, под легким ветерком. Вдали, у одного края высокой стены, виднелись одинаковые одноэтажные домики красного кирпича, целый поселок, выстроенный вокруг огромной тюрьмы. Их обитатели если не работают непосредственно в исправительном учреждении, то трудятся на строительном предприятии, которое перестилает полы в корпусе "С", или в ресторане, который поставляет еду в тюремную столовую, или в бригаде электриков, регулирующей освещение на прогулочном дворе. Люди, живущие на свободе по ту сторону стен Аспсосской тюрьмы, полностью зависят от тех, кто обитает в тюремных камерах.
Я гарантирую, что вас не будут судить за то, что случалось на Вестманнагатан.
Цифровой диктофон так и лежал в кармане брюк. За последние несколько часов Хоффманн прослушал эту речь не один раз; он тогда постарался поставить правую ногу с микрофоном поближе, и слова замминистра было легко разобрать.
Я гарантирую, что мы обеспечим вам возможность выполнить ваше задание в тюрьме.
Он открыл калитку; гравий на дорожке был недавно выровнен, каждый шаг стирал бороздки, оставленные граблями усердного церковного стог рожа. Хоффманн рассматривал надгробия - ухоженные, четырехугольные, простые камни на ковриках зеленой травы, словно люди из одноэтажных домов продолжали жить привычной жизнью и после смерти, чуть поодаль друг от друга, чтобы не докучать соседям, но достаточно близко, чтобы не оставаться в одиночестве. Новые дома не слишком просторны, зато принадлежат только хозяевам, что ясно обозначено на надгробиях.
Кладбище обрамляла каменная ограда и деревья, посаженные давным-давно на одинаковом расстоянии друг от друга. Достаточно пространства и чтобы расти, и чтобы производить впечатление стены, дающей защиту. Хоффманн подошел ближе; молодая листва на платанах слегка шевелится. Значит, скорость ветра - от двух до пяти метров в секунду. Посмотрел на ветки потоньше - они тоже шевелились, это семь-десять метров в секунду. Задрал голову, поискал взглядом толстые сучья - они пока были неподвижны, до пятнадцати метров в секунду не дотягивает.
Массивная деревянная дверь была открыта; Пит прошел в церковь. Просторная, высокий белый потолок, алтарь далеко в глубине, - наверное, на эти жесткие скамьи усаживается весь поселок, и еще остаются свободные места. Церковь возвели в те времена, когда власть строила с размахом.
Большой зал, пустой, если не считать церковного сторожа, который уносил от купели простые деревянные стулья, и тихий, если не считать шороха, доносящегося с кафедры возле органа.
Хоффманн вошел и положил двадцатку в ящик для пожертвований, стоявший на столе у входа, кивнул сторожу - тот услышал, что кто-то вошел, и обернулся. Пит прошел по проходу между скамьями, подождал, убедился, что на него никто не смотрит, и открыл серую дверь справа.
Теперь он торопливо поднимался вверх по лестнице.
Крутые ступеньки - из того времени, когда люди были ниже ростом. Дверь легко поддалась после того, как он вставил ломик в щель между дверью и косяком и слегка надавил. Простая алюминиевая лестница вела к узкому люку в потолке, к выходу на колокольню.
Хоффманн остановился.
Снизу пробивались звуки. Глухое гудение органа.
Хоффманн улыбнулся; шорох, который он слышал в церкви со стороны кафедры, здесь был слышнее. Кантор готовил псалмы для сегодняшней службы.
Ненадежная алюминиевая лестница зашаталась, когда он вынул из сумки на плече газовый ключ и схватился за дугу висевшего на люке амбарного замка. Основательный рывок - и замок отвалился. Хоффманн нажал на люк, вылез наружу и присел, чтобы не удариться о чугунный колокол.
Еще одна дверь.
Хоффманн открыл ее и вышел на балкон, к панораме такой прекрасной, что он какое-то время стоял неподвижно, следя, как небо переходит в лес, два озера и еще во что-то далекое, казавшееся островерхой горой. Потом взялся за перила и принялся изучать балкон - места не особенно много, но достаточно, чтобы улечься. Подуло сильнее; ветер, игравший с листьями и тонкими ветвями на возвышенности, гулял здесь свободно; балкон слегка задрожал, когда налетевший ветер рванул его, пытаясь увлечь за собой. Хоффманн смотрел на стену, колючую проволоку и дома с решетками на окнах. Аспсосская тюрьма отсюда выглядела такой же большой и уродливой. Прекрасный обзор, никаких препятствий, можно рассмотреть каждого заключенного на охраняемом прогулочном дворе, каждый ряд бессмысленной ограды, каждую запертую дверь в бетоне.
- И… что после того, как работа будет закончена, мы вас не оставим. Я знаю, что к тому времени вам будет вынесен смертный приговор, уголовный мир вас спалит. Мы дадим вам новую жизнь, новую личность, деньги, вы сможете начать все сначала за границей.
Диктофон у него в руках, ее голос звучит все так же отчетливо, несмотря на монотонный шум ветра.
Это я гарантирую вам как заместитель министра юстиции.
Если ему повезет.
Если там, в тюрьме, все будет развиваться по плану, его приговорят к смерти, и ему придется выбираться оттуда.
Пит поставил сумку, вытащил из наружного кармана тонкий черный провод и два передатчика, оба серебристые, оба размером с монету в пятьдесят эре, прикрепил к каждому концу провода по передатчику и липкой лентой приклеил полуметровый отрезок к внешней стороне перил, развернув конструкцию в сторону тюрьмы, чтобы ее не было видно тем, кто окажется на балконе.
Потом присел на корточки и срезал с провода пару сантиметров черной изоляции; обнажились металлические жилки. Хоффманн примотал к первому проводу второй и протянул его туда же, на внешнюю сторону перил. Лег, подполз поближе к перилам и закрепил на проводе что-то, похожее на маленький рифленый осколок стекла.
Одиночка.
Хоффманн перегнулся через перила. Оба кабеля, оба передатчика и солнечная батарейка крепко сидели там, куда он их пристроил, на внешней стороне перил.
Полагаться только на себя.
Когда кто-нибудь встанет здесь и заговорит, ему или ей даже в голову не придет, что каждое слово, каждую фразу будет слышать кто-то еще. Например, человек, который отбывает тюремный срок далеко внизу, в стенах Аспсосской тюрьмы.
Он еще полюбовался видом.
Две крайности - так близко и так далеко.
Если стоять на продуваемом ветрами балкончике церкви, немного наклонив голову, можно увидеть сверкающие озера, верхушки леса и бесконечное голубое небо.
Если же наклониться еще немного, то мир встречался с особой реальностью: девять прямоугольных бетонных строений издалека походили на городок из деталей "лего". Самых опасных преступников страны заперли здесь, и их дни превратились в ожидание.