Он будет ждать, избегать конфликтов, он поживет здесь, выживет здесь, а за дверями изолятора он покойник, каждое отделение огромной тюрьмы грозило отверткой, нацеленной в горло, или ножкой стола, которой его будут бить по голове столько раз, сколько понадобится, чтобы разнести череп на куски. Через неделю Эрик и городская полиция вытащат его. Он не умрет, не сейчас, когда есть Хуго и Расмус, когда Софья, он не должен
он не должен
не должен
не
должен
- Как самочувствие, сука?
Пит беспомощно рухнул на пол, ударился щекой и подбородком и на пару секунд отключился. Нападение, вертухаи в "стакане", стены, сложившиеся в "stukach", черные комбинезоны группы быстрого реагирования… ему вдруг стало трудно дышать; он попытался выпрямиться, встать на дрожащие ноги.
Раньше он не понимал, как быстро утекает сила из тела, когда единственным твоим чувством остается предсмертная тоска.
- Не знаю. Туалет. Мне надо умыться, я весь вспотел.
Середина раковины выглядела почти чистой. Пит повернул кран и дождался, пока вода станет достаточно холодной; голову под струю, прохлада потекла по шее и спине, потом - полные ладони, он долго плескал водой себе в лицо. Он как будто пришел в себя, даже голова не особенно кружилась.
Удар пришелся в бок.
Резкая боль обожгла бедро.
Хоффманн не видел и не слышал, как крепкий длинноволосый парень лет двадцати вошел и подбежал к нему, но снаружи стояли охранники из тюремной группы быстрого реагирования, и длинноволосый не стал продолжать - пока не стал. Сплюнул, прошептал "stukach" и закрыл за собой дверь.
Смертный приговор. Исполнители уже здесь.
Хоффманн поднялся, закашлялся, ощупал бедро, удар пришелся выше, чем он думал, два ребра оказались сломаны. Надо выбираться. Сделать следующий шаг. В изолятор строгого режима. Полная изоляция, контакт только с надзирателями, никаких встреч с соседями по коридору, двадцать четыре часа в сутки - под замком в камере, ни входа, ни выхода.
Stukach.
Он должен выбраться отсюда. Он не умрет.
Эверт Гренс остановился на полпути к Аспсосу, в закусочной "О’кей" в Тэбю, и уселся на один из двух стульев у окна, взяв апельсиновый сок и бутерброд с сыром. Температура. Карантин. Дня три-четыре. Там, в комнате свиданий, среди рулонов туалетной бумаги и свернутых матрасов, ему хотелось колотить кулаками по стенке, но он сдержался. Бессмысленно спорить с тюремным врачом насчет инфекций, о которых он, Гренс, никогда не слышал. Гренс купил еще один бутерброд в целлофане; оставался последний отрезок пути до Стокгольма, тянуть дальше было нельзя. Возле Хаги он свернул с Е 4 на юг, проехал мимо больницы и остановился чуть поодаль, на дороге к сольненской церкви. Съезд с табличкой "Ворота № 1" был таким же длинным, как в прошлый раз.
Гренс был не один.
Посетители толпились возле парковых рабочих и леек, все шли к большим лужайкам с рядами могил. Гренс опустил окошко, было душно, воздух как будто лип к спине.
- Вы здесь работаете?
Один из этих, в синих комбинезонах, с двумя лопатами на багажнике мопеда (рабочий - или, может, кладбищенский сторож?) остановился возле машины, водитель которой так и сидел под защитой автомобильной крыши, не решаясь открыть дверцу.
- Семнадцать лет как.
Гренс обеспокоенно пошевелился, зашуршал оберткой из-под бутерброда, проследил взглядом за пожилой женщиной, которая согнулась над маленьким серым надгробием, новым на вид, в одной руке цветы, в другой - пустой горшок.
- Тогда вы здесь почти все знаете?
- Можно и так сказать.
Женщина начала копать, осторожно помещая цветы в землю, они как раз заняли узкую полоску земли между травой и надгробием.
- Скажите…
- Да?
- Скажите… если хочешь найти конкретную могилу, где лежит один человек… как ее найти?
Леннарт Оскарссон стоял у окна в глубине кабинета, в который мечтал попасть всю свою взрослую жизнь. Кабинет директора Аспсосской тюрьмы. Двадцать один год Оскарссон прослужил тюремным надзирателем, тюремным инспектором и временным исполнителем обязанностей директора тюрьмы; наконец четыре месяца назад его назначили директором тюрьмы, и он перетащил свои папки на полки (чуть длиннее, чем в его предыдущем кабинете) возле дивана для посетителей (чуть помягче, чем в предыдущем кабинете). Оскарссон так горячо желал этой должности, но когда наконец оказался в этом кабинете в обнимку со своей мечтой, то не знал, что с ней делать. Что делают люди, когда им становится нечего желать? Ничего не желают? Оскарссон тихо вздохнул, оглядел тюремный двор и гуляющих заключенных. Люди, которые кого-то убили, избили, обворовали, сидят теперь там, на сухих камешках. Чтобы выдержать, они или размышляют, или стараются все забыть. Оскарссон поднял взгляд, посмотрел за стену, на поселок, на ряды бело-красных домов. Задержал взгляд на окне, которое так долго было окном его семейной спальни. Теперь он живет в этом доме один. Когда-то он решил отказаться от прежней жизни. То решение было ошибкой, но не все ошибки удается исправить.
Оскарссон снова вздохнул, сам того не заметив. Весь вечер и ночь нарастало бешенство, оно вползло в голову, свило там гнездо, а потом превратилось в разочарование. Все началось с раздражающего ощущения в виске - как только Оскарссон услышал голос и узнал его, притом что раньше с его обладателем никогда не говорил. Леннарт обедал у себя на кухне, как обычно, хотя теперь стол был накрыт на одного; он уже почти закончил, когда вдруг зазвонил телефон. Глава пенитенциарной службы вежливо, но твердо дал понять, что комиссар стокгольмской уголовной полиции, который завтра в первой половине дня приедет в Аспсос допрашивать заключенного из сектора "G2", некоего Пита Хоффманна, ни в коем случае не должен этого сделать. Он вообще не должен встречаться с означенным заключенным ни в этот, ни в последующие дни. Леннарт Оскарссон не задал ни одного вопроса. Лишь помыв тарелку, стакан, нож и вилку, он понял, откуда взялось раздражение, перешедшее в бешенство.
Вранье.
Вранье, которое только что выросло.
Он попросил Эверта Гренса уйти и сам уже выходил, когда все пространство тесной комнаты для свиданий заполнила тревога. Угрозы. Какого-то заключенного срочно переводят из сектора "G2" в "добровольный изолятор".
Заключенный Пит Хоффманн. Это о нем он соврал, по приказу.
Оскарссон кусал нижнюю губу, пока она не начала кровоточить, потом прикусил рану так, что боль стала жгучей - словно чтобы наказать самого себя или на миг забыть свою злость, из-за которой ему хотелось выпрыгнуть из окна и побежать в поселок Аспсос, к ни о чем не знающим людям.
Нападение и телефонный разговор о том, что полицейскому надо не дать провести допрос, слились воедино. Но это еще не все. Имелся еще один приказ. От Оскарссона потребовали разрешить встречу адвоката с клиентом поздно вечером. Адвокаты, бывало, являлись в тюрьму во время процесса или когда оглашался приговор и заключенные требовали адвоката, но никогда не приходили по приказу и очень редко - после того, как камеры уже заперты. Этот юрист явился к одному из поляков из сектора "G2" и, как полагал Оскарссон, был гонцом, из тех, кто за плату вбрасывает нужную информацию.
Поздно вечером адвокат приходит в то самое отделение, откуда на следующее утро докладывают о нападении.
Леннарт снова прикусил губу, у крови был привкус железа и чего-то еще. Он сам не знал, на что когда-то рассчитывал, он был, наверное, слишком наивен, когда заглядывался на кабинет, где стоит сейчас, мечтал о форме, которая теперь на нем… Он тогда и представить себе не мог, чем ему предстоит заниматься на этом посту.
В этой камере не было вообще никаких личных вещей - ни койки, ни стула, ни шкафа для одежды, не было красок, не было души. Он никуда не выходил с тех пор, как его сюда привели, но оставаться здесь нельзя - все всё знают даже в изоляторе, смертный приговор пришел сюда раньше его самого. Тот человек в душевой ждал, когда можно будет ударить. Его губы прошептали "stukach" и пообещали, что это еще не все. Если удастся дожить до конца недели, то предстоит выживать дальше, в другом изоляторе, строгого содержания. Там заключенных отделяют не только от остальной тюрьмы, но и друг от друга, они сидят под замком круглые сутки.
Чтобы помочиться, Питу пришлось встать на цыпочки. Раковина была приделана высоковато, но туда, в туалет, он не вышел.
Потом нажал на кнопку у двери и махнул рукой.
- Чего тебе?
- Я хочу позвонить.
- В коридоре есть телефон.
- В коридор не пойду.
Надзиратель шагнул в камеру, наклонился над раковиной.
- Пахнет.
- У меня есть право звонить.
- Ты что, ссал в раковину?
- У меня есть право звонить адвокату, инспектору службы пробации, в полицию и по пяти разрешенным номерам. И сейчас я хочу позвонить.
- В этом отделении, куда ты так рвался, есть туалет в коридоре. А твоего паршивого списка телефонов я не получал.
- В полицию. Я хочу позвонить на коммутатор городской полиции. Не имеешь права не разрешить.
- Телефон в…
- Я хочу позвонить из камеры. Имею право звонить на полицейский коммутатор, чтобы меня никто не слышал.
Двенадцать гудков.
Хоффманн держал в руке радиотелефон. Вильсона нет, это он уже знал, курсы на юге Соединенных Штатов, контакт временно прервался. Но именно туда, в кабинет Вильсона, он всегда звонил, оттуда он должен начать.
Его соединили еще раз.
- Когда тебя переведут вниз, когда ты окажешься в изоляторе, в безопасности, ты свяжешься с нами и подождешь неделю. За это время мы все устроим и вытащим тебя оттуда.
Четырнадцать гудков.
Эрик не ответит, сколько ни жди.
- Я хочу позвонить прямо на коммутатор.
Я один.
С коммутатора - гудки через равные промежутки времени: глухие, бессильные.
Никто до сих пор ничего не знает.
- Здравствуйте, вы позвонили в Главное полицейское управление Стокгольма.
- Йоранссона.
- Которого из них?
- Начальника следственного отдела.
Женщина соединила его. Потом - те же глухие бессильные гудки, до бесконечности. Я один. Никто до сих пор ничего не знает. Пит ждал, прижав трубку к уху, и размеренные гудки становились все громче, каждый гудок - еще чуточку громче. Под конец они уже рвали барабанную перепонку и смешивались с голосом из душевой, который проникал сквозь стены камеры и орал "stukach" - один, два, три раза.
Эверт Гренс лежал на диване и смотрел на полку за письменным столом, на дыру, которую он заполнил рано утром. Ряды папок и одинокий кактус заслонили целую жизнь. Если бы не пыль. Гренс перевернулся, уставился в потолок, обнаружил новые трещины, которые расходились и соединялись, чтобы потом снова разбежаться. Он тогда остался в машине. Парковый рабочий указал ему на лужайки и деревья, которые разрослись чуть не в целый лес, рассказал о недавних захоронениях - там, далеко, ближе к Хаге. Рабочий даже вызвался проводить Гренса, показать дорогу человеку, который никогда здесь не был. Гренс сказал "спасибо" и покачал головой. Он пойдет туда как-нибудь потом.
- Звуки?
Кто-то стоял в дверном проеме.
- Вам что-то надо?
- Звуки.
- Какие еще, на хрен, звуки?
- Звуки. Такие… атональные. Диссонанс.
Ларс Огестам переступил порог.
- Обычно я их слышал. Сив Мальмквист. И сейчас, пока шел, ждал звуков. И вдруг понял, что прошел мимо. Что тут… тихо.
Прокурор прошел дальше в кабинет, который выглядел как-то по-другому, словно обрел новые пропорции и то, что раньше было серединой, исчезло.
- Вы переставили мебель?
Наконец прокурор увидел полку. Папки, предварительные расследования, засохшее растение. Кусок стены, который раньше был чем-то другим. Наверное, как раз серединой и был.
- Что… что вы тут сделали?
Гренс не ответил. Огестам вслушивался в музыку, которая всегда звучала тут, противная и надоедливая.
- Гренс! Почему?..
- Не ваше дело.
- Вы…
- Не хочу об этом говорить.
Прокурор проглотил комок в горле. Надо было поговорить о чем-то, что не имело отношения к юридическим делам. Он попытался - и теперь в очередной раз раскаивался.
- Вестманнагатан.
- И?
- Вам дали три дня.
Тишина. Ее не должно быть здесь, в этом кабинете.
- Три дня. На последние фамилии.
- Еще не закончил.
- Если вы все еще ни к чему не пришли… Гренс, я вычеркну это дело из списка первоочередных.
Гренс, лежавший до этого момента, торопливо поднялся, на мягком осталась продавленная тяжелым телом яма.
- Ну и вычеркивайте! Мы сделали все, как вы предложили. Позвонили, рассмотрели имена, оказавшиеся на периферии предварительного следствия. Мы нашли этих людей, допросили, вычеркнули из списка. Всех, кроме одного. Некоего Пита Хоффманна, который уже отбывает срок, именно сейчас лежит в тюремной больнице и с ним нельзя встречаться.
- Нельзя встречаться?
- Дня три-четыре.
- И что вы думаете?
- Думаю, что это любопытно. Там… с ним что-то не так.
Молодой прокурор посмотрел на растение и папки, которые заступили дорогу прошлому. Не верилось, что Гренс смог отпустить того, кого так отчаянно любил на расстоянии, испытывал такую жгучую потребность в этой любви.
- Четыре дня. Чтобы вы смогли допросить этого Хоффманна. Или вы свяжете его с преступлением, или я убираю дело в долгий ящик.
Комиссар кивнул. Огестам двинулся к выходу из кабинета, в котором он никогда не смеялся, даже не улыбался. Приходя сюда, он каждый раз напряженно ждал, что его снова оттолкнут, снова скажут гадость. Огестам спешил выйти из этой затхлости и потому не услышал покашливания, не увидел листка бумаги, извлеченного из внутреннего кармана пиджака.
- Послушайте…
Прокурор остановился, подумав, не ослышался ли он; но это действительно был голос Гренса, голос почти дружелюбный и даже просящий.
- Вы знаете, что это?
Гренс развернул свою бумагу и положил на стол перед диваном.
Какая-то карта.
- Северное кладбище.
- Вы там были?
- В каком смысле?
- Были? Были там?
Что за странные вопросы. И все же у него с Гренсом наметился какой-никакой диалог.
- У меня там двое родственников.
Огестам еще никогда не видел этого спесивца таким… маленьким. Гренс потыкал пальцем в план самого большого кладбища Швеции, поискал слова.
- Тогда вы знаете… скажите… там красиво?
Дверь в конце коридора изолятора была открыта. Заключенного из сектора "G2" провели туда по подземному ходу в сопровождении бойцов из группы быстрого реагирования. Новоприбывший потребовал, чтобы ему дали позвонить на полицейский коммутатор, и спокойствие, а заодно и весь день полетели к черту. Зэк махал руками и требовал перевода на новое место, орал насчет изолятора строгого режима, колотил в стенку, опрокинул шкаф, разломал стул и нассал на пол, так что потекло под дверь и дальше, в коридор. Он был затравлен, но в то же время производил впечатление собранного, - напуганного, но не потерявшего голову. Этот парень знал, что и зачем говорит, он, видимо, не сломался, устоял. Заключенного по имени Пит Хоффманн следовало утихомирить, пока его вопли кто-нибудь не услышал. Леннарт Оскарссон сидел у себя в кабинете и смотрел поверх тюремного двора на таунхаус в отдаленном районе малоэтажной застройки, когда ему сообщили о проблеме с заключенным из добровольного изолятора в корпусе "С". Оскарссон принял решение отправиться туда лично и встретиться с незнакомым ему человеком, чей голос, однако, преследовал его со вчерашнего телефонного разговора.
- Он там? - Директор тюрьмы кивнул на открытую камеру и четверых охранников, стоявших перед дверью.
- Там.
Леннарту уже случалось видеть этого зэка. Тот убирал в административном здании. Тогда он казался выше, прямая спина, глаза - любопытные и острые. Человек, который сидел на койке, подтянув коленки к подбородку и вжавшись спиной в стену, был совершенно другим.
Только смерть - или бегство от нее - меняют человека так быстро.
- У нас что, проблема, Хоффманн?
Заключенный, которого не удалось допросить, хотел выглядеть более собранным, чем был.
- Не знаю. А вы как думаете? Или вы мне мусорную корзину принесли вытряхнуть?
- По-моему, у нас все-таки проблема. И устроил ее ты. Проблему.
Мне приказали допустить адвоката в твое отделение.
- Ты потребовал добровольного изолятора. Ты отказался сказать почему. Ты его получил, свой добровольный изолятор.
Мне приказали не допустить, чтобы тебя допросили.
- Ну так… что у тебя за проблема?
- Я хочу в погреб.
- Куда?
- В строгач.
Я смотрю на тебя.
Вот ты сидишь, в одежде, которую мы тебе выдали.
Но я не понимаю, кто ты.
- Строгач? Уточни-ка… Хоффманн, уточни, ты о чем сейчас?
- О том, что я не хочу видеть других заключенных.
- Тебе угрожают?
- Никого не хочу видеть. Это все.
Хоффманн посмотрел в открытую дверь. Заключенные, свободно передвигавшиеся по коридору, могут привести вынесенный ему приговор в исполнение так же легко, как в любом другом отделении. Пит с "Войтеком" ушли от других, но не друг от друга.
- Все не так просто. Решение о строгаче, Хоффманн, принимает директор тюрьмы. Оно не зависит от пожеланий заключенного. Тебя поместили сюда по твоему требованию, в соответствии с восемнадцатым параграфом. Тут мы дали слабину. Но погреб, строгач, - это совершенно другие правила, совершенно другие обстоятельства. Ты не можешь требовать исполнения параграфа номер пятьдесят - он о помещении куда-либо не добровольно, а принудительно. Решение о принудительном помещении принимает тюремный инспектор твоего отделения. Или я.
Они ходят там, по коридору, и они знают. Он не проживет здесь и недели.
- Принудительное помещение?
- Да.
- И в каких случаях?
- Если ты опасен для других. Или для самого себя.
Из сомкнувшихся вокруг стен не убежать.
- Опасен?
- Да.
- Опасен… как это?
- Насилие. По отношению к тем, кто отбывает срок рядом с тобой. Или по отношению к нам, к кому-нибудь из персонала.
Они ждали его.
Они шептали: "stukach".
Пит придвинулся поближе к директору тюрьмы, внимательно глядя в лицо, перекошенное от боли - ударил он сильно.