Встреча в красивом кабинете с видом на Стокгольм пару недель назад только что превратилась во что-то другое. Код "Паула" перестал означать одну лишь долгожданную операцию шведской полиции - теперь этот код означал человека, о котором они на самом деле не так уж много знают. Дальнейшее же распространение информации о Пауле чревато последствиями, далеко выходящими за пределы длинного стола для совещаний.
- Значит, Эрик Вильсон за границей?
Йоранссон кивнул.
- А люди из "Войтека", которые сидят в одном отделении с Хоффманном? Мы знаем, кто они?
Интендант Йоранссон снова кивнул и откинулся назад. В первый раз с той минуты, как он сел, диван показался ему почти удобным.
Начальник Главного полицейского управления внимательно вгляделся в лицо собеседника. Теперь оно выглядело спокойнее.
- Вы правы.
Он потрогал почти пустой кофейник. Хотелось пить, а он так и не понял, что там с водой - ей уже пора было закипеть. Поэтому он разлил в чашки то немногое, что осталось в кофейнике, - оно хоть как-то охлаждало в комнате, полной сигаретного дыма.
- Допустим, мы сообщим людям из "Войтека", кто такой Хоффманн на самом деле. Допустим, члены организации получат информацию о том, что среди них - полицейский агент. Далее. Что организация будет делать с этой информацией - не наши проблемы. Мы тут ни при чем, мы не можем отвечать за действия других людей.
Еще стакан, пузырьки.
- Давайте сделаем по-вашему. Спалим его.
Четверг
Ему снилась дыра. Четыре ночи подряд периметр, очерченный пылью на полке за письменным столом, превращался в яму. Яма разрасталась, становясь бездонной, и где он ни находился, как ни пытался бежать - его затягивало в черноту, и начиналось падение, длившееся до тех пор, пока он не просыпался на полу за диваном со скользкой от пота спиной.
Часы показывали половину пятого, во внутреннем дворе Крунуберга было уже светло и жарко. Гренс вышел в кухоньку. На кране висела синяя тряпка; Гренс намочил ее, унес в кабинет, к дыре, которая в реальности оказалась гораздо меньше. Сколько лет его мир вращался вокруг времени, которого больше не существовало. Гренс провел мокрой тряпкой по четкому прямоугольнику - здесь стоял магнитофон, подарок на двадцатипятилетие. Потом стер линии покороче, от кассет и фотографий. Стер даже четырехугольники от двух колонок, почти прекрасные в своей отчетливости.
Пускай даже пыли не останется.
Он принес с подоконника кактус, подобрал с пола папки, несколько давным-давно завершенных предварительных расследований, которые следовало сдать в архив. Гренс заполнил каждый сантиметр пространства на осиротевшей полке. Он больше никуда не провалится. Дыра ликвидирована, а если нет дыры, то нет и того, что не имеет дна.
Чашка черного кофе. В воздухе толклись потревоженные частицы; кофе был не таким, как обычно, словно в коричневое подмешалась пыль. Он даже казался светлее.
Гренс выехал рано, он хотел получить внятные ответы. Заключенные, из которых еще не выветрилось утро, реже скандалили и реже издевательски ухмылялись. Во время допроса надо или доказать, что ты сильнее, или убедить зэка в своей искренности, а Эверту некогда было строить доверительные отношения. Гренс вылетел из города и проехал первые километры по дороге Е 4, потом резко сбросил скорость, проезжая Хагу и широко раскинувшееся слева кладбище, поколебался, но прибавил скорость и поехал дальше. Он завернет сюда на обратном пути, медленно проедет мимо людей с цветами в одной руке и лейками - в другой.
До тюрьмы оставалось три мили. Больше тридцати лет он ездил в Аспсос раза по два в год - расследования регулярно заводили его сюда. Допрос, тюремный автобус; кто-нибудь всегда что-нибудь знал или видел, но презрение к полицейской форме было у заключенных слишком велико, а страх перед последствиями разговорчивости - вполне обоснованным: стукач редко заживался в замкнутом пространстве тюрьмы. Самым обычным ответом над тихо жужжащим диктофоном были ухмылка или тупое молчание.
Вчера Гренс разобрался с двумя из трех оставшихся на периферии расследования имен. Владельцы охранных предприятий, которые вели официальные дела с "Войтек Интернешнл". В Оденсале возле Мэрсты Гренс пил кофе с Мачеем Босацким, а в Сёдертелье - с Карлом Лагером. Посидев пару минут за каждым столом, Гренс понял: чем бы ни занимались эти люди, их деятельность не имела отношения к убийству в квартире на Васагатан.
Вдали показались мощные стены.
Проходя по какому-нибудь тоннелю под обширным прогулочным двориком, он каждый раз встречал тех, кого сам спрятал от реальности, от жизни, у кого отнял дни и годы. Он знал, почему они плюют ему вслед, он даже уважал этот жест, но обращал на него мало внимания. Все эти люди в грош не ставили других, а в мире Эверта Гренса тот, кто присвоил себе право причинять вред другим, должен иметь мужество ответить за это.
Серый бетон приближался, становился выше.
На заляпанном коричневыми пятнами листке бумаги осталось одно имя. Некий Пит Хоффманн, ранее судимый за нападение на полицейского, но, несмотря на это, получивший лицензию на оружие, что крайне странно.
Гренс припарковал машину и пошел к воротам тюрьмы, на встречу с заключенным. Совсем скоро Пит Хоффманн будет сидеть перед ним.
У него было дурное предчувствие.
Он не знал почему. Может, слишком тихо. Может, он устроил тюрьму и в своей собственной голове.
Хоффманн отогнал мысли о Софье, которые жесточе всего мучили его около двух часов ночи, перед тем как начало светать. Потом он, как всегда, встал, сделал гимнастику и прыгал, пока пот не полил со лба и по груди.
Он ведь уже начинал чувствовать себя спокойно. "Войтек" получил нужные донесения, три дня - и он, Хоффманн, подмял торговлю наркотиками под себя. С сегодняшнего дня он начнет получать большие партии и увеличит оборот.
- Доброе утро, Хоффманн.
- Доброе утро.
Но его не отпускало. Что-то преследовало его, что-то, не поддающееся анализу.
Ему было страшно.
Дверь камеры отперли. Соседи возились где-то неподалеку, он их не видел, но они там были, орали и шептались. Носок между дверью и дверной рамой, стул у порога, подушка под покрывалом.
Время - две минуты восьмого. Осталось восемнадцать минут.
Он вжался в стену.
Пожилой мужчина на центральном посту внимательно изучил полицейское удостоверение Гренса, защелкал клавишами, вздохнул.
- Допрос, вы сказали?
- Да.
- Гренс?
- Да.
- Пит Хоффманн?
- Я зарезервировал комнату свиданий. Так что хорошо бы вы меня пропустили. Чтобы я мог туда попасть.
Пожилой мужчина никуда не торопился. Он снял телефонную трубку и набрал короткий номер.
- Придется подождать. Мне надо кое-что выяснить.
Прошло четырнадцать минут.
А потом разверзлась преисподняя.
Дверь рванули. Секунда. Стул полетел на пол. Секунда. Стефан прошел справа от него с отверткой в кулаке.
Один раз взглянуть, может - один раз вздохнуть. Люди по-разному проживают полсекунды.
Их, кажется, четверо.
Питу уже случалось видеть, как это бывает, пару раз он сам участвовал.
Один вбегал с отверткой, ножкой стола, заточкой. За рукой с заточкой - еще пара рук, чтобы избить или убить. И двое - в коридоре, немного поодаль, на стреме.
Подушка и спортивный костюм под покрывалом. Две с половиной секунды - его спасение, бегство.
Один удар.
Ударить еще раз он не успеет.
Один-единственный удар, правым локтем - по шее слева, по сонной артерии. С силой ударить именно туда. У Стефана подскакивает давление, он оседает, теряет сознание.
Тяжелое тело повалилось на пол и заблокировало дверь. Следующий кулак просто взмахнул в воздухе острой заточкой из мастерской, иначе Кароль Томаш потерял бы равновесие. Хоффманн рванулся вперед, между дверной рамой и плечом нападавшего (тот еще пытался сообразить, куда делся тот, кого они приговорили к смерти), выбежал в коридор, проскользнул между двоих стоявших на стреме, и бросился к закрытой будке надзирателей.
Они знают.
Он бежал и оглядывался. Нападавшие стояли на месте.
Они знают.
Пит открыл дверь и сунулся к надзирателям. Кто-то у него за спиной крикнул: "stukach!", тюремный инспектор крикнул: "А ну пошел отсюда!", а сам он, кажется, ничего не крикнул, не помнил точно. У него не было ощущения, что он что-то кричал. Стоя перед захлопнутой дверью, он прошептал: "Я хочу в изолятор"; вертухаи не обратили на него внимания, и тогда он чуть громче - "Я хочу в Р18", а когда никто из этих паскуд даже не шевельнулся, он заорал - наверное, наперекор всему: "Сию минуту, с-суки!" Наверное, так и было. "Мне нужно в изолятор, сию минуту".
Эверт Гренс сидел в комнате свиданий и рассматривал рулон туалетной бумаги на полу возле кровати и матрас, обернутый пластиковой пленкой. Здесь раз в месяц тревога и желание вселялись на час в переплетенные голые тела. Гренс переместился к окну; вид так себе - два ряда мощных оград: вверху колючая проволока, внизу серый бетон. Гренс снова сел. Беспокойство, поселившееся в нем, никуда не делось; он провел пальцем по черному диктофону. Диктофон был здесь каждый раз, когда он допрашивал тех, кто ничего не видел и не слышал. Гренс помнил, как они иногда наклонялись к нему и понижали голос, прежде чем с ненавистью уставиться в пол, и ждали, пока он выключит аппарат. Гренс и сам не знал, помог ли ему хоть один проведенный в этой комнате допрос приблизиться к разгадке какого-нибудь преступления.
В дверь постучали, и вошел какой-то мужчина. Согласно документам, Хоффманн должен был оказаться человеком младшего среднего возраста. Вошедший был другим - значительно старше и в синей униформе Аспсосской тюрьмы.
- Леннарт Оскарссон. Директор тюрьмы.
Гренс пожал протянутую руку и улыбнулся:
- Надо же! Когда мы виделись в прошлые разы, вы были всего лишь инспектором. Вы сделали карьеру. Успели еще кого-нибудь отпустить?
Несколько лет за пару секунд.
Они перенеслись в тот день, когда тюремный инспектор Леннарт Оскарссон разрешил отправить под охраной в больницу осужденного - педофила, насильника-рецидивиста; во время перевозки тот бежал из автобуса, а потом убил пятилетнюю девочку.
- Когда мы виделись в прошлый раз, вы были всего-навсего комиссаром уголовной полиции. И вы, конечно… все еще в той же должности?
- Да. Чтобы тебя пнули вверх, надо облажаться как следует.
Гренс стоял по другую сторону стола и ждал новой колкости, это было почти весело, но колкости не последовало. У директора тюрьмы был отсутствующий вид, рассеянный взгляд, он о чем-то сосредоточенно думал.
- Вы приехали, чтобы поговорить с Хоффманном?
- Да.
- Я как раз из больничного отделения. Вы не сможете увидеться с ним.
- Слушайте, я договаривался о посещении вчера. И он был здоровее всех здоровых.
- Они заболели ночью.
- Они?
- Пока трое. Температура. Мы не знаем, что это. Тюремный врач принял решение о карантине. Им нельзя вообще ни с кем встречаться, пока мы не выясним, чем они больны.
Гренс громко вздохнул.
- Это надолго?
- Дня три-четыре. Пока могу сказать только это.
Они посмотрели друг на друга. Говорить больше было не о чем, и они уже собрались уходить, как вдруг в помещении раздался пронзительный звук. Черный пластмассовый прямоугольник рации, висевший на бедре у Оскарссона, замигал красным.
Директор тюрьмы потянулся к ней, лицо стало сначала удивленным, потом нервозным. Он старался не смотреть на Гренса.
- Слушайте, мне надо бежать.
Оскарссон зашагал к двери.
- Там явно что-то случилось. Сможете выйти сами?
Леннарт Оскарссон сбежал по лестнице в подземный проход, ведущий к отделениям тюрьмы. Рация снова тревожно замигала.
"G2".
Корпус "G", второй этаж.
Там, где сидел он.
Заключенный, насчет которого он, Оскарссон, только что солгал, подчинившись прямому приказу руководителя пенитенциарной службы.
* * *
Он прокричал и сел на пол.
Через мгновение они зашевелились. Кто-то из надзирателей запер дверь изнутри и встал у стеклянной стены, чтобы не терять из виду зэков, бродивших по коридору, другой позвонил на центральный пост и попросил прислать спецгруппу для перевода заключенного в изолятор, причина - предполагаемые угрозы.
Пит перебрался на стул и теперь был частично скрыт от тех, кто ходил мимо, шепча "stukach" достаточно громко, чтобы ему было слышно.
Стукач.
Дверь в кабинет начальника Главного полицейского управления была открыта.
Йоранссон на ходу постучал по косяку и вошел. Его уже ждали. Большой серебристый термос на столе между диванами для посетителей, готовые бутерброды в мятых бумажных пакетах из забегаловки на Бергсгатан. Он сел, налил кофе в две чашки и, жадно кусая, съел хлеб - хотелось есть, тревога выгрызла его изнутри. В коридоре он медленно прошел мимо кабинета Гренса - единственного, где с раннего утра обычно горел свет и откуда изливалась, затопляя все вокруг, пошлая музычка. Теперь в кабинете было пусто - как у Йоранссона внутри. Эверта Гренса, который спал и работал за своим письменным столом и поднимался, как только за окном рассветало, в кабинете не оказалось, он уже уехал в Аспсос - ни свет ни заря, как и обещал вчера. Нельзя, чтобы Гренс поговорил с Хоффманном. Большой кусок хлеба застрял во рту, разбух, пришлось выплюнуть его в бумажную салфетку. Нельзя, чтобы Хоффманн поговорил с Гренсом. Йоранссон выпил еще кофе, смыл застрявший в зубах хлеб.
- Фредрик?
Главный полицейский страны сел рядом с коллегой.
- Фредрик, вы хорошо себя чувствуете?
Йоранссон попытался улыбнуться, но у него не вышло, губы не слушались.
- Нет.
- Мы все уладим.
Начальник откусил бутерброд, приподнял сыр - под ним было что-то зеленое, перец или кружочки огурца.
- Я только что говорил по телефону. Гренс возвращается из Аспсоса. Ему сообщили, что с заключенным по имени Пит Хоффманн нельзя контактировать три, а то и четыре дня.
Йоранссон посмотрел на кусок хлеба. Судорога немного отпустила - он взял хлеб и попробовал снова наполнить пустоту.
- Неспокойно.
- Как?
- Вы спросили, как я себя чувствую. Мне неспокойно. Именно так. Чертовски неспокойно. - Интендант положил сыр на тарелочку, потом швырнул в мусорную корзину. Не попал. Горло, глотка, все пересохло. - Потому, что Хоффманну придется заговорить. И я знаю, чего мне будет стоить заткнуть ему рот.
Они и раньше палили агентов. Мы его не знаем. Бросали агента, когда вопросов становилось слишком много. Мы не сотрудничаем с уголовниками. Отворачивались от него, когда охота уже началась и преступная организация, в которую полиция внедрила своего человека, вела ее по своим правилам.
Но они в первый раз бросали агента в тюрьме, за запертыми дверями, не оставив ему ни шанса на спасение.
Жизнь, смерть.
Все вдруг стало так отчетливо.
- Что вас больше всего тревожит? - Начальник полиции наклонился вперед. - Подумайте как следует, Фредрик. Что вас тревожит? Что будет, если Хоффманн заговорит? Или что будет, если мы начнем действовать?
Йоранссон сидел молча.
- Фредрик, у вас есть выбор?
- Я не знаю.
- У меня есть выбор?
- Я не знаю!
Серебристый термос полетел на пол, когда Йоранссон резко взмахнул рукой. Шеф подождал, потом подобрал термос и посмотрел на того, кому было уже больше нечего сбросить:
- Значит, так, Фредрик. - Он придвинулся ближе. - Мы все делаем правильно. Как будет - так и будет. А мы все делаем правильно. Это так. Мы не допускаем ошибок. Мы поговорим с адвокатом, который представляет интересы тех двоих из "Войтека", которые сейчас отбывают наказание в Аспсосе. Если он решит передать полученную информацию дальше, своим клиентам, если он сделал это уже вчера вечером, мы не можем за это отвечать. И если его клиенты после этого решат разобраться так, как заключенные всегда разбираются со стукачами, - мы за это тоже не можем нести ответственность. - Он больше не придвигался, но все же еще немного приблизил лицо к собеседнику: - Мы можем нести ответственность только за наши собственные действия, не более того.
Из окна был виден Крунубергский парк. Малыши играли в песочнице, две собаки носились, спущенные с поводков, и отказывались слушать хозяев, ждущих с ошейниками в руках. Очаровательный небольшой парк в центре Кунгхольмена, Йоранссон долго его рассматривал. Интенданту редко случалось гулять там. Странно, почему?
- Что будет, если Хоффманн заговорит?
- В смысле?
Йоранссон так и стоял у окна - из приоткрытой форточки шел свежий воздух.
- Вы спросили - что меня больше всего тревожит. Что будет, если Хоффманн заговорит?
Он сдвинул стул немного влево. Теперь ему было видно весь коридор и бильярдный стол; четверо напавших на него притворялись, что играют, исподволь наблюдая на ним. Пит ясно видел: они хотят, чтобы он понял это, он должен знать, что он - вонючий крысеныш, которому некуда бежать; тюрьма - это замкнутая система, стены смыкаются в кольцо, побежишь - и тут же наткнешься на жесткое, и это жесткое ни обойти, ни пройти насквозь. Кароль Томаш стоял ближе всех. Время от времени он поднимал руку, указывал на свои губы и складывал их в слово "stukach".
Паулы больше не существовало.
Пит Хоффманн искал в своей душе место, где сохранилось бы спокойствие. Надо постараться понять, что теперь у него другое задание - выжить.
Они знают.
Должно быть, узнали вчера вечером, ночью. С заключением в тюрьму ничего не меняется, у кого-то есть такие каналы связи, для которых запертые двери не преграда.
- Если тебя раскроют… В тюрьме ты далеко не убежишь. Но ты можешь попроситься в изолятор.
Их было десятеро. Каски; толстые, как матрасы, щиты; газовые дубинки, чтобы утихомирить агрессивно настроенных арестантов. Группа быстрого реагирования бегом пересекла прогулочный двор, поднялась по лестницам корпуса "G"; шестеро полицейских должны были остаться на месте, чтобы не допустить нового насилия, четверо - двое впереди, двое сзади - поведут подвергшегося угрозам заключенного в подземный коридор и в корпус "С", в отделение добровольной изоляции.
- Тебе могут вынести смертный приговор. Но ты не умрешь.
Здесь тоже шестнадцать камер, "добровольный изолятор" был похож на любое другое отделение в любой другой тюрьме: будка-"стакан", в которой сидели надзиратели, телеуголок, душевая, столовая, стол для пинг-понга. Те, кто стремился попасть сюда, передвигались свободно, но не рисковали столкнуться с заключенными из других отделений. Питу предстояло встречаться здесь только с теми, кого он видел в здешнем коридоре.
Одна неделя.