Сейчас Кария готовит свой "Никон F501", оснащенный устройством для скоростной съемки… Кошмарный тип… интересно, неужели все мужчины такие? Только что он попросил гримершу припорошить мои волосы снегом… эта девица года на два постарше меня, она молода и у нее такое обыкновенное лицо… однако это не мешает ей благоухать духами "Пуазон"… какие у нее развратные губы! Вот застрекотал мотор, и Кария сразу изменился… куда же делся тот человек, который говорил мне, что я похожа на орхидею? Он сказал мне сесть в тень перевернутой лодки, разжег огонь рядом со мной, чтобы иметь возможность сфотографировать меня в его красноватом свете, а не при искусственном освещении… это ничем не отличается от того провонявшего тухлой рыбой фильма - там тоже режиссер велел зажечь огонь вместо софитов… темное море в Канадзава, фейерверк, опрокинутая лодка, огонь… какая дурацкая смесь… Я знала одну девушку, которая очень любила класть клубничное варенье в суп с лапшой… так вот, даже у нее вкус был лучше, чем у этих… ну почему Кария не хочет сказать мне прямо? Если он спал с этой гримершей, отчего ему не сказать мне об этом… мне стало бы лучше. Он бросил ей: "Эй, убери-ка снег с ее волос". По тону его голоса я сразу же почувствовала, что между ними что-то есть, есть что-то общее у мужчины и женщины, которые вместе вытворяли грязные штуки… эй, убери-ка снег с ее волос!., как естественно это у него вышло! В его голосе не было ничего принудительного, он звучал не грубо, но и не слишком нежно… ясно, что так не обращаются к женщине, с которой ты уже пять или шесть лет, так можно говорить только с той, с кем переспал два-три раза… "Будем более естественными, но ситуация действительно сложная, к тому же связь фотографа и гримерши - это довольно-таки пошлая вещь… как же теперь быть? В любом случае на съемках будем вести себя словно ничего не произошло, словно между нами ничего нет, а главное, надо быть поосторожнее с Моэко, у нее нюх на такие вещи, да-да!"
Но тут-то как раз и ошибочка вышла!
Никто не может меня обмануть.
Я даже могу представить, как они были вместе, Кария и эта тщедушная гримерша… должно быть, она окончила какой-нибудь ничтожный провинциальный университет, пару раз переспала с девушками… они даже не погасили свет и сразу сплелись в какой-нибудь отвратительной позе… от такого соития рождается иллюзия близости между мужчиной и женщиной, видимость какого-то странного отношения, где другого воспринимаешь только поверхностью кожи, и чтобы говорить как и раньше, он должен вспомнить ее белый зад вплоть до мельчайших деталей.
- Моэко, улыбнись, - говорит Кария.
Я тотчас же изображаю такую улыбку, что старики, поклонники и местные рыбаки, что окружают нас, одновременно испускают вздох и замолкают. Улыбка моя царит над простором зимнего Японского моря, это вышло у меня на удивление легко.
И мне приходит в голову идея.
Как-то раз, окончив фотосессию на берегу, мы отправились отдохнуть в японский отель неподалеку от горячих источников… казалось, что это заведение блюдет свои традиции уже лет восемьсот… Кария проснулся и захотел выпить охлажденного саке, что оставалось на донышке кувшина. После работы, угощения, любви и легкого сна стаканчик холодного вина прекрасно дополняет эту последовательность, это говорит в пользу Тосимити Кария… но чтобы разбудить его по-настоящему, нужна добрая порция хладнокровия и страха… я тихо подошла к нему с кремом для бритья в левой руке и намазала этим кремом его щеки и шею.
- Вы попали в засаду! Это "Спешл форс"! Не двигайся, не то я перережу тебе горло!
У Кария вид был скорее печальный, чем напуганный… он хотел уйти от меня, бежать, уже несколько месяцев он все объяснял мне, что должен уехать в Сингапур, чтобы отправиться туда, он собирался все бросить… когда он говорил "все", то имелось в виду действительно все: фотография, работа, семья и даже я… казалось, ему хочется поселиться в том приморском городишке, что таится в глубине моей головы, о котором я так много ему рассказывала.
Усталый вид у него.
- Если ты будешь плохо выбрит, то оцарапаешь мне кожу.
- А, гм, хорошо… - произнес он, бросив на меня испуганный взгляд.
"Так жаль, что ты уезжаешь в Сингапур… неужели ничего нельзя поделать, чтобы ты изменил свое решение?" Кария хочет стать кули в сингапурских трущобах, таскать тропические фрукты дурианы, ловить рыбу на затерянных маленьких островках, где живут одни малайцы, как в "Рэмбо-3" заниматься реставрацией католических храмов… слушая его, можно поверить, что только через все это он сможет поселиться у меня в голове.
- Расскажи про орхидеи.
Я стараюсь, чтобы голос мой звучал нежно.
- Да я тебе сто раз рассказывал.
Он говорит так, как я и ожидала, но в таких спорах я всегда оставляю последнее слово за собой… я на миг задумалась о самом что ни на есть печальном и разразилась слезами.
- Я знаю… ты собираешься в Сингапур… это решено? - произнесла я, захлебываясь от рыданий, бросив бритву на тарелку, где лежал разгрызенный крабовый панцирь.
Увидев, что я отняла руку с бритвой, Кария вздохнул с облегчением. Он принимает меня за опасную женщину, которой в любой момент может ударить в голову и сподвигнуть ее на такие детские выходки, как рыдания, крики, разрывание на себе рубашки, и все ради того, чтобы не дать ему вернуться к своим жене и сыну, ждущим его… которую может охватить приступ безумия, отчего последует предложение умереть вместе или попытка задушить его руками или же подушкой.
Он ошибается.
- Ну хорошо, давай расскажу тебе про орхидеи.
Он думает, что проявления моих эмоций столь же спонтанны, как и моя игра на сцене, но это не так, все, что я делаю, я тщательно продумываю.
- Я находился на границе района Дананг, окруженный "красными кхмерами". В отличие от вьетнамской кампании, в Камбодже захваченных в плен иностранных журналистов казнили, так что я волновался гораздо сильнее, чем на вьетнамском фронте… потом начался минометный обстрел, и я подумал, что моя песенка спета… в ту же минуту - я так и не могу понять, отчего это произошло, - кхмеры разомкнули кольцо окружения, и мне удалось выскользнуть… я потерял свой батальон и два дня и две ночи бродил по джунглям.
Я всегда слушаю одну и ту же историю, ничем не отличающуюся от историй, что рассказывают чтецы, благодаря ей нам удается преодолеть критические ситуации, Кария рассказывает медленно, с выражением отвращения, не глядя на меня… он играет очень бедно, без излишеств.
- И вдруг я оказался на поляне, заросшей дикими орхидеями. Теперь мне иногда кажется, что это была галлюцинация, но, как бы то ни было, я увидел настоящий ковер из огромных орхидей.
А сейчас скажу я:
- Они похожи на меня?
Я произношу эти слова, стараясь, чтобы в моих глазах стояло побольше слез, Кария кивает, на самом деле его игра еще более инстинктивна, чем моя: его реакция меняется каждый раз, этой ночью он улыбается, уголки его рта чуть-чуть приподняты.
- Гм, белые и красные цветы, смешиваясь, давали розовый тон невообразимого оттенка, а как они пахли! Всякий раз, когда вижу тебя, я тотчас же вспоминаю те орхидеи с камбоджийского фронта.
Далее обычно следуют объятия и любовь… но не сегодня.
- Моэко, я думаю, ты можешь понять…
Голос его изменился, он больше не ласкает меня, а проникает глубоко в мое существо.
- Мне надо в Сингапур… я не считаю, что действительно опустился так низко, как когда-то, но я потерял какую-то частицу себя по сравнению с тем временем, когда я был военным корреспондентом… в предместьях Сингапура я надеюсь вновь обрести те ощущения, я буду возить фрукты или ловить рыбу на забытых богом островах или даже реставрировать старые храмы, буду фотографировать людей, что живут там… Я верю, что твой фильм принесет тебе успех, которого ты так ждешь, а когда ты достигнешь самой вершины, приезжай ко мне в Сингапур, и там, обещаю, я сделаю твой лучший снимок, снимок, который еще никому не удавалось сделать.
Лучший снимок…
Именно тогда я впервые услышала эту фразу, которой до этого не было в сценарии… мне так хочется, чтобы он сделал этот снимок… единственная актриса, которую я уважала, мертва, болезнь свела ее в могилу, а в последний момент своей жизни эта женщина сфотографировала сама себя поляроидом с автоматическим спуском… она нашла бумажный носовой платок, разорвала его в клочки, собрала в горсть, подбросила в воздух и в тот же момент нажала на спуск фотоаппарата… однажды мой знакомый продюсер показал мне эту фотографию, и первый раз в своей жизни я почувствовала, как из глубин моего тела поднимается дрожь… я узнала, что такое настоящий мороз по коже, казалось, что холод пробежал не только по поверхности, но и по внутренностям… вот что я почувствовала, когда увидела тот снимок… если и существует нечто, что можно назвать актерской игрой, то все это заключалось в той фотографии, то была последняя, крайняя степень совершенства… я позавидовала ей до смерти.
Но тот фотограф, что должен сделать мой снимок, будет жить в моей голове, и пусть беспричинная злоба последует за ним, пусть она живет в нем, лишенная какого бы то ни было смысла.
Не это ли Кария собирается искать в Сингапуре? - Да, да, сделай, сделай же такой снимок! Рыдая, я повторяла эту фразу снова и снова.
КАНАДЗАВА. ТОСИМИТИ КАРИЯ
- На нас все смотрят!
Невозможно придумать более глупой фразы. Это случилось, когда съемки уже закончились и Моэко, пробившись сквозь толпу, подбежала и бросилась мне на шею. Действительно все смотрели на нас. Разве что какая-то пожилая женщина, которая привела своего внука взглянуть на известную актрису, заслонила ему ладонью глаза. А все остальные и впрямь смотрели: и рыбаки, и фанаты, и съемочная бригада.
- Те, кто интересуется чужой жизнью, - просто подонки, - произнесла Моэко так, словно это были слова из исторического костюмного кино.
Вероятно, съемочная горячка еще не улеглась в ней. Действие фильма, в котором снималась Моэко, происходило в тридцатых годах двадцатого века. Дело в том, что ей иногда трудно выйти из образа и понять, где она, а где ее героиня.
Это случается не только во время киносъемок. Моэко то и дело читает разные сценарии и репетирует, и ей постоянно приходится перевоплощаться. Из всех возможных персонажей ее особенно привлекают обуреваемые злом и те, в которых, как говорится, вселился дьявол.
Но, как мне кажется, именно эта ее черта помогает Моэко так хорошо играть. И когда она произнесла несколько патетическим тоном: "Те, кто интересуется чужой жизнью, - просто подонки", я не погрешу против истины, если скажу, что был очарован. При этом я прекрасно понимал, что вокруг собрались люди, все эти пожилые крестьянки, с которыми я болтал до появления Моэко, рыбаки и прочие. - Моэко, улыбнись-ка.
Едва я успел произнести эти слова, как она одарила меня фантастической улыбкой. Не знаю, как можно по команде изобразить такое. И при всем при том в этой улыбке сквозила какая-то хитрость, которую нельзя запечатлеть аппаратом, работающим со скоростью сто двадцать пять кадров в секунду.
Всего лишь незаметным движением лицевых мышц Моэко сменила недовольное выражение на изящнейшую улыбку так, словно в ней что-то растаяло. А потом на ее лицо пала легкая тень стыдливости, как будто Моэко хотела извиниться за такое совершенство своей улыбки. Этой женщине нет равных.
Однажды, когда съемки уже закончились, я собрался в Токио, но она не дала мне сделать этого. Я жил при ней в маленькой гостинице, где Моэко снимала номер. Мы оставались вдвоем выпить шампанского, и это были чудесные минуты. Любой мужчина был бы рад провести несколько чудесных мгновений в обществе актрисы.
Но через некоторое время наши отношения стали причинять нам больше боли, нежели наслаждения. Когда Моэко утвердили на главную роль в фильме, некое издательство заказало фотоальбом, и мы отправились в Европу на фотосессию. Моэко было на все наплевать, она стала ужасно капризной и нимало не заботилась о том, чтобы скрыть характер наших с ней отношений от технического персонала. Если мы были избавлены от назойливого внимания папарацци, так только потому, что это была Европа, да и к тому же Моэко еще не была настоящей звездой. Во время поездки она хотела разрешить навязший в зубах вопрос - кто же для меня важнее, моя семья или она? Вопрос этот возник еще после Нью-Йорка, но я никогда не отвечал на него прямо, опасаясь необузданного нрава Моэко.
Кажется, что все это путешествие в Европу было специально задумано, чтобы выжать из меня однозначный ответ. В Париже ли, в Гамбурге, Берлине, каждый вечер между нами вспыхивали бесконечные дискуссии на эту тему. Это напоминало допрос в полицейском участке. Хотя, если быть откровенным, то и дискуссий-то никаких не было.
Поскольку говорила всегда только одна Моэко. Если бы я снимал наши беседы на видео, эта запись стала бы, наверное, настоящей библией для начинающих актеров, наглядным пособием как изображать грусть, презрение, гнев, ненависть… Я молча выдерживал все эти односторонние атаки.
Но в последнюю ночь, в Риме, я не вынес и в конце концов сказал ей:
- Слушай, Моэко. Если бы мы оказались на борту тонущего корабля, первым я бы бросился спасать своего сына.
И тогда она ответила в манере Шарлотты Рэмплинг, с тем выражением, которое ей так идет:
- Я убью твоего сына! Убью!
Глядя на выражение ее лица, можно было поверить, что она именно так и сделает, так что с того момента к моим страданиям добавился еще и страх.
Я серьезно задумался о бегстве. Тут как раз проявился мой приятель из фирмы, в которой я раньше работал, и рассказал мне о проекте открытия филиала в Сингапуре. Фирма занималась уже не только сырьевым бизнесом и новыми технологиями, но также и финансовыми операциями. Филиал же, который друзья собирались открыть в Сингапуре, должен был стать своего рода форпостом компании на рынке Юго-Восточной Азии, прибыль планировалось извлекать из так называемых "junk bond" (Бросовые облигации, т. е. облигации с низким спекулятивным уровнем кредитоспособности, обычно приносящие более высокий доход (англ.). Это было поистине ценной находкой для меня.
Но как сказать об этом Моэко? Обычная ложь тут не сгодится, она раскусит ее в один момент.
Как-то раз, войдя в гостиничный номер, Моэко, не дослушав приветствия горничной, с ходу обвинила меня в связи с гримершей, что работала в съемочной бригаде фильма.
Эта женщина утомляла меня, она меня пугала, но я безоговорочно верил в ее талант, хоть и не понимал этой привычки обвинять меня во всех смертных грехах.
- Я не об этом тебе говорю… ты мужчина, а каждый мужчина хочет переспать с максимально возможным числом женщин… но если и есть кто-нибудь, кому бы я не пожелала такого, так это ты!
- Да, но я вижу ее первый раз в жизни!
- Слушай, я не хочу ничего знать! Если уж ты обманываешь любимую женщину, так изволь делать это так, чтобы она ни о чем не догадывалась!
- Слушай, Моэко, я не знаю ее!
- Кого ты хочешь убедить в этом?
- Мы встретились сегодня утром у стойки "Японских Внутренних Авиалиний", чтобы сесть на самолет из Такамацу, она сказала мне: "Здравствуйте, как ваши дела?", и мы отправились сюда, на побережье. Вот и все! Как же я могу тебя обманывать?
- Когда лжешь, первое дело - использовать побольше имен собственных; любая фальсификация строится на этом принципе. Можно сказать: "Мы встретились у стойки "Японских Внутренних Авиалиний" в ожидании рейса из Такамацу", - и это звучит достаточно правдоподобно; можно говорить все, что хочешь: Коматцу, Ивамисава, Хачиноэ, Ичиносеки, Такасиоромачиотоми, побережье Сироноура - чем труднее для восприятия, тем лучше, но, к несчастью, я знаю все эти штуки; кроме того, я видела тебя, когда ты прилетел, ты хотел сказать: "Попробуй, докажи, что это ложь!"; этакая адвокатская уловка… ты ведь окончил юридический факультет, да? Чтобы обвинить в совершении преступления, нужны веские доказательства, не так ли? Но представь себе - полагаю, если ты учился на юридическом, то должен это знать, - чтобы установить свою невиновность, нужно доказать, что ты не совершил ничего дурного.
- И вовсе нет. Невиновность доказывать необязательно, довольно будет и того, что есть сомнения в виновности. Моэко, есть ли у тебя хоть какие-нибудь доказательства, что я изменил тебе с этой гримершей?
- Здесь я задаю вопросы!
- Это в Средние века ведьмы должны были доказывать свою невиновность.
- Ну, если у тебя имеются грешки в прошлом, то это не оправдание.
- А у меня они есть?
- А ты можешь доказать, что нет?
Горничная принесла нам чай, приготовила постели, потом нам подали обед… и даже во время еды, да и после обеда тоже, спор наш никак не затихал.
Что самое странное, так это то, что Моэко завела этот разговор не от скуки и не из ревности - она была искренне убеждена, что я спал с этой гримершей. Она заметила массу особенностей в нашем поведении. Нет, речь шла не об обмене взглядами или о чем-то подобном… Скорее, наоборот.
Ее раздражало, что я веду себя совершенно естественно. Я встретил эту девушку утром и едва успел обменяться с нею парой слов, вел себя не "так, как будто у нас ничего не было", а "именно потому, что у нас ничего и не было на самом деле". И только Моэко наотрез отказывалась это понимать.
Например, она говорила, что на третий день нашей совместной работы я вел себя с этой барышней точно так же, как и с ней. Кажется, она была просто не в состоянии поверить в естественность чьего-либо поведения. Несомненно, эта мысль вытекала из ее теории актерского мастерства. Однако, по-моему, все же несколько странно применять эту теорию ко всем людям без разбора.
Между тем, пока я выслушивал рассуждения Моэко на мой счет, со мной начало происходить что-то непонятное. Если брошенный на женщину взгляд может служить поводом к началу адюльтера, то в этом смысле я, возможно, и имел что-то с этой гримершей. Может быть, в мечтах или наяву я запустил ей руку пониже пояса где-нибудь в тесном сортире "Внутренних Авиалиний"… или же в нашей прошлой жизни мы были с нею парочкой львов в саванне, и что-то с тех времен осталось в нашем мозгу? Каждый раз, слушая убежденные высказывания Моэко об актерской игре, я невольно погружался в такие мысли. Несомненно, подобное практиковали в китайской народной армии для перевоспитания масс.