С тех пор он каждый раз затаенно ждал, когда черед доходил до этого фото, заметит она что-нибудь или нет. И чтобы доставить ему удовольствие, она никогда не находила на снимке ничего примечательного, тогда он с детской радостью показывал ей обоих спрятавшихся мальчуганов. "Кони - Томи". И тут же деловито добавлял: "Мерседес" дает сто десять километров в час".
Если же на него нападали апатия и депрессия и он отталкивал от себя фотографии, она все же каждый раз могла вытащить его из этого состояния с помощью любимой фотозагадки. И если было нужно, делала это несколько раз подряд. В эту игру Симона играла с Конрадом, когда вошла Ирма и доложила, что в соседней комнате доктор О'Нейл и что он хочет с ней переговорить.
В гостиной у стола О'Нейл и Кундерт склонились над маленьким квадратным аппаратом с отростком в виде сопла, на нем висела маска. Она напоминала кислородную, применение которой стюардессы демонстрируют пассажирам перед каждым полетом.
О'Нейл не стал тратить время на светские поклоны.
- Нам надо испробовать, как он на это отреагирует.
- А что это такое?
- Аэрозольный аппарат. С его помощью мы будем вводить РОМ-55. Методом ингаляции.
Симона плохо провела ночь. Спала беспокойно и проснулась сразу после двух. Она долго боролась со своим дыханием, стараясь дышать ровно, чтобы Урс, спавший чутко, не услышал, что она не спит, и не начал приставать к ней: "Что с тобой? Тебе нездоровится? Принести тебе что-нибудь? Позвать врача? Тут что-то не так. Это все ненормально. Может, нам сменить врача? Ты мало уделяешь себе внимания. И еще это безобразие с Кони! Ты же сказала, что с новым врачом все будет по-другому. На тебе сейчас лежит ответственность за двоих. И это не только твой ребенок, но и мой. Принести тебе что-нибудь? Тебе надо в ванную, мое сокровище?"
И только заметив полоску света под дверью, которая вела в "будуар", она увидела, что лежит в кровати одна. Она зажгла свет.
Комната начала медленно кружиться, она почувствовала, как набегает слюна. Она села на краю постели и попробовала сосредоточиться на чем-нибудь другом. Вдруг ей показалось, что она слышит в будуаре голос Урса. Она медленно встала, подошла к двери и открыла ее. Урс, полусидя на маленьком письменном столе, держал телефонную трубку тесно прижатой к уху и улыбался. На появление Симоны он отреагировал так, как если бы был застигнут на месте преступления. Он тут же положил трубку и стал смотреть, как она с отвращением на лице закрывает за собой дверь.
Симона еще успела дотащиться до туалета. И там ее вывернуло.
Она не знала, сколько времени она простояла на коленях перед унитазом. Но когда она, бледная и измученная, вернулась назад, ее уже ждал доктор Шперри. Она повела его в свою комнату "Лауры Эшли", даже не удостоив взглядом стоявшего рядом с ним Урса. Она закрыла дверь и легла на канапе. Врач измерил ей пульс и давление.
- Вам надо лечь в больницу, пока не станет лучше.
- Там мне лучше не станет.
- Но там мы сможем кормить вас искусственно. Вы не прибавляете в весе, у вас происходит обезвоживание организма. Это очень плохо для ребенка.
- Кормить меня искусственно можно и здесь.
- Вам нужен уход и врачебный контроль, все это возможно только в больнице.
- Больница есть у меня и тут.
Когда взошло солнце, Симона уже лежала в одной из двух спален на втором этаже гостевого домика, хотя Урс и предпринял слабую и тщетную попытку протеста.
- Успокойся, - только и сказала она, и он тут же стушевался.
* * *
- Они что-то попробовали? - спросила Эльвира упавшим голосом.
- Конраду Лангу в рамках клинических испытаний было введено лекарство, по которому еще не завершены исследовательские работы, - дал ей разъяснения доктор Штойбли.
- И они имели на это право?
- Если ходатайствовал лечащий врач и все заинтересованные лица дали свое согласие, то да.
- Но меня никто не спрашивал.
- В этом смысле вы не являетесь заинтересованным лицом. В этом качестве выступают лечащий врач, фармацевтическая фирма, Комиссия по вопросам медицинской этики и пациент. В данном случае опекунский совет.
- И все дали согласие?
- Очевидно. Эльвира Зенн покачала головой.
- Я думала, это неизлечимо.
- Так оно и есть. По крайней мере, на сегодняшний день.
- И Кони, возможно, будет первым, кого они вылечат?
- В лучшем случае он внесет свой научный вклад в дело изучения болезни Альцгеймера.
- Не зная этого?
- Не имея ни малейшего представления.
Единственным событием в эти дни в гостевом домике стал приход Томаса Коха. Загорелый и полный энергии, он неожиданно вырос в дверях и потребовал, чтобы его впустили. Сестра Ирма, никогда не видевшая его прежде, допустила ошибку, спросив его, кто он такой и что ему здесь надо. А он в свою очередь тоже не сдержался и рявкнул на нее:
- Не ваше собачье дело! Пропустите меня!
Доктор Кундерт, услышав громкий спор в дверях, спас ситуацию.
Через несколько минут Томас, раздраженный, вошел в комнату, где лежала его невестка. Ее вид - хорошенькая женщина, готовящаяся стать матерью его первого внука, - мгновенно укротил его. Вместо того чтобы жаловаться на прием, устроенный ему сестрой Ирмой, чего ему так хотелось, он произнес:
- Надеюсь, скоро тебе станет лучше.
- Я тоже надеюсь, - вздохнула Симона. - Ну, как там было?
- Где?
- Не знаю. Там, где ты только что был. Томас Кох мгновение помолчал.
- На Ямайке.
- Может, ты слишком много разъезжаешь?
- То есть как?
- Ну, раз ты так долго думаешь, где ты только что был.
- Это все возраст. - Он засмеялся громче, чем нужно, и сел на стул рядом с ее кроватью. И тут же стал серьезным. По-отечески взял ее руку.
- Урс сознался мне, что ты спишь здесь не только из-за своих проблем с беременностью.
Симона ничего не ответила.
- Я намылил ему голову.
Ей хотелось, чтобы он отпустил ее руку.
- Боюсь, это у него от меня. Как волка ни корми… Но в одном с Кохами ты можешь быть уверена: когда дело доходит до чего-то серьезного, мы выбираем наших жен. Какое значение имеет все остальное? Да никакого!
Она отняла свою руку.
- Я понимаю тебя. Так не поступают, тем более когда жена ждет ребенка. Этому нет никакого оправдания. - И тут он перешел к главному: - И тем не менее я считаю, ты должна выйти отсюда. Врачи, медсестры и старый человек, который потихонечку умирает, - это все удручающее окружение для будущей матери. Мы отведем тебе комнату и обеспечим хороший уход. Ты сама удивишься, как быстро встанешь на ноги.
- У меня здесь есть все, что мне нужно, и за мной прекрасно ухаживают. Неверный супруг тоже далеко не идеальное общество для будущей матери.
- Это больше не повторится.
- Зато повторялось уже слишком часто.
- Все опять наладится.
- Нет.
Это прозвучало так, словно Симона долго обо всем размышляла. Хотя на самом деле только сейчас, в эту секунду, ей все стало абсолютно ясно. Нет, ничего больше не наладится. Никогда. Пришло время задуматься, как жить дальше.
- Что это значит?
- Еще не знаю.
- Не делай глупостей.
- И не подумаю. Томас встал.
- Передать что-нибудь Урсу? Симона покачала головой.
- Поправляйся быстрее. - сказал Томас и двинулся к двери.
- Ты был у Конрада?
- Нет.
- Почему?
- Я не знаю, о чем с ним говорить.
- О старых временах.
- Старые времена старят человека. - ухмыльнулся Томас и вышел из комнаты. С этого момента Симона пошла на поправку. Внезапная уверенность, что она не любит Урса и не хочет дальше жить с ним. вернула Симоне хорошее самочувствие.
Насколько внезапно улучшилось здоровье Симоны, настолько же резко ухудшилось оно у Конрада. Он несколько раз пытался ночью встать. Каждый раз это замечала сестра Ранья, не спускавшая глаз с монитора, она своевременно появлялась в его комнате, предотвращая самое страшное.
При анализе записей доктора Кундерта обеспокоил тот факт, что Конрад стал хуже говорить по-английски. Он долго подыскивал слова и путал их с французскими и испанскими. Доктор Кундерт был готов к тому, что состояние пациента ухудшится. Когда в этот день Симона собралась после обеда провести очередную фотобеседу с Конрадом, он с особым напряжением вглядывался в монитор. Через две-три минуты он уже знал, что его опасения подтвердились. Конрад Ланг хотя и проявлял интерес к снимкам, которые ему показывала Симона, но так. как будто видел их впервые. Он не смог ответить почти ни на один стандартный вопрос и не выдал ни одного из своих стандартных комментариев. Симоне все время приходилось помогать ему обговоренными на этот случай подсказками. И все чаще Симона бросала растерянный взгляд на скрытую телекамеру.
Когда она дошла до фотографии с "мерседесом", Кундерт вскочил со своего стула. Он встал и подошел поближе к монитору.
Симона задала свой обычный вопрос:
- А вот здесь это Эльвира?
Конрад, как всегда, медлил. Но на сей раз явно не для того, чтобы подержать Симону в неведении, а чтобы действительно что-то вспомнить. Но потом все же утвердительно кивнул и усмехнулся. Симона тоже облегченно усмехнулась, и Кундерт у монитора сделал то же самое. Конрад Ланг показал на вихор Кони, торчавший из-за заднего левого крыла, и сказал:
- Томикони.
Потом показал на Томи, спрятавшегося между левой передней фарой и радиатором, и сказал:
- Конитоми.
Симона попробовала импровизировать. Она показала на спрятавшегося мальчика, которого Конрад до сих пор всегда называл Кони, и спросила:
- Кони?
Конрад радостно покачал головой и выпалил:
- Томи.
- А сколько километров дает "мерседес"? - спросила она.
- Понятия не имею.
Кундерт и Симона рассматривали фотографию вместе.
- Когда вы показали на Кони, он сказал "Томикони"?
- А когда на Томи, то "Конитоми", - ответила Симона.
- Он попытался сделать вид, что не знает больше, где кто из мальчиков спрятался.
- А почему он поменял имя, когда я хотела докопаться?
- Потому что к этому моменту он уже забыл свой трюк с Томикони и Конитоми. Симона была обескуражена.
- Означает ли это, что лекарство не подействовало?
- Оно еще не могло подействовать. Это означает всего лишь, что болезнь развивается своим чередом. Но о действии РОМ-55 нам это ничего не говорит. Это лишь означает, что дальнейшие связи нервных клеток атрофировались, прежде чем лекарство успело подействовать. Нам просто не повезло.
- И прежде всего Конраду.
- Прежде всего ему.
Оба помолчали. Потом Симона сказала:
- Представьте себе, оно действует, а там уже нет ничего живого. Такую картину Кундерт вполне был готов себе представить.
Кони видел в комнате лица. Они смотрели на него с обоев и занавесок. Многие были очень злыми. Некоторые были любезными, но все равно злыми. И только немногие просто приветливыми.
Если он не двигался, они не глядели на него и не могли ничего ему сделать. Спасения от них не было, даже если выключить свет. Тогда появлялись другие лица. Те корчили гримасы, когда дул ветер. И еще приходили звери, садились на стул и следили за ним. Поэтому лучше было не гасить свет. Так по крайней мере удавалось постоянно держать их в поле зрения.
Надежды, что изменения в состоянии Конрада связаны с временным кризисом, лопнули в ближайшие же дни.
Не столь разочаровывающим было только сообщение Жозелин Жобер. Конрад по-прежнему с увлечением рисовал акварели. Однако они становились все более абстрактными, и орфография в надписях, которыми он всегда наделял свои картины, тоже изрядно хромала. Почти в каждом втором слове буквы и слоги повторялись, потому что он забывал, что уже написал их. "ЕвЕвропа", писал он, или "Ябяблонолоня". Как и прежде, он всегда подпевал ей без слов, если она пела ему на своем ломаном немецком походные, рождественские или студенческие песни.
А на фотографии, показываемые ему Симоной, он теперь реагировал пассивно. И больше не говорил: "Венеция", "Милан" или "У моря", когда она спрашивала его, где это было. В лучшем случае он кивал, если она спрашивала сама: "Это у моря?" или "Это в Венеции?". Но теперь она могла показать ему фото, сделанное в Венеции, и спросить: "Это в Париже?", он все равно бы кивнул. Различить себя и Томаса он тоже больше не мог. Он путался, где кто, и называл обоих "Томикони" и "Конитоми". Зато Эльвиру Зенн он узнавал на всех снимках и называл ее не иначе как "мама Вира".
Симона была подавлена и, вернувшись к себе в комнату, бросила фотографии на стол.
- Я рад, что тебе уже лучше, - произнес голос у нее за спиной. Это был Томас Кох. Он сидел на краю постели и теперь встал. Симона смотрела на него выжидательно.
- Меня пустила сестра. Вспомнила, вероятно, что этот дом мой.
- Я не вернусь назад в виллу, если ты пришел за этим.
- Это ваши дела с Урсом. Симона ждала.
- Как здоровье Кони? Симона пожала плечами.
- Сегодня так себе.
- А чудодейственное лекарство?
- Никакого результата, - сказала она. - Пока еще, - добавила она быстро.
Симона еще никогда не видела Томаса Коха таким. От его самоуверенности не осталось и следа. Он смущенно стоял в этой маленькой простой комнатке, не знал, куда деть свои руки, и, похоже, был чем-то серьезно обеспокоен.
- Ну ты садись.
- У меня не так много времени. - Он взял со стола фотографии и с отсутствующим видом стал перебирать их. Симону охватил страх. Но Томасу явно было безразлично, откуда они у нее.
- Так много воспоминаний, - пробормотал он задумчиво.
- Для него с каждым днем их становится все меньше и меньше. - Симона показала на одного из мальчиков под тентом на пляже. Квадратный череп, узко посаженные глаза. - Это ведь ты, да?
- Ну ты же видишь.
- Кони больше не может отличить вас друг от друга. Иногда он называет тебя Кони, себя иногда Томи, а чаще говорит Томикони или Конитоми.
- Ужасная болезнь. - Томас продолжал перебирать фотографии.
- Хочешь его увидеть?
- Нет, - сказал он как-то поспешно. - Нет, может, в другой раз. Пойми меня правильно.
Симона поняла. Томас Кох был очень озабочен. Но только не по поводу Конрада Ланга, а по поводу самого себя,
Конитоми мог бы уже лечь спать. Он устал. Но он не хотел этого. Если он заснет, они придут и станут его колоть.
Томикони не знал, что лучше: если не зажигать свет, они его не увидят. А если зажечь свет, тогда он вовремя заметит, что они идут. Если же он все-таки заснет, то может пропустить момент, когда они зажгут свет. И тогда уже все, слишком поздно, потому что они уже будут здесь. Если он, конечно, спрячется, тогда они, может, и уйдут.
Конитоми тихонько откинул одеяло и поджал ноги. Это было не так просто. К левой ноге они привязали ему что-то тяжелое, чтобы он не мог убежать. Теперь спустить ноги с кровати. Сначала правую, потом эту, тяжелую. Он съехал с края кровати. И стоял возле нее. Где бы ему спрятаться?
Слишком поздно. Зажегся свет.
- Не надо меня колоть, - захныкал Томикони.
- Now there, now there (Ну, ну, не плачь!), - успокоила его сестра Ранья.
С того дня, как его не пустили в гостевой домик, сказав, что Симону нельзя тревожить, Урс Кох выждал без малого четыре недели. За это время о самочувствии своей жены он справлялся через третьих лиц. Он обладал уже достаточным жизненным опытом и знал, что лучше всего придерживаться тактики "не бегать за женщинами, тогда они сами прибегут".
В случае с Симоной, которую он, несмотря на ее резкий протест, объяснимый, по-видимому, ее беременностью, считал покладистой, такая тактика тоже должна была сработать. И поэтому, когда его отец сказал: "Тебе бы надо быть к ней повнимательнее, а то как бы ей не взбрели в голову дурные мысли", он сразу спросил: "Самоубийство?" Но тот ответил: "Развод", и тогда Урс только усмехнулся и выбросил это из головы. Он решил еще немного подождать. Но потом, когда она по-прежнему не давала ничего о себе знать, он подумал, что пора сменить тактику.
С огромным букетом ромашек - любимыми цветами Симоны - он направился к гостевому домику, позвонил и попросил сестру Ирму передать ей, что не уйдет, пока его не впустят. И будет ждать хоть всю ночь. Это подействовало. Его провели в комнату к Симоне.
- Я хочу извиниться и просить тебя снова вернуться ко мне, - начал он разговор. Это было частью его новой тактики.
И даже когда Симона ответила: "Нет, Урс, в этом нет никакого смысла", он продолжал играть свою, видит бог, не простую для него роль.
- Я хорошо осознаю: то, что я сделал, нельзя исправить.
И только когда Симона сказала в ответ: "Нет, нельзя, и поэтому будет лучше, если ты и пытаться не будешь", он отклонился от продуманного текста и вскипел:
- Что ж мне теперь, стреляться прикажешь? На Симону это не произвело впечатления.
- Мне безразлично, что ты сделаешь. Я подам на развод.
Какой-то момент она думала, что вот сейчас он начнет бушевать. Но он вдруг рассмеялся.
- Ты спятила! Посмотри на себя! Ты скоро уже будешь на шестом месяце!
- Чтобы знать это, мне не надо на себя смотреть.
- Как ты себе это представляешь? У нас родится ребенок и мы разведемся? Все одновременно?
- Тебя послушать, так тебе куда приятнее сделать сначала одно, потом другое, так, что ли?
- Ни то, ни другое. Я вообще не хочу развода. Об этом не может быть и речи. Я не хочу никаких дискуссий на эту тему.
- Отлично. Я, собственно, тоже. - Симона подошла к двери и взялась за ручку.
- Ты выбрасываешь меня из моего собственного гостевого домика?
- Прошу тебя, уходи! Урс сел на кровать.
- Я никогда не дам согласия на развод.
- А я подам жалобу.
- На что?
- На измену. Причем семикратную, если тебе интересно. Урс поднял брови.
- Доказательства?
- Я сделаю все возможное, чтобы найти и свидетелей, и доказательства. Урс встал и приблизился к ней.
- Я не допущу, чтобы моя беременная жена развелась со мной после двух лет супружеской жизни, понятно? Так просто я не сдамся. Со мной этого не случится, а значит. не случится с нами. С Кохами такого не бывает.
- Мне безразлично, что бывает с Кохами, а что нет, - сказала Симона и открыла дверь.
- И все только из-за того, что ты беременна, да? - Симона покачала головой. - Из-за чего тогда?
- Я не хочу прожить всю свою жизнь с тобой.
В один из весенних дней - фен разогнал облака, небо заголубело, садовники озабоченно наморщили лбы - Кони нарисовал "Дом снежснежков в мае". Симона пришла чуть раньше на сеанс с фотографиями. У Конрада еще не закончилась трудотерапия - он сидел, глубоко погрузившись в себя, за столом и рисовал. Симона поздоровалась с ним. он коротко кивнул ей и опять занялся своим рисунком. Он окунул кисточку в стакан с мутной водой и начал водить ею по листу с акварелью. Симона села и стала терпеливо ждать. Когда сестра сказала:
- Чудесно, господин Ланг, просто превосходно, мне это очень нравится. Можно мне показать госпоже Кох? - Она встала и подошла к столу.