- Он говорит удивительно живо и обладает поразительным запасом слов. Он даже разговаривал с нами по-французски и по-английски. И это означает, что то, что мы называем афазией, то есть распадом речи, еще не наступило или находится в зачаточной стадии.
- Так было не всегда, были периоды, когда он не говорил ни слова. Только с момента, как я нашла фотографии его юности, он опять проявляет ко всему интерес и демонстрирует красноречие.
- Важно, чтобы в период лечения вы продолжали рассматривать с ним эти фотографии.
- А вы думаете, есть шанс его вылечить? - спросила Симона.
Оба доктора посмотрели друг на друга. Теперь заговорил О'Нейл. Он говорил на хорошем немецком, но с английским акцентом и редкостной интонацией ирландцев, заканчивающих каждую фразу вопросительно.
- Для мозга больного Альцгеймером типичны три важнейших характерных признака: во-первых, бляшки, откладывающиеся на стенках сосудов головного мозга; во-вторых, чувствительные к воспалению нервные клетки; в-третьих, нейрофибриллы, тонкие волоконца в теле нервной клетки, утратившие свои функции.
Симона беспомощно смотрела на О'Нейла. Он почувствовал, что должен дать кое-какие разъяснения:
- Три важнейших альцгеймеровских признака, и мы не знаем, обусловливает ли один появление другого, короче, что из чего вытекает. - Господин Ланг стал бы одним из первых, на ком мы попробовали бы новый препарат РОМ-55.
- Чем он рискует?
- Тем, что болезнь будет прогрессировать.
- Это грозит ему и без эксперимента, - сказала Симона.
Октябрь. Вторая половина дня. Кони стоит перед оранжереей рядом с компостной кучей. От влажного замшелого кирпича, из которого сложен фундамент и пол теплицы, тянет гнилью. Отсюда видна скользкая мокрая листва на дорожке к домику садовника.
Они условились, что он стукнет два раза в оконное стекло позади себя, если случится что-нибудь непредвиденное. И что будет стоять спиной к оранжерее и ни при каких обстоятельствах не повернет головы. Он прятал в правой руке маленькое кругленькое зеркальце, с помощью которого шпионил.
Нельзя сказать, что он так уж много видел. В оранжерее царил полумрак, и цветочные горшки и веера убранных сюда на зиму пальм все загораживали. Но под определенным углом зрения он иногда нечетко видел, как мерцает в черной зелени оранжереи белое тело Женевьевы, покладистой дочери главного садовника, - не то грудь, не то упругая попочка. Про Женевьеву говорили, что та позволяет делать с собой что захочешь. Одни только фантазии на эту тему превращали свидания с ней в бурные и короткие встречи, во время которых неопытные любовники лишь безнадежно распаляли себя. Кони в число любовников не входил. Но в последнее время, когда он додумался до уловки с зеркальцем, он постепенно все чаще видел себя в роли любовника и представлял, что это он, а не кто другой, дрожащими руками стаскивает с нее розовые панталончики - или, может, бюстгальтер? - и обнажает ее зад - а может, грудь?
Кони стоял перед оранжереей рядом с компостной кучей. Вдруг он почувствовал запах погасшей сигареты. Он поднял глаза и увидел рассерженного главного садовника. Кони потерял самообладание и стукнул два раза в стекло.
Теперь он сидел в комнате в своем кресле и ждал, что будет.
Дверь вдруг отворилась, и Женевьева вошла с пылесосом. Она улыбнулась ему и начала пылесосить. Он смотрел на нее, как она манипулирует щеткой, медленно приближаясь к нему. Она отодвинула маленький столик, стоявший между его креслом и тахтой, и пропылесосила коврик у его ног. Теперь она подсунула трубку под тахту. Щетка застряла там, и она наклонилась. Ее зад был сейчас на уровне глаз Конрада. На ней самой - светло-зеленый рабочий фартучек-юбочка, едва доходивший ей до подколенных ямочек. Конрад знал, что Женевьева ничего не будет иметь против, если он возьмется обеими руками за подол фартучка и поднимет его. Он так и сделал. Какую-то долю секунды он разочарованно смотрел на смятые цветные трусики, затиснутые в прозрачные белесые колготки, потом услышал крик, а потом у него запылала щека от полученной пощечины.
У него тут же потекли слезы.
- 'звините, 'звините, но не надо юбка вверх, господин Ланг, - запричитала уборщица-румынка, когда вошла сестра Ирма, наблюдавшая всю картину по монитору.
- У нас пациентов не бьют, даже если они грязные похотливые старики.
Одним из новшеств, введенных доктором Кундертом, стала запись показаний монитора. На сутки хватало двух комплектов видеокассет, которые все время менялись, а потом перезаписывались, если не происходило ничего особенного. Таким образом он имел возможность изучать записи, сделанные медперсоналом за время его отсутствия.
Доктора Вирта не посвящали в планы предстоящего эксперимента, но поскольку он всегда приходил точно в назначенное время, не составляло труда предотвратить нежелательную встречу обоих невропатологов. По просьбе Симоны доктора Штойбли тоже держали в неведении. Она не склонна была полагаться на тактичность и сдержанность домашнего врача в отношениях со своей старой пациенткой Эльвирой Зенн.
Симона и доктор Кундерт просматривали на мониторе вместе с сестрой Раньей сделанную запись сцены. Конрад Ланг неподвижно сидит в кресле, с поднятой головой и улыбкой на лице. Вот слева в кадре появляется с пылесосом в руках девушка-уборщица. Отодвигает столик, пылесосит под тахтой, наклоняется прямо перед его носом, и тогда Конрад, совершенно естественно, задирает ей подол и зарабатывает за это оплеуху.
- Такое поведение совершенно для него не свойственно, - удивилась Симона.
- В том, что характер пациента претерпевает изменения, нет ничего удивительного для картины этой болезни.
- Все из-за фотографий, - тихо произнесла сестра Ранья, - тех фотографий, которые вы с ним разглядываете. Он сейчас такой, какими бывают подростки.
- Можно мне взглянуть на эти фото? - спросил доктор Кундерт.
Сестра Ранья вопросительно поглядела на Симону. Когда та кивнула, она вышла из комнаты и вскоре вернулась с альбомом фотографий периода "Сен-Пьера". Остальные альбомы с копиями Симона держала в своей комнате.
Кундерт просмотрел снимки.
- Недурное времечко в жизни мужчины, - обронил он под конец. - Если все сложится удачно, мы отпразднуем успех раньше, чем он утратит эти воспоминания.
Симона не была особо уверена, что им это удастся. Уже в последующие дни, так ей показалось, появились признаки того, что интерес Конрада к фотографиям угасает. И имена и обстоятельства, при которых они были сделаны, стали как-то стираться из его памяти. Мало ей было проблем с другими людьми, так нет, появились еще и свои собственные. Первые три месяца беременности протекли без всяких неприятных ощущений. А теперь, на четвертом месяце, они появились.
- Не волнуйтесь по их поводу, - сказал ей врач.
- Скажите это моему мужу, - ответила она.
Сначала чрезмерная заботливость Урса растрогала ее, но мало-помалу он стал действовать ей на нервы. Каждый раз, когда она вставала ночью, он спрашивал: "У тебя все О'кей, мое сокровище?", и если она дольше обычного задерживалась в туалете, он стучал в дверь и шептал: "Тебе что-нибудь нужно, мое сокровище?" Раньше он никогда так не называл ее. Скрыть от него рвоту по утрам было трудно, и ему потребовалось немного времени, чтобы обратить это в средство давления на нее против общения с Конрадом Лангом.
- Я восхищаюсь твоим милосердием, но сейчас пришло время, когда ты должна больше уделять внимания себе. Предоставь заботу о нем специалистам!
Это совпало к тому же с возвращением Эльвиры.
За время ее отсутствия Симона постоянно спрашивала себя, выглядит ли на "Выделе" все точно так же. как до ее вторжения? А вдруг альбомы лежали в тайнике в другом порядке? Не оставили ли в них люди, делавшие копии, своих предательских значков и пометок?
Она нервничала и в тот вечер, когда Урс пригласил к ним на ужин Эльвиру в честь возвращения. Симона не заметила ничего тревожного для себя в ее поведении. Эльвира выглядела отдохнувшей. Ее лицо было спокойно, покрыто легким ровным загаром, а волосы, подкрашенные чуть светлее обычного, выгодно оттеняли загар.
Она спросила:
- Как дела у нашего больного?
- Соответственно обстоятельствам.
- Сидит и смотрит перед собой в одну точку?
- Нет, разговаривает.
- О чем?
- О прошлом.
- О чем конкретно?
- В настоящий момент о днях в "Сен-Пьере".
- Но с тех пор прошло уже больше пятидесяти лет.
- Он все больше углубляется в свои самые ранние воспоминания.
- Она дойдет с этим Кони. А ей ведь надо щадить себя. - Урс улыбнулся Симоне. - Может, мы объявим обо всем?
Симона встала и вышла из комнаты. Урс продолжал сидеть с дурацким видом.
- Чего ты ждешь, иди за ней!
- Извини, видишь ли… Симона… Мы с Симоной…
- Я уже все поняла. Рада за вас.
Едва Урс вышел, Эльвира тут же встала.
Доктора Штойбли вдруг вызвали совсем поздним вечером. Около десяти часов он подошел к воротам виллы "Рододендрон" и встретился там с высоким молодым человеком, тот только что нажал на кнопку звонка в гостевой домик. Они кивнули друг другу в знак приветствия. Из домофона раздался голос Симоны:
- Доктор Кундерт?
- Да. это я.
- Я могу войти вместе с вами? - спросил доктор Штойбли. Кундерт колебался.
- Я, право, не знаю, здесь довольно строго следят за предписаниями мер безопасности. Вас ждут на вилле?
- Нет, сегодня на "Выделе". Но я тоже часто бываю в гостевом домике у нашего пациента Конрада Ланга. Я доктор Штойбли. По дороге он спросил Кундерта:
- Вы, вероятно, присоединились к нам недавно?
- Да, совсем недавно.
- Психиатр?
- Психоневролог.
- А доктор Вирт?
Они дошли до развилки. Штойбли остановился, дожидаясь ответа.
- Очень рад был познакомиться, - сказал Кундерт несколько поспешно и направился по дорожке к гостевому домику.
На "Выделе" его ждала взволнованная Эльвира.
- Ваш вид отнюдь не соответствует экстренному врачебному вызову, - улыбнулся Штойбли.
- Загар скрывает бледность. У меня поднялся сахар. И земля под ногами качается.
- Вам восемьдесят, и вы только что спустились с высоты в полторы тысячи метров.
- Мне еще не восемьдесят.
Он прошел за ней в спальню. И пока измерял ей кровяное давление, она бомбардировала его вопросами:
- Как у него дела?
- Без изменений с позавчерашнего дня, со времени нашего последнего с вами телефонного разговора.
- Вы тогда ни словом не обмолвились о его подробнейших воспоминаниях о событиях пятидесятилетней давности.
- Я этого не сделал, потому что это не так. Вашему кровяному давлению любой может позавидовать. Например, я.
- Симона говорит, он в деталях описывает свое пребывание в "Сен-Пьере".
- В данный момент он опять заговорил, но несет всякую чушь. Если она его понимает, тогда с ней самой не все в порядке.
- Она беременна.
- В таком случае она не должна разыгрывать из себя посреди ночи медсестру при молодом враче.
- А она это делает?
- Как раз сейчас. Я вошел вместе с ним. Некий доктор Кундерт, психоневролог.
- А что с доктором Виртом?
- Я тоже хотел это знать.
- И?
Штойбли пожал плечами.
- Ну так как у нас обстоят дела с сахаром?
- Я могу только сказать, как я себя чувствую, - холодно возразила Эльвира. Доктор Штойбли начал копаться в своем чемоданчике. ' - Что случилось с доктором Виртом?
- Я спрошу его об этом лично.
- Держите меня в курсе.
Эльвира отвернулась, когда доктор Штойбли уколол ее в кончик пальца.
Через два дня Кундерта уволили.
Штойбли навел справки у Вирта, какая конкретно роль отведена Кундерту в лечении Конрада Ланга. Вирт был наслышан о Кундерте. Доктор Вирт спросил профессора о Кундерте. Тот ничего не знал и незамедлительно вызвал Кундерта на ковер.
Кундерт принял удар довольно мужественно и дал относительно честный ответ. Разговор длился десять минут. И после этого Кундерту был вручен приказ об увольнении без предварительного уведомления. Основание: грубое нарушение условий договора о приеме на работу. Юридические нормы были соблюдены, и возразить было нечего.
Сейчас он сидел у Симоны, сгорбившись больше обычного.
- Не остается ничего другого, как искать место, и по возможности подальше отсюда. У профессора очень длинная рука.
- А вы можете себя представить штатным сотрудником среди нашего медперсонала? - спросила Симона. - Хотя бы временно. Пока не уладите свои дела.
- Шеф О'Нейла не допустит меня к испытаниям.
- И тем не менее.
- А что вам от этого проку, если мы все равно не сможем провести испытания?
- Мне хотя бы не придется больше видеть физиономию Вирта. Кундерт улыбнулся.
- Это безусловно уважительная причина.
Врач больницы зарабатывает, конечно, немного, но денег, выделенных на Конрада, тоже слишком мало. Симоне не оставалось ничего другого, как поговорить с Урсом.
- Ты уверена, что это снимет с тебя тяжесть забот?
- Наверняка. Кундерт официально будет целиком и полностью занят только Конрадом.
- А что говорит Эльвира по этому поводу?
- Мне не хотелось бы обсуждать с ней все проблемы, вплоть до проблем с моей беременностью.
Этот аргумент возымел силу, и доктор Петер Кундерт мог немедленно приступать к работе.
Кони должен был оставаться лежать в постели, хотя и боялся темноты. Ему запрещали звать кого-нибудь или вставать. Иначе его заберут те горластые черные мужчины с белыми глазами, которые таскают уголь. Они приходили с тяжелыми черными мешками в подвал гостиницы, а уходили с пустыми. Однажды он видел, как один из них снова вышел с наполненным мешком. Он спросил маму Анну, а что у него там в мешке. "Такие же непослушные, как и ты".
- И что он с ними сделает?
- А ты как думаешь, что делают с непослушными?
Кони не знал, но рисовал себе картины одну страшнее другой. Но самое страшное было, если ему навсегда придется остаться в черном мешке. В вечной темноте. Раньше Кони никогда не боялся темноты. Только с тех пор, как они попали в Лондон. В Лондоне вдруг раздавался вой сирен, и потом вокруг делалось темно. Они готовятся к войне, так это называлось, и по людям было видно, что им тоже страшно. Собственно, он боялся воя сирен, но поскольку темнота была связана с этим воем, он стал бояться и темноты.
Кони мог, конечно, выбирать между боязнью темноты и страхом, что его засекут, если он зажжет свет. Случалось и так, что он выбирал второе и зажигал свет. За это мама Анна привязала его сейчас за ногу к кровати. Он слышал рядом с собой голос мужчины, но тот не должен был его видеть. Если этот мужчина увидит его, Кони попадет в черный мешок.
Сестра Ранья сидела в комнате наверху и наблюдала по монитору за спальней Конрада. В спальне было темно, и просматривались только контуры тела Конрада Ланга на белеющем фоне постели. Он не двигался, но она знала, что он не спит. Когда Конрад Ланг спал на спине, как сейчас, он храпел. Но храпа слышно не было. Только слабое дыхание и глубокие вздохи того, кто лежит ночью в темноте без сна. Сестра Ранья встала со стула и тихо пошла по лестнице вниз. Она осторожно нажала на ручку двери в спальню. Когда она вошла в комнату, она заметила, что он затаил дыхание.
- Господин Ланг? - позвала она шепотом. Никакой реакции. Она подошла к кровати. - Господин Ланг?
Конрад Ланг не шевелился. Теперь сестра Ранья забеспокоилась. Она поискала рукой выключатель, который находился рядом со звонком на перекладине над кроватью, и зажгла свет.
Конрад Ланг закрыл руками лицо.
- Я не зажигал света, мама Анна, - сказал он умоляющим голосом.
- Mama Anna isn't here, - сказала сестра Ранья и обняла его.
Передавая на следующее утро дежурство сестре Ирме, сестра Ранья рассказала ей о произошедшем ночью.
- Скажите доктору, бесы прошлого не дают ему спать. Позднее Кундерт просмотрел с Симоной ночную запись. - Почему же он так боялся света? - спросила Симона.
- Он вообще не боялся света. Боялся только зажечь его. Потому что мама Анна запрещала ему это. Он не боится света. Он боится мамы Анны.
Доктор Кундерт перемотал пленку назад. До того места, где Конрад Ланг закрывает лицо руками и умоляет: "Я не зажигал света, мама Анна".
- "Мама Анна", - повторила Симона. - Есть ли у вас какая догадка, почему он называет ее то мама Анна, то мама Вира?
- Возможно, на своем детском языке, - предположил Кундерт.
- А может, и так: два мальчика-ровесника, и оба называют своих матерей "мама". И это ведет к постоянной путанице. Отсюда мама Анна и мама Вира.
Через неделю пришло согласие Комиссии по вопросам медицинской этики на однократное проведение испытания препарата РОМ-55 на пациенте Конраде Ланге, шестидесяти семи лет. Доктор Кундерт никак не мог дождаться момента, когда можно будет сообщить об этом Симоне. Но Симона плохо провела ночь. Урс настоял на том, чтобы вызвать доктора Шперри. Тот зашел еще до начала своих приемных часов и прописал ей постельный режим.
Канделярия, домоправительница, получила строгие указания: никаких посетителей и никаких телефонных разговоров.
- Но это очень важно, - настаивал доктор Кундерт.
- Если доктор сказал "нет", значит, нет, - ответила Канделярия. - Вы ведь сами доктор.
Так что ему пришлось дожидаться второй половины дня, когда Симона почувствовала себя лучше и, несмотря на протесты Канделярии, пришла в гостевой домик.
- Можно начинать, - бросил на ходу Кундерт, когда она вошла в дежурную комнату, которая все больше превращалась в комнату наблюдения за больным по телемонитору
Симона подумала сначала, что это относится к экрану, на котором было видно, как мучается возле постели физиотерапевт с безразличным ко всему Конрадом. И только заметив, с какой ухмылкой он ждет ее реакции, она все поняла.
- Вам дали зеленый свет?
- Завтра О'Нейл придет с установкой для РОМ-55. Послезавтра можно уже будет попробовать.
- Так быстро?
- С каждым днем промедления мы теряем все больше нервных клеток.
Симона присела к столу, на котором стояли кофейные чашки и термос. Она сильно изменилась за последние месяцы - почти перестала пользоваться косметикой и меньше следила за своей одеждой. По ее фигуре беременности почти не было заметно.
- Вам уже лучше? - спросил доктор Кундерт. Симона кивнула.
- Можем ли мы на вас рассчитывать?
- Конечно, вы можете на меня рассчитывать. Но меня больше бы устроило, если бы вы отвели для меня время во второй половине дня.
Любимым фото Конрада был кабриолет "мерседес" на опушке леса. К машине прислонилась Эльвира, вся в белом - узкая миди-юбка, короткий двубортный жакет с широкими лацканами, перчатки, берет, надвинутый на правое ухо. И только туфли и чулки черные. На первый взгляд кажется, что она на снимке одна. Но когда Конрад увидел это фото в первый раз, он тут же обратил внимание Симоны на вихор за задним левым крылом "мерседеса": "Кони". Потом Конрад показал на переднее левое крыло: "Томи". И там в выемке между фарой и радиатором можно было заметить спрятавшегося и глазевшего оттуда мальчишку.
- "Мерседес" дает сто десять километров в час.