Забравшись в свою машину, я стал наблюдать за расползающимся дымом, лучами фонариков, разделившими землю на квадраты, и яркими голубыми вспышками камер, заморозившими движение вокруг меня. Я снова связался по радио со своим сержантом и велел ей позаботиться о том, чтобы открыли морг базы. И чтобы туда наутро вызвали патологоанатома. Через полчаса машина "скорой помощи" съехала на обочину, в нее загрузили завернутое в простыню тело, затем кто-то хлопнул по дверце, и машина сорвалась с места. Прозрачные мешочки для улик были заполнены и помечены бирками. Вокруг трех стволов появилась желтая полицейская лента в форме неровного прямоугольника, примерно сорок на пятьдесят ярдов.
Я оставил криминалистов заканчивать осмотр, а сам поехал сквозь ночь к главному зданию базы. Спросил у охраны и получил указания, как добраться до корпуса, где располагался отдел психологии – низкое кирпичное строение с зелеными дверями и окнами, в котором, вероятно, размещались интендантские службы, когда его построили. Оно стояло на некотором расстоянии от штаба базы, примерно на полпути до расположения отряда специального назначения. Со всех сторон его окружала темнота и тишина, но в центральном холле и в одном из окон горел свет. Я припарковал свой "хаммер" и вошел внутрь. По мрачным коридорам добрался до двери с окошком из рифленого стекла в верхней части. За ним горел свет, и было написано по трафарету: "Подполковник А. Нортон". Я постучал и шагнул в маленький кабинет. Здесь было чисто и витал женский запах. Я не стал снова отдавать честь, решив, что эти глупости остались позади.
Нортон сидела за дубовым столом армейского образца, заваленным открытыми книгами. Их было так много, что ей пришлось убрать телефон и поставить его на пол. Перед ней лежал желтый полицейский блокнот с записями. Блокнот находился в круге света от настольной лампы, и его цвет отражался на волосах Нортон.
– Привет, – сказала она.
Я сел в кресло для посетителей.
– Кто он? – спросила она.
– Понятия не имею, – ответил я. – Не думаю, что нам удастся идентифицировать его по внешности. Его слишком сильно избили. Придется посмотреть отпечатки пальцев. Или зубы. Если они у него остались.
– Почему вы захотели, чтобы я на него посмотрела?
– Я сказал вам почему. Меня интересует ваше мнение.
– А с чего вы взяли, что у меня создастся какое-то мнение?
– Мне показалось, что некоторые детали будут вам понятны.
– Я не специализируюсь на криминалистике.
– Мне это и не нужно. Мне требуется характеристика, и как можно быстрее. Я хочу быть уверен, что двигаюсь в правильном направлении.
Нортон кивнула и убрала волосы с лица.
– Очевидный вывод: он был гомосексуалистом, – сказала она. – Возможно, его убили именно из-за этого. А если нет, тем, кто на него напал, данный факт был хорошо известен.
Я был с ней согласен.
– Ему ампутировали гениталии, – добавила она.
– Вы проверили?
– Я немножко его подвинула, – ответила она. – Прошу меня простить за это. Я помню, что вы просили его не трогать.
Я посмотрел на нее. На месте преступления у нее не было перчаток. Крепкая дамочка. Возможно, она не заслужила репутацию книжного червя.
– Ничего страшного, – успокоил ее я.
– Полагаю, вы найдете его пенис и яички во рту. Сомневаюсь, что щеки у него могли так распухнуть только оттого, что его били. Это обычное символическое заявление, принятое у тех, кто ненавидит гомосексуалистов. Что-то вроде симуляции орального секса.
Я кивнул.
– О том же говорит тот факт, что он обнажен, и отсутствие личных знаков, – продолжала Нортон. – Отстранение армии от извращенца – это то же самое, что отстранение извращенца от армии.
Я снова кивнул.
– Введение постороннего объекта в анус говорит само за себя. Кроме того, у него на спине посторонняя жидкость.
– Йогурт, – сказал я.
– Скорее всего, клубничный, – уточнила она. – Или малиновый. Это старая шутка. Как гей симулирует оргазм?
– Он немного стонет, – сказал я. – А потом выливает йогурт на спину своего партнера.
– Да, – подтвердила она без малейшего намека на улыбку, наблюдая за мной, не улыбнусь ли я.
– А что насчет ножевых ран и сильного избиения? – спросил я.
– Ненависть.
– А ремень на шее?
Она пожала плечами.
– Указывает на самостимуляцию. Частичная асфиксия усиливает удовольствие во время оргазма.
Я кивнул, уж не знаю в который раз.
– Хорошо, – сказал я.
– Что "хорошо"?
– Таковы ваши первые впечатления. Вы сумели составить на их основе какое-то определенное мнение?
– А вы? – спросила Нортон.
– Я – да, – ответил я.
– Тогда вы первый.
– Я думаю, это фальшивка.
– Почему?
– Слишком много всего, – пояснил я. – Шесть факторов. Он обнажен, пропали личные знаки, гениталии, ветка, йогурт и ремень. Хватило бы любых двух. Ну, трех. Как будто вместо того, чтобы просто разобраться с парнем, они пытались привлечь чье-то внимание. Причем очень старались преуспеть.
Нортон молчала.
– Слишком много всего, – повторил я. – Это все равно как пристрелить кого-то, потом задушить, потом пырнуть ножом, утопить и избить до смерти. Словно они решили украсить елку уликами.
Она продолжала молчать, наблюдая за мной из своего круга света. Возможно, пыталась меня оценить.
– У меня сомнения насчет ремня, – сказала она. – К самовозбуждению прибегают не только гомосексуалисты. Все мужчины с точки зрения физиологии испытывают оргазм одинаково – вне зависимости от того, геи они или нет.
– Все это сплошная фальшивка, – сказал я.
В конце концов Нортон согласилась со мной.
– А вы умный, – заметила она.
– Для копа?
Она не улыбнулась.
– Будучи офицерами, мы знаем, что гомосексуалистам запрещено служить в армии. Поэтому нам следует позаботиться о том, чтобы защита ее интересов не помешала нам прийти к правильному выводу.
– Моя работа состоит в том, чтобы защищать армию, – напомнил я.
– Именно, – сказала Нортон.
– Но я не намерен на этом зацикливаться. Я не говорю, что убитый определенно не был геем. Может, и был. Но это не важно. Возможно, те, кто на него напал, знали это, возможно, нет. Я хочу сказать, что убили его вовсе не по этой причине. Однако они сделали так, чтобы это выглядело главной причиной. Но ничего такого они не чувствовали. Они чувствовали что-то другое. Поэтому они переборщили с уликами, как будто не совсем понимали, что делают.
Я помолчал немного и добавил:
– Как будто отвечали заученный урок.
Нортон напряглась.
– Урок?
– Вы чему-нибудь такому обучаете на своих занятиях?
– Мы не учим убивать, – заявила она.
– Я спросил не об этом.
Нортон кивнула:
– Мы обсуждаем такие вещи. Без этого не обойтись. Отрезать у врага член – дело обычное. Это происходило во все времена. Кстати, и во Вьетнаме тоже. Афганские женщины проделывают такие штуки с пленными советскими солдатами в течение последних десяти лет. Мы рассказываем о том, что это символизирует, какое имеет значение, а также о страхе, который вызывают подобные действия. Существует множество монографий, посвященных необычным ранениям. Они служат своего рода посланием народу, к которому принадлежит жертва. Мы говорим о насилии, совершаемом при помощи самых разных предметов. А также о сознательном выставлении напоказ изувеченных тел. Дорожка из одежды – это классический прием.
– Вы говорите про йогурт?
Она покачала головой.
– Нет, но это очень старая шутка.
– А что насчет асфиксии?
– На наших занятиях мы об этом не говорим, но здесь все читают журналы или смотрят порно по видео.
– Вы обсуждаете вопрос сексуальности врага?
– Разумеется. Воздействие на сексуальность врага – цель нашего курса. Мы говорим о его сексуальной ориентации, потенции, способности к деторождению. Это базовая тактика. И так было всегда, на протяжении истории. Она действует в обоих направлениях: снижает самомнение врага и повышает наше.
Я молчал.
Нортон посмотрела мне в глаза.
– Вы хотите меня спросить, увидела ли я там, в лесу, результат наших занятий?
– Наверное, – проговорил я.
– Вам ведь на самом деле не требовалось мое мнение, верно? – спросила она. – Ваши вопросы были всего лишь преамбулой. Вы и сами все поняли.
– Я умный для копа, – откликнулся я.
– Ответ – "нет", – сказала Нортон. – Я не увидела там, в лесу, результата наших занятий. По крайней мере, в явном виде.
– Но вы не исключаете такую возможность?
– В мире все возможно.
– Вы встречались с генералом Крамером в Форт-Ирвине? – спросил я.
– Пару раз, – ответила она. – А что?
– А когда вы видели его в последний раз?
– Не помню.
– Но в последнее время не видели?
– Нет, в последнее время не видела, – сказала она. – Почему вы спрашиваете?
– А как вы с ним встречались?
– На профессиональном уровне, – ответила она.
– Вы преподаете свой курс тем, кто служит в бронетанковых войсках?
– Ирвин – это не только бронетанковые войска, – сказала она. – Не забывайте, что это еще и Национальный центр подготовки. К нам туда приезжали самые разные люди. Теперь мы ездим к ним.
Я молчал.
– Вас удивляет, что мы учили танкистов?
– Немного удивляет, – пожав плечами, признался я. – Если бы я разъезжал на танке, который весит семьдесят тонн, вряд ли я бы нуждался в психологическом подтверждении собственной значимости.
Она по-прежнему не улыбалась.
– Мы их учили. Насколько я помню, генералу Крамеру не понравилось, что пехота получает то, чего не дают его танкистам. Между ними существует жестокое соперничество.
– А кому вы преподаете сейчас?
– Подразделению "Дельта", – ответила она. – Исключительно.
– Спасибо за помощь, – сказал я.
– Сегодня я не увидела ничего, за что мы могли бы нести ответственность, – заявила Нортон.
– По крайней мере, в явном виде.
– Это относится к вопросам общей психологии, и не более того.
– Ладно, – не стал спорить я.
– И мне не нравится, что вы меня об этом спросили.
– Ладно, – повторил я. – Спокойной ночи, мэм.
Я встал со стула и направился к двери.
– А настоящая причина? – спросила она. – Если то, что мы увидели, фальшивка?
– Не знаю, – ответил я. – Я не настолько умный.
Я вошел в приемную перед своим кабинетом, и сержант, у которой есть маленький сын, налила мне кофе. Затем я отправился в кабинет и обнаружил, что меня ждет Саммер. Она пришла забрать свои записи, потому что дело Крамера было закрыто.
– Вы проверили других женщин, кроме Нортон? – спросил я.
Она кивнула.
– У всех имеется алиби. Новогодняя ночь – лучшее время для алиби. Никто не проводит ее в одиночестве.
– Я провел, – сказал я, но она никак не отреагировала на мои слова.
Я аккуратно собрал бумаги и сложил их в папку, от которой отстегнул записку со словами: "Надеюсь, с вашей мамой все в порядке". Записку я бросил в ящик стола, а папку протянул Саммер.
– Что сказала Нортон? – спросила она.
– Согласилась со мной, что это убийство, которое хотели представить как наказание гея. Я спросил ее, присутствуют ли там вещи, о которых они говорят на своих занятиях, но она не сказала ни "да", ни "нет". Только сообщила мне, что это относится к вопросам общей психологии, и не более того. Ей не понравилось, что я стал ее расспрашивать.
– И что теперь?
Я зевнул, потому что ужасно устал.
– Будем работать, как обычно работаем над нашими делами. Мы еще даже не знаем, как зовут жертву. Думаю, завтра это выяснится. Встречаемся на посту в семь, договорились?
– Договорились, – сказала она и направилась к двери с папкой в руках.
– Я звонил в Рок-Крик, – сказал я ей вслед. – Попросил писаря найти копию приказа, по которому меня перевели сюда из Панамы.
– И что?
– Он сказал, что приказ подписан Гарбером.
– Но?
– Это невозможно. В новогоднюю ночь Гарбер позвонил на пост, а когда я взял трубку, он удивился.
– Зачем же писарю врать?
– Не думаю, что он наврал. Скорее всего, подпись подделана.
– Такое возможно?
– Это единственное объяснение. Гарбер не мог забыть, что он перевел меня сюда за сорок восемь часов до своего звонка.
– И что все это значит?
– Не имею ни малейшего представления. Кто-то где-то играет в шахматы. По мнению моего брата, мне следует выяснить, кто настолько сильно хотел, чтобы я находился здесь, что вытащил меня из Панамы, а вместо меня поставил какого-то придурка. Вот я и попытался это узнать. А теперь я думаю, что нам следует задать такой же вопрос касательно Гарбера. Кому так сильно нужно было убрать его из Рок-Крика, что на его место посадили придурка и урода?
– Но ведь Корея – это настоящее продвижение по службе, разве не так?
– Вне всякого сомнения, Гарбер его заслужил, – сказал я. – Только все произошло слишком рано. Это пост для генерала. Обычно Министерство обороны ставит данный вопрос перед Сенатом, и это происходит осенью, а не в январе. Нет, здесь все было проделано срочно, в панике.
– Довольно бессмысленный шахматный ход, вам не кажется? – возразила Саммер. – Зачем переводить сюда вас и убирать Гарбера? Эти действия нейтрализуют друг друга.
– Возможно, мы имеем дело с двумя игроками. Как в перетягивании каната. Хороший парень и плохой парень. Счет один-один.
– Но плохой парень мог легко одержать победу. И отправить вас в отставку. Или в тюрьму. У него ведь имеется жалоба гражданского лица.
Я ничего не сказал.
– Не складывается, – продолжала Саммер. – Тот, кто играет за вас, согласился отпустить Гарбера, но оказался достаточно могущественным, чтобы удержать вас здесь даже при наличии жалобы. Он наделен огромной властью, и Уиллард понимает, что не может предпринять против вас никаких действий, хотя ему бы этого очень хотелось. Знаете, что получается?
– Да, знаю, – сказал я.
Она посмотрела мне в глаза.
– Это означает, что вас считают важнее Гарбера, – проговорила она. – Гарбера отослали, а вы остались здесь.
Потом она отвела взгляд и замолчала.
– Вы можете говорить свободно, лейтенант, – сказал я, и она снова посмотрела на меня.
– Вы не важнее Гарбера. Этого просто не может быть.
Я снова зевнул.
– Тут я с вами спорить не стану, – сказал я. – По данному конкретному вопросу. Дело не в выборе между мной и Гарбером.
Она кивнула.
– Да. Дело в выборе между Форт-Бэрдом и Рок-Криком. Форт-Бэрд важнее. То, что происходит здесь, считается более секретным и значительным, чем в штабе особого отдела.
– Согласен, – сказал я. – Но что, черт подери, здесь происходит?
Глава 09
Я сделал первый маленький шажок в понимании этого на следующее утро, в одну минуту восьмого, в морге Форт-Бэрда. Я спал всего три часа и не стал завтракать. В расследованиях, которыми занимается военная полиция, не существует жестких правил. По большей части мы полагаемся на интуицию и импровизацию. Но один закон все-таки имеется: не стоит есть перед тем, как идти в армейский морг.
Так что час, отведенный на завтрак, я провел, изучая отчеты с места преступления. Папка оказалась достаточно толстой, но полезной информации я не обнаружил. Там были подробно описаны все предметы одежды, обнаруженные на дороге. Состояние трупа. Время и температура воздуха. Тысячи слов подкреплялись дюжинами фотографий, сделанных поляроидом. Но ни слова, ни снимки не сказали мне того, что я хотел знать.
Я убрал папку в ящик стола и позвонил в кабинет начальника полиции, чтобы узнать, не было ли докладов о самовольных отлучках с территории базы. Погибшего могут начать разыскивать, и тогда нам удастся его идентифицировать. Но таких докладов не было. Ничего необычного. База жила своей нормальной жизнью.
Я вышел на утренний холод.
Морг был построен специально во времена Эйзенхауэра и по-прежнему прекрасно выполнял свою роль. Наш мир не похож на мир гражданских людей. Мы знали, что жертва не поскользнулась на банановой кожуре, и мне было совершенно все равно, какая именно рана стала смертельной. Меня интересовало примерное время смерти и имя погибшего.
За главными дверями начинался выложенный плиткой вестибюль с дверями по центру, слева и справа. Если свернуть налево, попадешь в холодильник. Я прошел вперед, где лилась вода, визжали пилы и резали ножи.
Посреди комнаты стояли два вогнутых металлических стола, освещенные яркими лампами, а под ними громко шумели стоки. Вокруг столов размещались самые обычные весы, на которых взвешивались извлеченные органы, стояли тележки на колесиках с пустыми стеклянными сосудами, куда эти органы потом складывали, и столики, тоже на колесиках, застеленные зелеными простынями, где лежали ряды скальпелей, пилы, ножницы и щипцы. Комната была выложена белыми плитками, как в метро, в холодном воздухе витал сладковатый запах формальдегида.
Стол, стоявший справа, оказался чистым и пустым. Левый окружало несколько человек – патологоанатом, его ассистент и писарь, делавший записи. Саммер стояла чуть позади и наблюдала за происходящим. Судя по всему, они находились где-то в середине процесса. Все инструменты были в деле, некоторые стеклянные сосуды заполнены. Сток громко шумел. Я видел ноги трупа, казавшиеся синими в свете ярких ламп. Ноги были вымыты, грязь и кровь исчезли.
Я остановился рядом с Саммер и взглянул на стол. Труп лежал на спине. Они спилили верхнюю часть черепа, сделали надрез посередине лба и сняли кожу с лица, и она лежала, вывернутая наизнанку, точно одеяло, сброшенное с кровати. Она доходила до подбородка, открывая скулы и глазницы. Патологоанатом изучал мозг в поисках чего-то. Он откинул верхнюю часть черепа, словно крышку.
– Какие новости? – спросил я у него.
– Мы сняли отпечатки пальцев, – доложил он.
– Я отправила их факсом, – сказала Саммер. – Сегодня мы получим ответ.
– Причина смерти?
– Сильный удар, – ответил патологоанатом. – По затылку. Точнее, три удара чем-то вроде монтировки. Так я думаю. Все остальное сделано уже после смерти. Что-то вроде украшения.
– Есть какие-нибудь указания на то, что он защищался?
– Никаких. На него напали неожиданно. Сзади. Ничто не указывает на то, что была драка или что-нибудь в этом роде.
– Сколько было нападавших?
– Я не волшебник, – фыркнул доктор. – Смертельные удары, скорее всего, нанесены одним и тем же человеком. Не могу сказать, были ли другие, кто стоял вокруг и наблюдал за происходящим.
– А как вы думаете?
– Я ученый, а не гадалка.
– У меня такое ощущение, что нападавший был один, – сказала Саммер.
У меня было такое же ощущение.
– Время смерти? – спросил я.
– Трудно сказать наверняка, – проговорил доктор. – Возможно, девять или десять часов вечера, но я бы не стал за это ручаться.