Сначала Тиаки не понимала, что бормочет этот человек. Две таблетки подействовали, - очевидно, он впервые принимал ксалкион. Она не могла сдержать улыбки, когда он пытался ухватиться за стол, но, когда он стал рвать на себе волосы и упал на колени с выражением полного изнеможения на лице, она ощутила что-то вроде сочувствия. Когда она в первый раз принимала ксалкион, у нее тоже было неприятное ощущение. Свирепое наступление сна вызывает панику. С ней был тогда Ацуси или Кадзуки, она точно не помнила, кто именно, и она заснула, скрестив руки. Но что бормотал этот человек? Может быть, мое имя. надеялась она, прислушиваясь. Но нет. Это имя другой женщины. Йоко. Кровь застыла у нее в жилах. Она презрительно фыркнула, как бы насмехаясь над собственными чувствами, и дрожь прошла по всему ее телу А потом, как тогда, что-то оборвалось внутри, и подступил гнев.
Тиаки подошла к кухонному шкафчику и рванула на себя ящик. Раздался грохот, когда все содержимое его повалилось на пол, дополненный шумом от падения самого ящика. Присев на корточки, она рыскала среди разбросанной на полу кухонной утвари подходящую ей, пока не нашла нож для открывания консервных банок. Она взвесила его в руке и сомкнула пальцы вокруг рукоятки.
Только когда она подошла с этим орудием к мужчине, сражавшемуся с опрокинутым стулом и пытающемуся подняться на ноги, Тиаки вспомнила, почему эти вспышки безотчетного гнева были настолько необходимы. Они нужны были, чтобы сопротивляться всем ударам ненависти. Только ярость давала ей силы противостоять враждебности всего окружающего. Только гнев мог указать ей путь к действию.
- Йоко, Иоко! - призывно бормотал мужчина. - Помоги мне, Йоко!
Тиаки нацелилась в его глаз с отвисшим веком и резким движением направила открывалку для консервов вниз. "Я не Йоко". Она слышала, как нержавеющая сталь встретилась с глазным яблоком - звук как от лопаты, врезающейся в промерзлую землю. Мужчина закрыл голову руками и попытался отползти прочь, но Тиаки преследовала его, плача и нанося удар за ударом - по плечам, рукам, голове.
Первый удар вырвал Кавасиму из омута бессознательного. Шок и последовавшая за ним резкая боль пробудили к жизни его дремлющий рассудок. Он был омыт внезапным ослепляющим светом, который кричал об опасности, и попытался закрыть свое лицо и голову. Это было как пробуждение от долгого, но судорожного сна, и ему казалось, будто все окна его внутреннего мира распахнулись и в душе образовался сквозняк.
Неожиданно, но вполне отчетливо он услышал голос: "Не проси прощения, как бы больно тебе ни было. Если ты начнешь извиняться, тебя начнут бить еще сильнее". Это был голос, который он слышал тогда в магазине и снова сегодня ночью, когда увидел свежую повязку на бедре у девушки, но Кавасиме казалось, что он слышит его в первый раз за многие годы. Это был тот самый голос, сейчас он осознал это яснее ясного, который всегда, с детских лет покровительствовал ему. "Не проси о прощении. Скоро последует новое нападение. Когда ты решишь, что все кончено, погляди ей в глаза. Если ты сможешь сделать это, случившееся не будет считаться поражением. Ты не проиграл, если можешь посмотреть ей прямо в глаза".
В тот момент, когда Тиаки поняла, что плачет, ее руки обвисли в изнеможении, и она обнаружила, что едва дышит. Слезы текли по ее щекам и капали на пол с подбородка. Она увидела одинокую слезинку, висевшую, как роса, на ее волосах, когда силы окончательно оставили ее. "Я растратила свой гнев, - подумала она. роняя открывалку на ковер. Я извела всю свою ярость. Мужчина, заметила она, украдкой смотрел на нее сквозь окровавленные пальцы. Какое-то недоумение читалось в его взгляде. Он рассердился? Он сейчас уйдет? Она представила, как будет обнимать его, молить о прощении, уговаривать остаться, но у нее в любом случае не было на это сил.
Девушка просто стояла перед ним с искаженным лицом, с сотрясающимися от рыданий плечами. "Посмотри на нее, - говорил голос. - Она плачет. Она испугана. Видишь? Можешь отпустить свою охрану: она заливается слезами, и у нее больше нет в руках оружия". Кавасима медленно опустил руки. Рукава его джемпера были испачканы кровью, левый глаз не видел, вся глазница была залита кровью. Тыльная сторона левой ладони тоже была вся в крови, но он едва чувствовал это. "Почему боль ушла, хотя я даже не пользовался своей техникой? Должно быть, сила голоса, - подумал он. - Голоса, который пришел откуда-то изнутри и раздавался в ушах. Голоса, который научил меня столь многому". Кавасима не слышал его с тех пор, как встретил Йоко. но он помогал ему в детстве. Только этому голосу он и доверял.
Тиаки взглянула на мужчину, опустившего руки, и удивилась тому, как смешно он выглядит. Он напомнил ей упавшего с дерева ленивца, которого она однажды видела в документальном фильме. "Ленивцы проводят всю свою жизнь на деревьях, сказал комментатор, - и оказаться на земле - серьезная угроза их безопасности, поскольку их мускулы не приспособлены для наземного существования". Ленивец делал отчаянные попытки забраться обратно на дерево, но его движения были медлительными, странными и комичными: он цеплялся за землю, неуклюже помахивая одной лапой, в то же время с огромным усилием пытаясь продвинуть все свое тело вперед. Перемещения мужчины тоже были совершенно примитивными, как будто снимались в замедленной съемке, но Тиаки не способна была в это мгновение оценить юмор происходящего. Левая сторона его лица была сплошь залита темно-красной кровью. Но страшно было не это, а то, как смотрит на нее его правый глаз. Это был влюбленный, чокнутый взгляд, полный грусти, ненависти и вызова. Он порывался снова встать на ноги и пытался что-то сказать ей едва слышным голосом:
- Ты нашла нож под трубой в ванной? Нож для колки льда? Под трубой? Ты ведь заглянула под трубу, правда? Когда переезжала?
Она не понимала, о чем он говорит, но его взгляд испугал ее, и она отрицательно покачала головой.
- Он нужен мне сейчас. Ты не заглянула под ванну, переезжая?
Она опять покачала головой.
- Это забавно, - пробормотал Кавасима.
Запах горящих ногтей стоял сейчас не только в его ноздрях, но и господствовал во всем его теле. Поток искр вспыхивал там, где его зрение, слух и обоняние пересекались между собой, но Кавасима не мог с полной уверенностью сказать, что эти искры и впрямь существуют и что реален жар, сжигающий его макушку. Он уже бывал наедине с этим запахом, искрами и жаром. Голос больше не трепетал в нем, но в этом не было ничего страшного. "Голос уже помог мне - в первый раз за много лет, а сейчас я без него обойдусь".
Только теперь он понял, чей это голос. "Он мой. Это мой ребячий голос. Я знал, мой собственный голос слишком слабый, детский и беззащитный, поэтому выбрал голос взрослого. Похожий на тот, что читает по телевизору новости. Но сейчас я сам взрослый. Я сам по себе могу говорить и действовать. Посмотри на эту женщину, стоящую здесь. Посмотри, как она боится меня. Весь мир научится бояться меня".
Он вспомнил, как однажды его уже обуревали подобные чувства. Тогда они были еще сильнее - в тот день, когда он ударил свою мать. Столкнувшись с ней через столько лет, он не мог не поразиться тому, какой маленькой она оказалась. Будто усохла. Просто увидеть ее такой - этого было уже достаточно, но тут она начала слезно молить, трепещущая и робкая: "Ты простишь свою маму, правда?" Тогда-то он и ударил ее, видя ее страх. Он не мог вынести этого - того, что она испугана и просит об отпущении грехов. Просить прощения - это неправильно. Потому что такой вещи нет в этом мире.
Перед ним снова охваченная страхом женщина. "Я дам ей силы, я расправлю ей плечи. Я дам ей понять, что как бы она ни кричала, никто не придет ей на помощь. Она говорит, что не знает, где тот нож. Так, может быть, он не был все это время под трубой? Может быть, полиция нашла его после происшествия? Почему бы полицейским не обшарить квартиру? Да ладно. Какая разница. Просто теперь все следует делать скрытно, где нас не обнаружат. Так что с ножом? Как я распрямлю эту женщину без ножа для колки льда? Надо торопиться. В моих руках и ногах какая-то тяжесть, хотя боль прошла. Нет боли. Нельзя засыпать. Пока я не преподам ей урок. Очень важно. Интересно, почему она не пытается убежать? Надо показать ей, что пути к бегству отрезаны. Это легко".
- Подойди на минутку… - попросил Кавасима.
Тиаки снова отрицательно покачала головой и отступила на шаг назад. Мужчина рванулся вперед и поймал ее за руки, сжав с такой силой, что она вскрикнула или попыталась это сделать - из ее пересохшего рта вырвался резкий свистящий звук, будто выпустили пар. Тяжело дыша, сплошь покрытый смесью карри и пота, выступившего на его залитом кровью лице, мужчина увлек ее в кухню, туда, где стояла эспрессо-кофеварка. Он схватил шнур от агрегата и стал связывать ей руки. Тиаки пыталась высвободиться, но Кавасима был настолько ее сильнее, что даже не чувствовал, казалось, как она отбивалась локтями и коленями, несмотря на вновь появившуюся боль в бедре. Он обмотал ее запястья проводом три или четыре раза, затянув что есть силы, потом накинул еще одну петлю на предплечья и закрепил все это тугим узлом, так что кожа ее приобрела мертвенный оттенок.
- А сейчас скажи себе, - произнес он, запихивая ей в рот кляп, скатанный в шарик лоскут из его рубашки, - что это не больно. - Теперь он говорил нечетко, глотая слова. - Вот в чем секрет: ты должна в это поверить. Если ты только подумаешь, что может быть больно хоть чуть-чуть, это не подействует. Ты не должна сомневаться ни одной секунды, что вся боль уйдет. Смотри на меня! Смотри на меня!
Кавасима потянул за связанные запястья и так резко подтащил ее к себе, что они едва не стукнулись лбами. Рана над его левым глазом еще сочилась кровью. "Должно быть, ксалкион убил боль", - подумала Тиаки. Глаз, по-прежнему открытый и затянутый красной пленкой, вращался, как будто обладал сознанием. Искал чего-то в собственном багровом мире, как глаз искореженного андроида из какого-то фантастического фильма. Ее запястья болели, и из-за кляпа во рту ей было трудно дышать, но она не могла оторвать взгляда от этого глаза.
"Я покажу ей, что не надо убегать", - думал Кавасима. Он продолжал что-то говорить, но некоторые слова произносить ему стало намного труднее. Дважды он случайно прикусил себе язык, хотя и пытался вернуть ему чувствительность, царапая ногтем его пупырышки.
- Я никогда не буду… врать тебе, я хочу, чтобы ты… на меня… смотрела… но сфокусируй свой взгляд… на чем-то за моей спиной… как на этих… на картинках… в формате 3D… делай так… это мой секрет… моя мать… она смазала мне руку аммиаком… а однажды предложила сделать татуировку… и взяла карандаш… заточила его… с твердым грифелем, 4Н или 5Н… действительно острый… и стала колоть меня в руку…. и в ногу… и била меня молочной бутылкой… и за уши дергала… и по пальцам веревкой… и горящей сигаретой жгла… или иголкой прямо в глаз… ей все равно… так вот, понимаешь, секрет…
Тиаки понятия не имела, о чем подвывает этот человек, но пока она рассматривала его залитый кровью глаз, ее сознание фиксировало слова "аммиак", "татуировка", "молочная бутылка", "иголка", и когда он спрашивал ее, понимает ли она, кивала. Лоскут кляпа, высовывавшийся изо рта, колыхался в такт с движениями головы.
- Сейчас я хочу… вот что я хочу… перерезать тебе ахилловы сухожилия… так помни… помни, что я тебе сказал…
Уловить какой-либо смысл в том, что мужчина говорил, было трудно, так что Тиаки с отсутствующим видом кивала, видя, что ее гость что-то ищет среди ложек, вилок, кухонных ножниц и прочей посуды, разбросанной на полу. Слова "перерезать ахилловы сухожилия", однако, продолжали звучать в ее мозгу, и она попыталась закричать и вырваться. Мужчина одной рукой держал шнур, которым она была связана, поэтому их борьба закончилась тем, что кофеварка упала на пол, потянув за собой и Тиаки, которая рухнула рядом.
"Где же мой нож?" - думал Кавасима, пока его взгляд не упал на сумку, стоящую возле кушетки.
- Подожди… секунду… я возьму… мой нож…
Когда он заковылял к кушетке, Тиаки попыталась отцепить провод, связывающий ее руки, от кофеварки, источающей темно-коричневую жидкость, но в результате шнур только сильнее затянулся на запястьях, которые затекли и покраснели. На блестящей поверхности из нержавеющей стали она видела отражение мужчины. Он рылся в своей сумке. Сжав зубы, Тиаки потихоньку начала волочить кофеварку за собой по полу, надеясь добраться до дверей, но с каждым движением провод сильнее врезался ей в руки. Кляп душил ее, и она пыталась выплюнуть его, но это было непросто: он слишком плотно сидел у нее во рту. Она каким-то образом должна добраться до двери и ударом ноги открыть ее в надежде, что кто-то придет ей на помощь. Тиаки вспомнила, как этот человек смотрел на нее в ванной отеля, как он шептал ей на ухо ласковые слова, когда она кусала его за палец, и представила его с вежливым выражением лица перерезающим ее ахилловы сухожилия, убивающим ее с тем же бесстрастным лицом, с каким он ждал ее на морозе.
"Никогда прежде не видела я такого человека, - думала она. - Конечно, он не такой, как
Сама-знаешь-кто, но и на других он тоже не похож. Когда он говорит, что сделает что-то, он это делает, все равно что. Это не болтовня под воздействием ксалкиона. Ксалкион мешает мысли, но он не изменяет твоей личности. Это совершенно новый тип человека".
Таща кофеварку сантиметр за сантиметром, гримасничая от боли, она пыталась выбраться из кухни и проползти по ковру к дверям квартиры, когда заметила, что мужчина возвращается. Он нес в руках небольшой пакет, перетянутый клейкой лентой. Тиаки была еще в добрых двух метрах от двери и, когда поняла, что не успеет, силы снова покинули ее. Она безвольно застыла на ковре, и мужчина наклонился к ней и обхватил руками ее левую щиколотку.
Сжимая щиколотку, Кавасима перевернул девушку на бок и подтянул к себе. Потом тяжело опустился на опрокинутую кофеварку. Это его движение произвело много шума, и Тиаки подняла голову.
Ее левая нога была плотно зажата между колен ее гостя. Он снимал клейкую ленту со своего пакета, но на секунду остановился, чтобы отереть рукавом кровящий глаз. Тиаки едва дышала. Она опустила голову на ковер. Кляп пропитался слюной, она сочилась из уголка ее рта. Глядя в потолок и слушая хлюпающие звуки, которые издавала отрываемая клейкая лента, она пыталась вспомнить, что говорил ей этот человек недавно. "Секрет. Просто скажи себе, что это не больно. Сфокусируй взгляд, как на картинке в формате 3D. Поверь. Не сомневайся, что сможешь остановить боль". Что-то в этом роде. Она смотрела в потолок, пытаясь делать то, что он сказал; но потолок был белым полем, лишенным всякой глубины, и невозможно было сосредоточить взгляд на какой-нибудь точке помимо него.
Мысли, не относящиеся к делу, роились в ее мозгу - что-то о том, будто человек не может состоять из двух разных людей, - но она сочла за лучшее не оформлять их. Она решила сконцентрироваться на мысли о том, что она не чувствует никакой боли.
"Пятка этой женщины странно выглядит, - думал Кавасима, срывая клейкую ленту со своего пакета. Каждые несколько секунд он клевал носом, и сон окутывал его, как теплый бриз. - Мы почти у цели, - сурово говорил он себе. - Сейчас мы услышим, на что это похоже, когда перерезают ахилловы сухожилия. - Он опустил глаза на фигуру, без движения лежащую перед ним на полу, и подумал: - Хотя кто эта женщина?"
Ее юбочка задралась, приоткрыв красные трусики и белый живот, поднимающийся и опускающийся, как волна. Он все еще не отводил взгляда от ее белого маленького животика, покрытого пушком, когда наконец оторвал последний кусок клейкой ленты от своего пакета. Он полез внутрь и стал разворачивать упаковочную бумагу, пока не извлек тонкий, заостренный на конце стальной предмет. Вот он… наконец-то… нож!
Когда он увидел, что держит его в правой руке, образ ребенка, лежащего в кроватке, обжег его мозг, и он негромко вскрикнул. Когда женщина подняла голову и разглядела нож для колки льда, ее глаза расширились от ужаса. От сдавленного крика, заглушенного кляпом, вены у нее на шее вздулись, и она яростно затрясла головой. Лоскут кляпа болтался туда-сюда, когда она делала это, и слюна стекала по подбородку к ее шее. Кавасима смотрел то на нож, то на живот женщины, думая: "Предположим, я собираюсь убить кого-то другого". Он отпустил ее ногу и, перекинув через ее тело колено, оседлал ее. Он нацелился концом ножа для колки льда в точку как раз под ее пупком. Женщина затаила дыхание, и волнообразные движения ее живота прекратились. Он нежно провел по пушку концом ножа и уже собирался нанести сильный удар, когда очередной теплый бриз пронесся над ним, и он почувствовал, как огромная тень проникла в его тело и пропитала его. Потом он ощутил запах аммиака. Резкий, высокий голос произнес: "Не трудись возвращаться!" Звук закрывающейся щеколды. Смутный силуэт в заиндевелом окне. "Это мать, - подумал он. - Она во мне".
Чувство единства с матерью было невыносимым. Это как если бы она украла его тело и держала его под замком. Он пытался закричать: "Я тебя ненавижу!", когда потерял сознание.