45
Больница предложила прислать карету скорой помощи, но Линн не захотела и была уверена, что Кейтлин тоже не захочет. Решила попытать счастья с "пежо". Позвонив Мэлу, сразу попала на автоответчик – значит, он в море. Поэтому послала эсэмэску, зная, что он ее примет:
"Найден подходящий донор. Пересадка завтра в 6 вечера. Позвони, когда сможешь. Линн".
На этот раз Кейтлин не отправляла никаких текстов. Цеплялась за руку матери, слабо, испуганно тискала. Желтушное личико призрачно вспыхивало в свете уличных фонарей и фар встречных машин. По радио пошли новости. Третьей темой была деятельность в Суссексе преступной сети, торгующей крадеными человеческими органами. Полицейский, какой-то суперинтендент Рой Грейс, сказал:
"Обсуждать результаты следствия пока слишком рано, но на данной стадии одно из главных наших направлений – выяснение, не были ли тела сброшены с проходившего судна. Хочу заверить общественность, что мы считаем это единичным случаем, и…"
Линн поспешно заглушила радио, включила проигрыватель.
Кейтлин вновь стиснула ее руку.
– Знаешь, мам, где мне сейчас по-настоящему хочется быть?
– Где, дорогая?
– Дома.
– Хочешь, чтоб я повернула назад? – растерянно спросила Линн.
Кейтлин покачала головой.
– Нет, не в нашем доме. Я хочу быть дома.
Линн сморгнула подступившие слезы. Кейтлин имеет в виду Зимний коттедж, где до развода они жили с Мэлом, где росла дочка.
– Хорошо было там, ангел мой, да?
– Просто блаженство. Я там была счастлива.
Зимний коттедж. Само название будит воспоминания. Вспоминается летний день, когда они с Мэлом впервые поехали его смотреть. В то время она была беременна Кейтлин, на шестом месяце. Длинный спуск по проселочной дороге мимо фермерских хозяйств вел к маленькому ветхому коттеджу, обсаженному ивами, с полуразвалившимися подсобными постройками и теплицей с выбитыми стеклами, но с прекрасной лужайкой и покосившимся игровым детским домиком, который Мэл позже с любовью отстроил для Кейтлин.
Прекрасно помнится тот первый день. Запах сырости, паутина, сгнившие балки, древняя печка на кухне. Вид на покатые холмы Южного Даунса, за который можно умереть. Мэл сильной рукой обнял ее за плечи, крепко прижал к себе, перечисляя все, что может сделать сам с ее помощью. Смелый план, но их план. Их дом. Их кусочек рая.
Стоя там, Линн отчетливо представляла, как здесь будет зимой, чуяла острые морозные ароматы, видела горящие дрова в камине, опавшую листву, мокрую траву. Какой покой, надежность, безопасность!.. Да, да, да.
При каждом упоминании дочки о Зимнем коттедже становится грустно. Еще печальнее, что через семь лет после переезда оттуда Кейтлин, которой тогда было восемь, до сих пор говорит о Зимнем коттедже как о своем доме. Не считая домом тот, в котором живет. Больно и обидно.
Но понятно. Восемь лет, прожитых в Зимнем коттедже, девочка была здорова. В тот период жизни она была беспечна. Болезнь началась годом позже, и Линн порой задумывается, не сыграл ли роковую роль стресс, который Кейтлин испытала при разводе родителей.
Проехали мимо трубы "Икеа". Линн уже видит в ней некий символ своей жизни. Словно пограничный столб. Старая нормальная жизнь к югу от него, новая, незнакомая, неизвестная – к северу. Джастин Тимберлейк запел на диске: "Одно приходит, другое уходит…"
– Эй, мам, – неожиданно оживилась Кейтлин. – Думаешь, это правда?
– Что именно?
– Одно приходит, другое уходит…
– Ты хочешь спросить, верю ли я в карму?
Кейтлин немного подумала.
– Я как бы говорю, что получаю выгоду от чьей-то смерти. Правда?
От смерти разбившегося мотоциклиста, как Линн объяснили в больнице, но дочке она этого не сказала, не желая ее волновать и расстраивать.
– Может, лучше посмотрим с другой стороны? Может быть, у того человека остались любимые, которым будет приятно знать, что их утрата принесла кому-то пользу.
– Дичь какая-то. То есть то, что мы типа не знаем, кто это такой. Как думаешь, я когда-нибудь могу встретиться с его… родными?
– Тебе захочется?
Кейтлин помолчала.
– Не знаю. Может быть.
Пару минут ехали дальше в молчании.
– Знаешь, что Люк говорит?
Линн пришлось сделать глубокий вдох, удерживаясь от ответа: "Не знаю, что говорит этот отморозок, и знать не желаю".
– Расскажи, – попросила она гораздо более легкомысленным и заинтересованным тоном, чем следовало.
– Ну, говорит, что некоторые люди с пересаженными органами как бы что-то перенимают от доноров. У них меняется характер, вкусы… К примеру, если донор обожал батончики "Марс", ты их типа тоже полюбишь. Или какую-то особую музыку. Или станешь хорошим футболистом. Вроде от его генов.
– Откуда Люк это взял?
– Из Интернета. Там куча сайтов. Мы кое-куда заходили. И если они чего-то не любили, ты тоже не полюбишь.
– Правда? – встрепенулась Линн. Может, донор этой печени терпеть не мог оболтусов с дурацкой стрижкой.
– Там настоящие истории. – Кейтлин посерьезнела. – Нет, правда! Ну ладно, ты же знаешь, что я боюсь высоты?
– Угу.
– Я прочитала про американку, которая тоже жутко боялась высоты, потом ей пересадили легкие одного альпиниста, и ее потянуло к скалолазанию, и теперь она просто горная фанатка!
– Может быть, потому, что ей стало лучше, легче дышать с новыми легкими?
– Нет.
– Удивительно, – кивнула Линн, не желая выглядеть скептиком и стараясь поддержать энтузиазм дочки.
– А еще, мам, – продолжала Кейтлин, – один мужчина из Лос-Анджелеса терпеть не мог ходить по магазинам, а когда ему пересадили женское сердце, буквально не вылезает оттуда!
Линн усмехнулась.
– А ты что хотела бы унаследовать?
– Ну, я об этом думала. Например, рисовать не умею. Вдруг получу печень потрясающего художника?
Линн рассмеялась.
– Масса возможностей! Слушай, ты станешь просто чудом!
Кейтлин кивнула:
– Угу, с печенью мертвеца внутри. Правда, стану чудом, только чуточку желчным!
Линн снова расхохоталась, с радостью видя улыбку на губах дочери.
Когда смех умолк, внутри сжалось холодное стальное кольцо. Им обеим растолковали, что операция рискованная. Что-то может не получиться, и часто не получается. Есть реальная возможность, что Кейтлин умрет на операционном столе. Но без пересадки нет реальной возможности, что она проживет дольше нескольких месяцев.
Линн никогда не была прихожанкой церкви, но почти всю жизнь с раннего детства каждый вечер читала молитвы. Вскоре после смерти сестры перестала молиться. Вновь начала в последнее время, когда болезнь Кейтлин приняла серьезный оборот, хоть и не от всего сердца. Иногда хочется верить в Бога, переложить на Него свои заботы.
Она коснулась руки дочери. Живой прекрасной руки, которую сотворили они с Мэлом, возможно, по образу и подобию Божию, а может быть, и нет. Определенно по ее собственному. Может быть, Бог присматривает за своими созданиями, и, если пожелает выступить в роли хорошего парня, она примет Его с распростертыми объятиями. А если захочет свести ее с ума, надругаться над чувствами, над жизнью ее дочери, то пускай на дорогу идет, голосует.
Тем не менее у следующего светофора Линн ненадолго закрыла глаза и помолилась.
46
Рой Грейс, охваченный паникой, бежал по траве по краю утеса, отвесно обрывавшемуся вниз на тысячу футов, в лицо дул воющий ветер, не позволяя двигаться, так что он бежал на месте. А мужчина мчался к обрыву с ребенком на руках. С его ребенком. Грейс рванулся вперед, грубым приемом регбиста обхватил его за пояс, повалил. Мужчина решительно вырвался, перевернулся, держа ребенка, как мяч, который он не собирается отдавать, и покатился к краю. Грейс схватил его за щиколотки, дернул назад. Вдруг земля под ними подалась с громоподобным треском, огромный кусок скалы отломился куском засохшего кекса, и он полетел, полетел вместе с мужчиной и своим ребенком к острым камням и кипящему морю.
– Рой, милый! Рой!..
Клио.
Голос Клио.
– Рой, любимый, все в порядке!
Он открыл глаза. Увидел свет. Сердце колотится паровым молотом. Весь в испарине, будто лежал в ручье.
– Черт, – шепнул он. – Извини.
– Опять с горы упал? – мягко спросила Клио, заботливо на него глядя.
– С Бичи-Хэд.
Сон повторяется не первую неделю. Не просто из-за реально пережитого происшествия, но и из-за арестованного несколько месяцев назад, летом, чудовища. Тошнотворный зверь убил двух женщин в городе и пытался убить Клио. Он сидит за решеткой, не выпущенный под залог, но Грейс все равно вдруг занервничал. Сквозь гулкие удары сердца и шум крови в ушах прислушался к ночной тишине.
На часах 3:10. В доме тихо. На улице дождь.
Клио, беременная его ребенком, кажется ему еще беззащитнее. О чудовище он справлялся уже довольно давно, хотя на днях занимался бумагами для суда над ним. Сделал мысленную зарубку – в понедельник позвонить и убедиться, что он по-прежнему в заключении, что какой-нибудь тупоголовый судья его не выпустил, выполняя клятвенное обещание разгрузить переполненные английские тюрьмы.
Клио погладила его по лбу, на лице почувствовалось теплое дыхание, сладкий, слегка мятный запах, будто она только что почистила зубы.
– Извини, – повторил он чуть слышным шепотом, чтобы это не прозвучало назойливо.
– Бедняжка. Тебе слишком часто снятся кошмары.
Он лежал на влажной холодной простыне. Она права. Пару раз в неделю как минимум.
– Почему перестал ходить на терапию? – спросила Клио и нежно поцеловала в глаза.
– Потому… – Он передернул плечами. – Потому что она не помогает жить дальше. – Рой чуть подвинулся в постели, посмотрел вокруг.
Ему нравится белая спальня Клио – пушистый белый ковер на дубовом полу, белые льняные шторы, белые стены, несколько изысканных черных предметов мебели, включая черный лакированный туалетный столик, пострадавший во время нападения на нее.
– Одна ты помогаешь жить дальше. Тебе об этом известно?
Она улыбнулась.
– Время – лучший лекарь.
– Нет, ты. Я люблю тебя. Очень сильно. Никогда не думал, что снова смогу так полюбить.
Она смотрела на него, улыбаясь, медленно моргая.
– Я тебя тоже люблю. Даже больше, чем ты меня.
– Это невозможно.
Она приблизила к нему лицо.
– Вруньей меня называешь?
Он ее поцеловал.
47
Гленн Брэнсон лежал без сна в гостевой комнате в доме Роя Грейса, который сейчас стал его вторым домом, или, точней сказать, основной резиденцией. Каждую ночь одно и то же. Напивается в стельку, пытаясь свалить себя с ног, но ни выпивка, ни прописанные врачом таблетки не действуют. Тело, которое он прежде держал в форме, занимаясь дома или в спортзале, начинает утрачивать тонус.
"Разваливаюсь ко всем чертям на куски", – угрюмо думал он.
Сэнди оформила комнату в том же минималистском стиле дзен, что и остальной дом. У низкой постели вроде японского хлопчатобумажного матраса неудобное узкое изголовье, о которое он из-за высокого роста постоянно стукается головой, стараясь подтянуть ноги. Матрас тверже бетона, шаткий каркас скрипит при каждом движении. Он все собирается подтянуть гайки, но приходит со службы в таком отчаянном состоянии, что ничего не хочется делать. Половина одежды так и лежит в застегнутых на "молнию" пластиковых мешках в кресле в маленькой комнатке, к некоторым вещам он не прикасался несколько недель, хотя давно уже надо развесить их в почти пустом гардеробе.
Рой вполне прав, утверждая, что дом превращен в свалку.
3:50. Мобильник лежит рядом с постелью в надежде – в еженощной надежде, – что Эри вдруг позвонит, скажет, что передумала. Думала-думала – и поняла, что по-прежнему любит его, очень глубоко, хочет найти способ наладить семейную жизнь.
Телефон молчит – в эту и в любую другую проклятую ночь.
Сегодня была еще одна ссора. Эри разозлилась, что завтра он не сможет забрать детей из школы, а она хочет поехать на лекцию в Лондон. Возникли подозрения, прозвонил тревожный звонок. Она никогда не ездила в Лондон на лекции. Завела себя парня? С кем-то встречается? Расставание и без того тяжело, но мысль, что Эри может с кем-то встречаться, вступить в новые отношения, познакомить этого типа с детьми, просто невыносима.
Надо подумать. Надо как-нибудь сосредоточиться.
На улице два кота с воем бились друг с другом. Где-то вдали взвыла сирена. Дежурная бригада. Или "скорая". Он перевернулся, внезапно соскучившись по телу Эри. Испытывая искушение позвонить. Может быть…
Что? Ох, боже милостивый, как же они привыкли друг друга любить!
Постарался переключиться на работу. На свой разговор вчера вечером с женой пропавшего шкипера "Скуби". Дженет Тауэрс страшно расстроена. В пятницу была двадцать пятая годовщина их свадьбы. Заказали столик в ресторане "Мидоус" в Хоуве. Муж так и не вернулся домой. С тех пор от него нет никаких известий.
Она абсолютно уверена – с ним случилось несчастье. Смогла сказать только одно: в воскресенье утром звонила в береговую охрану, и офицер в ответ сообщил, что в пятницу в девять вечера "Скуби" проходила шлюз вместе с алжирским грузовым судном. Местные рыболовы обычно входят в шлюз следом за каким-нибудь грузовым судном, чтобы проскочить, не платя пошлину. На них никто внимания не обращает. С тех пор никто не видел ни шхуну, ни Джима Тауэрса. Береговая охрана не заметила никаких происшествий на море, сказала жена шкипера. Джим и шхуна буквально растаяли в воздухе.
Погружаясь в сон, Гленн кое-что вспомнил. Возможно, пустяк, ерунда. Но Рой Грейс дает ему уроки, обучая быть хорошим детективом, и один из них всплыл сейчас в памяти. Расчищай землю у себя под ногами. И он принялся вспоминать, как стоял утром в пятницу на причале Арлингтонской бухты, ожидая посадки на "Скуби". И заметил блик света на дальнем краю гавани за цистернами нефтеперегонного завода.
Утром в половине седьмого Гленн поставил полицейский "хёндэ" без опознавательных знаков на Кингсуэй. Вылез в сырых сумерках, перелез через невысокую стену, побежал, заскользив, по заросшему травой берегу за нефтяными баками, спустился до самого низа. На дальней стороне за серой водой виден склад пиломатериалов, портал подъемного крана, еще дальше – огни драги "Арко Ди", выгружающей последнюю партию песка. Слышен рокот ленты конвейера, шорох сыплющегося гравия.
Он отыскал то место, где садился на "Скуби" вместе с полицейской поисковой бригадой – прямо перед складом пиломатериалов, – рассчитал, где сверкнул отблеск, – между четвертой и пятой цистерной, – и направился туда.
Рыболовецкое судно тарахтело в утренней тишине. Над ним кричали чайки. Ноздри наполнились запахами гавани – гниющие водоросли, машинное масло, ржавчина, опилки, расплавленный асфальт.
Гленн направил себе под ноги луч фонаря, мельком осветил стенки белых баков. Их было шесть, и вблизи они оказались гораздо крупнее, чем показалось в пятницу. Он взглянул на часы. Остается полтора часа, потом надо спешить в управление. Опять посветил на мокрую траву, ища следы, которые еще могли остаться с пятницы. Вообще любое свидетельство. Вдруг увидел окурок. Возможно, ерунда, мусор. Но заповедь Роя Грейса вертится в голове, словно мантра.
Расчищай землю у себя под ногами.
Сержант опустился на колени, подцепил окурок пакетиком для вещественных доказательств, который захватил с собой просто на всякий случай. Над фильтром лиловыми буквами напечатано "Силк кэт". Через пару секунд попался второй. Той же марки.
Один окурок означал бы, что кто-то просто шел мимо. Два означают, что здесь кто-то ждал.
Он искал еще час. Больше ничего не нашел, но отправился в промокших туфлях на утренний инструктаж с ощущением удачи.
48
– Умоляю, скажите, что вы пошутили! – воскликнула Линн.
Она совсем вымоталась после бессонной ночи в кресле у кровати Кейтлин в маленькой, вызывающей клаустрофобию палате. На экране небольшого, плохо настроенного телевизора беззвучно крутится мультфильм. Капает вода из крана. Пахнет вареными яйцами с подносов с завтраком, жидким кофе и дезинфекцией. Не похоже ли все это на напряженную безнадежную ночь заключенного перед назначенной на рассвете казнью?
Всю ночь зажигались и гасли лампы. Постоянно кто-то входил. Кейтлин то и дело обследовали, делали уколы, давали таблетки, брали анализы крови и мочи. Над ее головой висит шнурок срочного вызова. Стоят пустые капельницы и ненужный дыхательный аппарат.
Кейтлин никак не могла заснуть, вновь и вновь повторяла, что у нее жуткий зуд, ей страшно и она хочет домой. Линн старалась ее успокоить. Заверяла, что утром все будет хорошо. Через три недели она выйдет из больницы с новенькой печенью. К Рождеству будет дома. Ну, не в Зимнем коттедже, а в нынешнем доме. Это будет лучшее в жизни Рождество!
Теперь в палате стоит Шерли Линсел. У нее нежно-розовое, типично английское лицо, длинные волосы. Она в той же самой белой блузке, вязаной розовой кофте и черных брюках, как при их первой встрече неделю назад – а кажется, прошел миллион лет. Только держится она иначе. Тогда была дружелюбна, а сейчас, в семь утра, холодная, отчужденная, виноватая. Линн пылала гневом.
– Мне чрезвычайно жаль, – сказала координатор. – К несчастью, такое случается.
– Жаль? Вы вчера вечером позвонили, объявили об идеально подходящей печени, а теперь сообщаете, что ошиблись?
– Нас известили о появлении подходящего трансплантата.
– И что случилось?
Координатор поочередно обращалась к Линн и Кейтлин:
– Судя по полученным нами сведениям, печень можно было разделить надвое, правую часть пересадить взрослому пациенту, а левую тебе, Кейтлин. Наш консультант с бригадой признали ее здоровой и подходящей для пересадки. Мы оцениваем размеры печени относительно веса тела. Но сегодня утром ее обследовал главный хирург и обнаружил более тридцати процентов жира. Он решил, что она для тебя не подходит.
– Я все-таки не понимаю, – твердила Линн. – Значит, вы ее выбросите?
– Нет, – ответила Шерли Линсел. – Ее пересадят шестидесятилетнему мужчине с раком печени. Это на несколько лет продлит ему жизнь.
– Потрясающе! – воскликнула Линн. – Отказываете моей дочери ради старика? Кто он такой? Наверняка какой-нибудь хренов алкоголик!
– Я не могу обсуждать с вами других пациентов.
– Нет, можете! – Линн повысила голос. – Можете, черт побери! Отправляете Кейтлин домой умирать, чтоб какой-то долбаный пьянчуга прожил еще пару месяцев?
– Прошу вас, миссис Беккет… Линн… это вовсе не так.
– Да? А как?
– Мам, – пробормотала Кейтлин. – Послушай ее.
– Я слушаю, милая. Очень внимательно слушаю. Только услышанное мне не нравится.
– Здесь все очень заботятся о Кейтлин. Не только по обязанности – для всех нас это глубоко личное дело. Мы хотим пересадить ей здоровую печень, дать наилучший шанс на нормальную жизнь. Зачем же пересаживать орган, который через несколько лет может выйти из строя, и ей вторично придется пройти через этот кошмар. Пожалуйста, поверьте, все хотят помочь Кейтлин. Мы ее очень любим.
– Прекрасно, – кивнула Линн. – Когда будет здоровая печень?