Пан Гжегош появился в баре ближе к десяти, расцеловал девушек, а мне вручил бутылку виски, которую, по его мнению, я честно заработал, денно и нощно охраняя важных сотрудниц "Солидарности". Я глянул ему в глаза – и не увидел в них и намека на злую иронию. А вскоре мы разошлись по домам. Проводив их до "свечки", я задержался немного на месте, и не зря: взгляд, которым меня, обернувшись, одарила Лидия, поддерживаемая под руку паном Гжегошем, был полон нежности и печали.
Глава одиннадцатая
Два следующих дня я работал в прямом смысле в поте лица – было душно. Ранее мы съездили с Антипом в "Лавку художника", где я приобрел все необходимое: и мольберт, и кисти, и краски…
Загрунтовав холст, я долго еще потом смотрел на него, тщетно пытаясь в ы с м о т р е т ь на нем Агнешку, и оставил эти попытки лишь тогда, когда заломило в глазах. Эскизы, поначалу радовавшие своей свежестью и новизной, успели уже примелькаться, и я теперь смотрел на них со все большим сомнением. Дело дошло даже до того, что в какой-то момент мне в голову пришла убийственная мысль: а к чему вообще сейчас пытаться писать Агнешку по памяти и ощущениям? Вот п р и д е т она скоро, и все устроится…
Это была, конечно, провокация со стороны подсознания. Некто, прятавшийся в подвале моего чердака вместе с омерзительными крысами и пауками, решил подкинуть мне эту мыслишку, а сам, скрестив руки на чахлой груди, устроился в колченогом кресле в ожидании представления, коего не дождался, так как я в сущности смирился и с э т и м.
Писалось мне тяжело, потому что голова была постоянно занята склокой между доводами "за" и доводами "против". Я дважды смывал уже написанное, и если в первый раз было ясно, почему, то во второй раз я не понял сам себя. И все же Агнешка, несмотря ни на что, потихоньку проявлялась на холсте, и, кажется, в том виде, который неясно маячил передо мной. И вот тут в какой-то момент меня словно осенило! Я вдруг понял, почему мне теперь так трудно писать Агнешку – потому, что со временем черты ее лица и весь ее образ не то, чтобы стерлись, но как-то затуманились в моей памяти. Именно в этом крылась причина всех моих творческих мытарств: я просто не хотел признаваться себе в том, что уже плохо помнил ее, и потому старался придумать новую Агнешку, в которой от той, прежней было не больше половины… И все же я был уверен, что будь у меня возможность в н о в ь ее увидеть живой хотя бы мельком, то я бы тотчас восстановил ее облик в мельчайших деталях.
Один раз меня навестил Антип. Он принес CD с записью выступления Коулмена Хокинса и Роя Элдриджа в чикагском "Оперном доме" (Opera House) в 1957 году, где им подыгрывали помимо прочих Стэн Гете, Оскар Питерсон и Лестер Янг. Несколько дней назад я пожалел, что в его коллекции нет этого диска, и на тебе – он его раздобыл и, скромно потупив взор, молча вручил мне. Я сейчас же поставил диск на антиповский же проигрыватель, посчитав, что заслужил небольшой перерыв.
Антип, увидев мольберт, спросил, можно ли взглянуть на картину, и я ответил: герою, совершившему подвиг, можно все, хотя смотреть там пока особо нечего. Он осторожно приблизился к холсту, постоял, откинув голову, затем отошел чуть в сторону, прищурился и поинтересовался, как будет называться картина?
– А г н е ц б о ж и й, – ответил я.
– Но она здесь выглядит иначе, чем на фотографии и на вашей прежней картине, – констатировал он. Этот скорбный взгляд – вы видели его у нее или сами нафантазировали?
– Видел, – соврал я. – Однажды она задумалась, вот тогда у нее и был такой взгляд – какую-то долю секунды.
В этот момент Хокинс и Элдридж исполняли "Time in my hands", и я вообразил, как было бы здорово, коли время действительно могло быть в чьих-то руках – например, в моих…
– Да, сказал Антип, – шлепнув себя по лбу, – чуть не забыл – профессор Перчатников вчера говорил с индусом и пригласил их на вторник. Они прилетят в полдень.
– Ну, Антиб-б Илларионович, мне тут с вами скоро не рассчитаться, – восхищенно произнес я. – И что – Перчатников сразу согласился?
– Нет, сказал Антип, – почесав нос. – Пришлось с ним поработать.
Я достал бутылку, хотя зарекся пить в те дни, пока писал, и мы приняли по дозе, более приличествовавшей двум монашкам, пригубившим малую толику перед отходом ко сну. Антип сидел как на иголках: вставал, подходил к холсту, топтался перед ним какое-то время и снова садился, несколько раз порывался что-то сказать, но в последний момент откладывал сообщение… Я спросил, не беспокоит ли его что-нибудь, и он тогда только решился. Беспокоит, подтвердил он. Ваша встреча с индусом беспокоит. То есть, не только с самим индусом, а с его женой.
– Вы понимаете, насколько деликатно вам придется вести себя? Профессор представит вас им, как своего коллегу… ну, он объяснит все завтра сам.
– Вы хотите сказать, что я буду исполнять в этой сцене у фонтана роль профессора-психоаналитика?
– Да, – кивнул Антип, проигнорировав мою иронию, – насколько я понял, в вашей роли не больше десятка слов, но вам придется выучить их наизусть. Особенно те места, где вы молчите, – не преминул он ответить мне колкостью.
После его ухода я, увы, не смог продолжить работу. Относясь не очень серьезно к перспективе встречи с в о з в р а щ е н к о й, как попросту назвал ее Антип, я пребывал в некотором смятении духа. Скепсиса теперь во мне поубавилось, да веры покуда не прибыло, но через три дня я должен буду либо поверить и м, либо лишить Агнешку хотя бы призрачного шанса.
Не сказав никому ничего, я поехал в Варну, но, не доехав до центра, попросил таксиста остановиться у дельфинариума. Дельфины здесь были ни при чем – мне хотелось прогуляться по приморскому парку.
Надо признать, он меня восхитил. Я бывал во многих известных парках – и в Одессе, и в Барселоне, и в Париже, и в Нью-Йорке, но нигде не ощущал такой гармонии между человеком и природой, нигде не встречал такой образцовой простоты, нигде не дышал так свободно и легко.
Примерно через полчаса неспешного шага я был в центре, и понятия не имел, куда вели меня ноги. Как вскоре оказалось, путь они избрали правильный: я вышел к храму. Это был кафедральный собор, построенный в византийском стиле века полтора назад. Я перекрестился и вошел. На входе в зал стоял священник в полном облачении и благословлял прихожан, помазывая при этом елеем. Я тоже подошел к нему, поздоровался по-болгарски ("Добре ден!"), назвался, он внимательно посмотрел на меня, спросил: "Россия? Хорошо…", благословил, помазал, улыбнулся… И мне вдруг захотелось поговорить с ним, посоветоваться, но позади меня стояли люди, и я, поклонившись, отошел, положив на поднос для пожертвований купюру в сто евро.
Купив затем свечи, я поначалу растерялся, не поняв, куда их ставить, и только потом заметил специальные ниши на внутренних краях здания. Свечи втыкали в толщу соли, и они стояли, мерцая мягким светом, в растворе из воды и воска.
Все внутри меня кричало: попроси Господа помочь тебе с Агнешкой, но едва я начал осенять себя крестным знамением, как почувствовал, что не смогу обратиться с т а к о й просьбой, и попросил благословения.
Уже на выходе ко мне подошел знакомый священник. Звали его отец Георгий, и он, взяв меня под руку, увлек в сторону.
– Мне кажется, у вас какие-то проблемы, – полуутвердительно сказал он, испытующе глядя мне в глаза.
Я хотел отнекаться, но в последний момент передумал.
– Скажите, батюшка, – спросил я, – то, что Иисус воскрешал из мертвых – это ведь не просто красивая сказка?
Он помолчал, потеребил слегка свою чернобурую бороду, и тихо произнес, касаясь моей руки:
– Вы хотели, чтобы кто-то воскрес из близких вам людей?
– Да! – вырвалось невольно у меня. – То есть, нет – просто мне в принципе важно знать, правда это или воодушевляющий вымысел?
– Вы верите в Бога?
– Верю.
– Тогда такой вопрос у вас не должен был возникнуть, – сказал он строго. – А если возник, то, значит, появились какие-то сомнения в вашей вере.
– У меня не в вере сомнения – в людях, – объяснился с запалом я. – Иисус ведь и сам был воскрешен Отцом Небесным, но под силу ли та к о е людям?
– Это ересь, брат мой, – сказал, слегка улыбнувшись, отец Георгий. – Людям такое не дано.
– А наука? Нанотехнологии? Биоинженерия? Параллельные миры? – не унимался я.
– Я не могу рассуждать на тему того, чего не знаю, – сказал он. – Передавайте привет России. Я учился там когда-то. И молитесь, молитесь почаще. Да благословит вас Господь!
Уходя из храма, я ощущал на спине его взгляд, и готов был побиться об заклад, что этот взгляд был сочувственно – недоумевающим…
После посещения собора я как-то по-новому посмотрел на холст, точнее, на то, что там проявилось. Скорбящее выражения лица Агнешки, подмеченное немедленно Антипом, я полагал теперь единственно уместным. Собственно, это было материализовавшееся предчувствие скорой беды. Интересно, подумал я, если не останавливать себя, то куда можно придти в своих домыслах? Ведь, не видел я никакого скорбного выражения на лице Агнешки, но будучи художником (не маляром?), действительно его домыслил. Я упорно старался создать с в о ю Агнешку, и если я в этом преуспею, то будет ли она доводиться хотя бы сестрой той, настоящей? Этот вопрос примирял меня с Перчатниковым и Антипом. И даже с их московским гомиком, который, не став гением, влез со свиным рылом в калашный ряд.
Так как с работой на сегодня было покончено, то я вызвал Антипа с гитарой, и мы попытались поимпровизировать, то и дело сводя всю свою импровизацию к нескольким джазовым стандартам.
Словом, выходило сугубо по-русски: что бы мы ни собирали, в итоге получался автомат Калашникова…
С выпивкой же никаких проблем не наблюдалось. На розливе был Антип, и я не вмешивался в его рецептуру, хотя содовой предпочитал лед, а бармен из французского ополчения считал иначе.
Я долго не ложился спать в тот вечер, ощущая необычный прилив сил. Наверное, так я чувствовал себя тридцать лет назад, когда шел на свидание с Лидией…
* * *
…Приезд пана Гжегоша и его по-хозяйски бесцеремонное обращение с моей новой любовницей разбудили во мне ревнивца. Слушая очередную алалу Курдюжного, я почти ничего не понимал в ней, хотя комбат говорил на русском языке и достаточно грамотно. Просто я думал совсем о другом – о том, как в знакомой мне постели пана Гжегоша актерствует сейчас Лидия, возможно, представляя на месте хозяина меня. Это предположение сказало много о моей скромности, и я даже усмехнулся невесело, весьма удивив парторга, который говорил, кажется, о правах и свободах, дарованных нам Конституцией.
– Чего ты ощерился? – спросил он мрачно. – Я что-нибудь, по-твоему, смешное сказал?
– Нет, – ответил я серьезно. – Просто вспомнил вдруг кое-что. Надо бы поговорить с девчатами о нашем Основном законе, тем более, что приближается годовщина его принятия. Они обещали еще и других привлечь на наши беседы.
– Это было бы неплохо, – одобрил комбат. – Работай, Тимофей, работай, а я тебе знатную характеристику сочиню.
И после этого каждый из нас снова занялся своим делом: Курдюжный – алалашничеством, а я – думами о несчастной Лидии…
Утром я первым пришел на завтрак, боясь пропустить моих королев. Они появились вдвоем к шапочному разбору. Агнешка вся искрилась и подпрыгивала на месте, а Лидия была спокойна и молчалива. Пока Агнешка бегала менять ложку, я спросил:
– Ты не заболела?
– Ну… – загадочно начала она. – Заболела, но не для всех.
– Так значит вчера…
– Нет, – сказала она, улыбнувшись, – нет…
Я готов был расцеловать ее, но прямо по курсу к нашему столику в припрыжку приближалась Агнешка, потрясая ложкой. Не успев сесть, пигалица заметила, что у нас закончились салфетки, и вновь ускакала.
– Это отговорка или… – продолжил я.
– А ты как думаешь? – вопросом ответила она и ущипнула меня за коленку.
– Я думаю, что если мы введем войска, то ему будет не до тебя, – сказал я.
– Вы собираетесь их вводить? – обеспокоенно спросила Лидия.
– Только в том случае, если этот кабан снова станет приставать к тебе, – сказал я. – У него что – жены нет? Вот пусть к ней и пристает, и то не более двух раз в месяц. Для пожилого дядьки это за глаза.
Лидия расхохоталась.
– Кабан, – повторила она. – Как смешно!
После завтрака мы с Агнешкой купались и загорали, а Лидия только загорала, не снимая юбки в симпатичный горошек. Пан Гжегош работал у себя в номере с документами, и это очень шло ему как видному политическому деятелю. А то уж я было собрался позвонить Леху Валенсе и рассказать всю правду о его коллеге из "Солидарности". Мне же можно было дурачиться с красотками хоть сутками напролет, и обращаться по этому поводу со стуком к моему начальству было бесполезно, потому что начальство вполне одобряло мое поведение.
Агнешка не оставляла меня в покое ни на секунду. На берегу она заставляла приседать с нею на плечах, а потом делать ей массаж, о котором черт меня дернул походя упомянуть. Массаж спины я ей делал плохо, двумя пальцами, но она так сладострастно вздыхала и стонала, что на нас стали обращать внимание. Лидия что-то резко сказала ей по-польски, та ответила с плутоватой ухмылкой, и чтобы пресечь ссору, я схватил Агнешку в охапку и потащил в море, где сначала устроил ей карусель, держа ее за руку и за ногу, а затем, раскрутив, бросил в воду. Она летела по воздуху метра три и визжала на весь божий свет. Результатом этого циркового номера был уход Лидии с пляжа. Когда, после десятка подобных трюков, мы наконец вышли из воды, Агнешка спросила:
– Тим, ты знаешь, ч т о с ней? – и, увидев, как я энергично покачал головой, открыла тайну. – У нее болит г о л о в а. Ты понял меня?
– А у тебя, сокровище мое, ничего не болит? – осведомился насмешливо я.
– Нет, Тим, у меня н и ч е г о не болит! – подчеркнуто радостно доложила она. – Со мной тебе можно делать все, что угодно: бросать, топить, душить. И вообще…
– Давай начнем с "вообще", – предложил я.
– Какой ты быстрый! – засмеялась она. – Это нужно заслужить. Лидия сказала тебе, что я еще девушка?
– Чего ради? – полуудивился-полувозмутился я. – С какой стати она должна была мне это сказать? Впрочем, если это так, то прими мои соболезнования.
– Старый башмак! – проворчала игриво Агнешка и стукнула меня по ноге. – Будто бы ты не хотел быть тем, кто…
– Да ни за какие коврижки! – отмахнулся я. – Все девственницы холодные, как утопленницы. Суеты много, а толка мало.
Она кинулась на меня, когда я еще не довершил фразы, с намерением всерьез поколотить, но попала лишь вскользь по лицу и увесисто по плечу, а дальше я арестовал ее кулачки, так она еще какое-то время пыталась достать меня ногами.
Тело ее было чертовски приятным на ощупь, я бы сказал – шелковистым. Такое ощущение возникло у меня, когда я еще массировал ее, но там были два пальца, а здесь – две ладони, под которые попадала не только спина, а и бедра, живот и даже мимолетно ее округлая и упругая грудь. Именно в этот миг она сбавила натиск и перестала молотить ногами, удивленно глянув на меня, но сладкий миг прошел, и все возобновилось с новой силой. В конце концов мне пришлось снова потащить ее в воду и несколько раз окунуть. Пляж, как нетрудно догадаться, превратился в партер летнего театра, и я бы не удивился, если, выходя из моря, услышал аплодисменты.
Агнешка меж тем успокоилась и, облизав губы, сказала:
– За это ты меня сегодня поцелуешь, – и, сделав паузу, добавила, озорно стрельнув глазами: – По-настоящему.
– А это как? – спросил я.
– Не в лоб, не в щеку, а в губы, – охотно пояснила она. – Долго, сильно и влажно.
– Ничего себе заявка! – сказал я. – Последний раз я целовался лет десять назад, надо бы потренироваться на ком-нибудь. А ты за это время возьми у пана Гжегоша соответствующее разрешение в письменной форме и с печатью "Солидарности".
– Я знаю, на ком ты можешь потренироваться – на Лидии, – деловито определила Агнешка. – У нее большой опыт, и я думаю, тебе она не откажет.
– А справка? – напомнил я.
И тут она коротко и бойко что-то бросила по-польски, и мне показалось, что я услышал в этом родное "а пошел ты…!"
Когда мы уходили, весь пляж провожал нас взглядами, полными досады на то, что вслед за цирком уезжают и клоуны. Уже на выходе нас догнал Пламен и сказал, что приготовил мидии по-португальски. Мы вернулись, он налил нам вина, поставил два больших блюда и включил негромко Телониуса Монка, имевшего дурную привычку из простой, ясной, спокойной мелодии делать законченную невротичку, напускавшую на все тумана и заметавшую повсюду следы. Сейчас же он был мне понятен, как никогда раньше, потому что моя теперешняя жизнь чем-то напоминала его манеру игры.
Пламен робел перед Агнешкой. Он смотрел на нее влюбленными глазами, и в эти минуты выглядел очень глупо. Обслуживая посетителей, разговаривая с ними, он держался дружелюбно, был предупредителен с дамами, ироничен с барышнями, корректен с мужчинами. При довольно красивой внешности он смотрелся к тому же элегантно и временами надменно. Однако, Агнешка все разом порушила, и в ее присутствии это был зачарованный тюнтяй, руки которого дрожали, а слова спотыкались одно о другое. Пигалица же обращалась с ним, как с работником общепита, делая вид, что ничего не видит и мало что понимает. Он был ее ровесником, с которым они когда-то сидели если не рядом, то в одно время на горшках, и поэтому представлял для нее мало интереса.
У "свечки" мы остановились, и она спросила:
– Ты придумал, где и когда мы будем целоваться?
– Через час у меня в номере, – неожиданно для себя сказал я.
Она с удивлением вскинула глаза, и где-то на самом их дне, возможно, притаился страх – игра заканчивалась раньше, чем она рассчитывала.
– Ты не шутишь? – спросила она с призрачной надеждой на продолжение игры.
– Нет, моя царица! – сказал я. – После обеда буду ждать тебя у большой клумбы. Увидев меня, пойдешь за мной. В номере, кроме нас, никого не будет.
Она подошла ко мне вплотную и, задрав голову, тихо проговорила:
– Тим, я боюсь…
– Раньше надо было бояться, – сказал я. – Все, иду точить ножи. Ух, и люблю же я глупых девчонок!
Это настолько успокоило ее, что она, толкнув меня в грудь, поскакала к подъезду и, обернувшись перед дверью, состроила мне смешную рожицу…
Дома меня ждали. Курдюжный завершал акт выпроваживания Гриши на прогулку, и судя по раскрасневшемуся лицу и суетливости, совсем недавно славно поприветствовал молдавского товарища, который все-таки слаб был на язычок.
– Тут земля слухом полнится, – начал он эпически, едва за Гришей закрылась дверь, – что ты кудесничал сегодня на пляже…
– Уже настучали! – хмуро сказал я. – Им-то какое дело? Я что, кого-то там насиловал? Побесились немного – так еще одну присовокупил, тоже помощница пана Гжегоша, по которой он страдает. Придет ко мне после обеда на разговор. Так что вы с Гришей погуляйте где-нибудь в окрестности с часок и, пожалуйста, не выглядывайте из-за кустов, а то еще вспугнете.
– Так это… – оглядываясь по сторонам, произнес комбат. – Прибраться бы надо.
– Ну, да, желательно, чтобы трусы с носками здесь не валялись где ни попадя, – сказал я строго. – Идите на пляж и ждите меня там.