Фрэнки над ним бился и ворочался во сне. Несколько раз Бар ударял хвостом по матрасу. Томас улыбнулся, представив ликующие лица детей, когда они обнаружат его поутру. Здесь. Между ними.
"Па-а-а-а-па!"
Пока они с ним, он никогда не будет один.
Двое стоят на подъездной дорожке, и только один притворяется, что он - человек.
- Моя мать, - говоришь ты.
- А что с ней?
- Просто она всегда говорила, чтобы я не делала такого.
- Люди вроде тебя не верят в таких, как я. Не по эту сторону стекла.
- Тогда я останусь здесь. Правда, никаких проблем.
- А как же кровь? Там везде кровь на тротуаре. Давай, давай заходи, не глупи.
Я улыбаюсь: так ли уж важно говорить тебе, что кровь не моя?
Вместо этого я говорю:
- Какой идиот.
Когда ты поворачиваешься, чтобы проводить меня, мои глаза представляют, что будет дальше. Ты даже придерживаешь дверь - с такой готовностью - кусок мяса.
Как мне описать это?
Я имею в виду, что ненавижу тебя, но на самом деле это не важно. Я думаю о Дамере, открывающем холодильник, по порядку расставляющем банки с содой. Для меня больше нет загадки в том, что он чувствовал, что думал, перечисляя свои свежезамороженные трофеи. Я знаю, что он, как и я, видел ужас в лицо. Он видел тебя так же, как вижу тебя я. И какая-то часть его отвращала свой лик от содеянного, сжималась в комок, терзаемая угрызениями совести. Какая-то часть его вопияла: "Что я наделал - что-я-наделал..."
Но, ты видишь, ему просто не важно.
Ты была всем. Корчилась, визжала - получеловек-полуживотное - животное на бойне, кукла. Ты значила для меня все. Вкус слюны, дрожь прикосновения, блеск глаз, горящий взгляд, упершийся в его брюхо. Единственное настоящее, подлинное.
А ему было не важно.
Глава 07
18 августа, 8.39
"Странно, должно быть, узнавать людей так, как это делаете вы..."
Это было первое, что сказала Сэм, когда они съехали с подъездной дорожки Томаса на следующее утро. Она прибыла в разгар кромешного утреннего ада. Фрэнки пребывал в одном из самых убийственных своих настроев - просто отродье, - и его бесконечные "Нет!" звучали по-шекспировски вселенским отрицанием. Создавалось такое впечатление, что его вопли обращены к Всемогущему Господу. Томас отволок плачущего сына к Миа, пока Сэм наблюдала за ними с подъездной дорожки, прислонившись к своему "мустангу".
"Минутку", - крикнул ей вконец выведенный из себя Томас, бросив на Сэм виноватый взгляд.
Рипли, разумеется, вела себя как сущий ангел. Она не Фрэнки, заверила Рипли Сэм, одарив ее солнечной безмятежной улыбкой и вежливо поздоровавшись под вой своего братца. Миа выглянул из своей двери с сеткой; выкидоны Фрэнки не произвели на него никакого впечатления. Он и не пытался скрывать своего интереса к Сэм, едва заметив, как дети прошмыгнули мимо.
- Фрэнки сегодня не с той ноги встал, - сказал Томас, хотя Миа достаточно было и одного взгляда, чтобы все понять. - Ну, совсем не с той. У меня теперь такое чувство, что мне следовало бы подстричь тебе лужайку.
- А у меня такое чувство, что мне следовало бы подстричь твою, - ответил Миа, внимательно оглядывая Сэм, как водитель грузовика, любящий прокатиться с ветерком.
Улыбнувшись, он помахал ей.
- Хм, по-моему, она перепутала адрес, как тебе кажется?
- Я-то все еще временами закладываю за галстук, - рассмеялся Миа. - Надо бы меня расследовать.
Томас улыбнулся и покачал головой.
- Куколка, правда?
Где-то в доме Фрэнки пронзительно кричал на Рипли.
- О нет, только не она. Она - лисичка.
- По-твоему, выходит, я - цыпленок?
Миа проигнорировал его слова, вместо этого крикнув Сэм:
- Держитесь основного потока и выедете прямехонько на восемьдесят седьмое!
Томас обернулся как раз вовремя для того, чтобы заметить улыбку Сэм и кивок, означавший сомнительную благодарность.
Теперь, сидя в машине рядом с ней, Томас обдумывал ее слова, стараясь противиться очарованию Сэм. Солнечные лучи струились на нее, но их ослепительное сияние умерялось тонированным лобовым стеклом. Облегавшие бедра и талию черные как уголь юбка и пиджак казались раскаленными. Она с ног до головы выглядела с иголочки, и даже запах нагревшейся на солнце ткани вызывал у Томаса приятное, щекочущее чувство новизны.
- Сомневаюсь, что я так уж хорошо "знаю людей", - сказал он, глядя в окно на промелькнувшее мимо кирпичное бунгало. Мать семейства в садовых перчатках и фартуке пронеслась за стеклом. Она сердито выговаривала плачущей девочке, которая держала сломанный цветок: "Только посмей еще разок!.."
Томас чувствовал себя таким же подавленным, будто отчитывали его.
Сэм с сожалением улыбнулась. Все словесные пути вели к Нейлу; она знала это не хуже Томаса.
- Ну, - запинаясь, произнесла она, - можно знать и можно знать...
Привлекательным в профессии когнитивного психолога было то, что вы наизусть знали и могли безболезненно обойти вопросы, которые люди обычно задают в трудных ситуациях, - особенно все разновидности вопроса: "Как я мог так сглупить?" Томас точно знал "как": он был человеком, а люди просто ужасны, когда дело доходит до самооценки и способности самообольщаться. Склонность верить льстивым утверждениям - что ты страшно много знаешь про все, что нужно знать им, что ты гораздо умнее, нравственнее, искуснее прочих - присуща всем и каждому.
Томас никогда не подозревал Нейла, поскольку всегда считал, что он, Томас, на очко впереди. Каждый считает, что на очко впереди всех остальных, и начинает сердиться, когда все оказывается наоборот. Как бы он ни любил Нейла, Томас всегда испытывал "жалость" к нему - нет, вы только подумайте, жалость! Нейл казался злополучным, несчастным со своим смещенным чувством уверенности в себе, узким взглядом на карьеру, с его неспособностью "расти". Подобно всякому другому, Томас превратил себя в глашатая того, что есть истина, а Нейл, бедняга Нейл, просто не соответствовал...
И вот теперь - такая издевка!
За окном проплывал Пикскилл: асфальт и бетон, рекламки розничных распродаж со скидкой, треплющиеся на ветру. Томаса охватило неистовое желание завопить. Это было безумие - бросаться в такой водоворот. И минуты не проходило, чтобы перед глазами у него не вставал образ Синтии Повски или, что еще хуже, Питера Халаша и Бобби Сойер... Что делаете вы, когда мир летит ко всем чертям, что делает в таких случаях любой здравомыслящий человек? Вы отступаете, сжавшись, прячетесь там, где чувствуете себя в безопасности - дома, - с теми немногими, в ком вы не сомневаетесь, которые зависят от вас точно так же, как и вы - от них...
Кстати, что он делает здесь? Гоняется за юбкой? Что может быть большей глупостью?
Полный идиотизм.
- Э-эй, где вы, профессор? - позвала его Сэм.
Томас откашлялся, провел ладонью по лицу. Сердце замерло у него в груди, пока он медленно, изучающе разглядывал ее профиль. Широко раскрытые голубые глаза внимательно следили за дорогой. В солнечном свете завитки волос, как спираль лампы, вспыхивали над чуть вздернутым носом.
Томас втянул воздух. Сэм пахла вишнями.
- Простите, агент.
"Надо было остаться с детьми".
- Боюсь, мне придется еще немного поднапрячь вас, профессор, - сказала Сэм, не отрывая глаз от расстилавшегося перед ними залитого солнцем пейзажа.
Приглушенно работало спутниковое радио. Голос из ток-шоу взволнованно парил над окружающими дорогу звуками, трепетно рассказывая о хаосе в китайской экономике.
- ...саморегулирующиеся системы требуют прозрачности и гибкости.
- То есть, иными словами, демократии.
- Именно... Может быть, прежде чем информационные техноло...
Томас лениво проводил взглядом бензозаправочную станцию "Эксон мобил", подобную детской игрушке, ярко блестящей под темной хвоей столпившихся над ней елей. Вместо ответа он поймал себя на мыслях об ископаемом топливе, динозаврах, потом об археологах, устало бредущих сквозь песчаные бури пустыни Гоби...
- Хотите немного чипсов? - спросила Сэм, чтобы как-то его разговорить.
Она выудила из своей битком набитой сумочки хрустящий пакетик. Дразня, помахала им, так, словно Томас был угрюмым десятилетним подростком.
Добрые старые "Фритос".
- Нет, спасибо, - ответил Томас.
- Уве-е-е-рены?
Томас покачал головой и хмыкнул.
- Что вы хотите спросить, агент?
Сэм опустила пакетик на сиденье и пожала плечами.
- Боюсь, опять про Нейла. То, что вы, психиатры, называете "навязчивыми идеями", мы, федералы, называем "платой за аренду". Мне нужно знать, в каком мире он живет. Хочу пробраться в его внутреннее пространство.
- Подвиг, и не из легких, - сказал Томас. И после минутного колебания добавил: - Вы ведь достаточно разобрались в существе спора?
- Думаю, да, -задумчиво ответила Сэм. - Просто не понимаю, как кто-то мог... мог...
- Поверьте, это так.
Сэм кивнула.
- Судя по вашим вчерашним словам, Нейл представляется себе этаким миссионером, в поте лица распространяющим дурные вести. Вот почему я была так взволнована. Иными словами, умение свести концы с концами для нас, следователей, не менее важно, чем вам, психологам, докопаться до правильных мотивов. Без мотива все теряет смысл.
- И что дальше?
- Так вот, вчера вечером я думала... Нейл ведь не может быть миссионером, правда? Разве из этого не следует, что у него есть своя цель? И разве не об этом весь ваш спор, не о том, что все бесцельно?
Томас ошеломленно посмотрел на нее, обдумывая всю тщетность того, что собирался сказать. В людях была заложена схема, не только заставлявшая их действовать под чужим влиянием и мыслить узко, но и считать себя самыми свободомыслящими и неподвластными влиянию извне. Род человеческий был в буквальном смысле предназначен для легкого и бесповоротного программирования. Даже знание этого практически ничего не меняло. Можно было до бесконечности показывать им результаты различных исследований, они все равно продолжали винить другого, чужое мнение, иную книгу с регулярностью, какую можно было бы ожидать от механизма.
Томасу хотелось считать, что Сэм не такая, - почти так же, как хотелось считать другим себя.
- Вот я и говорю, что добраться до замыслов Нейла не просто.
- Просто никогда не бывает, профессор.
Томас помолчал, подыскивая нужные слова. Бормочущий радиоголос произнес: "...И это стало катализатором кризиса иностранных резервов".
- Помните, что я сказал вам в баре? - раздумчиво начал он. - Насчет мозга и эволюции?
- Что сознание это такое предательски обманчивое болото? Потому что оно еще слишком молодо.
- Именно. Эволюция - беспорядочный, болезненный процесс, требующий целых эпох для того, чтобы добиться изменений какой-либо конкретной адаптации. Возьмем пример относительно недавней адаптации. Скорее всего, вы ожидаете, что сознательное переживание - или что бы ни происходило с нами в данный момент - окажется относительно грубым, имеющим низкий уровень разрешения. И, нравится вам это или нет, таковы позиции науки о мышлении...
Томас помолчал, мысленно перебирая набор трюков, с помощью которых наглядно демонстрировал этот тезис студентам.
- Ну, к примеру, скажите, каково поле вашего цветного видения?
Сэм нахмурилась и пожала плечами.
- Все цветное... А что?
Томас выудил из кармана блейзера одну из своих ручек.
- Не подсматривать, - сказал он. - Просто продолжайте следить за дорогой и скажите, какого цвета моя ручка.
Он поднял ручку так, чтобы она находилась в пределах бокового зрения Сэм. "Бик", сделано в Индии.
Сэм улыбнулась, стараясь как можно больше сосредоточить боковое зрение.
- Да, вопросик, - сказала она. - Но я почти уверена, что она синяя... Точно. Синяя.
Томас дал ей ручку. Она была ярко-красной.
- На самом деле мы живем в первичном черно-белом мире, цветовой контур нашего зрения узок и направлен непосредственно перед нами. Остальное - догадки нашего мозга. И это только верхушка айсберга. Невнимательная слепота, переменная, маскирующая перцептуальная асинхронность и так далее и тому подобное. Вы могли бы сделать карьеру, всего-навсего перечисляя виды зашоренности или прямой иллюзорности нашего сознания. Зазор между информацией, которая, как нам кажется, поступает извне, и той, к которой мы действительно имеем доступ, крайне расплывчат. Поэтому большинство исследователей, занимающихся проблемами когнитивной психологии, определяют ваши переживания на данный момент - ваш "сенсориум", как они любят это называть, - как некую "великую иллюзию".
- А мы просто называем их "свидетелями", - съязвила Сэм.
- Затем мы имеем дело с запаздыванием в обработке данных, фактом, что все окружающее, - Томас обвел взглядом окрестности, - уже произошло, прежде чем мы успели это пережить. Если бы вы вывернули наперерез встречному потоку транспорта, мы не погибли бы мгновенно, мы погибли бы на несколько миллисекунд раньше.
И, словно в подтверждение его слов, прямо перед носом вынырнул обгоняющий их восемнадцатиколесный грузовик, так что Сэм пришлось резко сбавить скорость. Пыльный хвост, оставляемый дальнобойщиком, поглотил их.
- Если все так плохо, - спросила явно рассерженная Сэм, - то почему нам так не кажется?
- А как по-другому? Это наша единственная система координат.
По ее взгляду Томас понял, что она не столько смотрит на удаляющийся грузовик, сколько наблюдает за тем, как она наблюдает. Он помнил о собственной реакции на подобные факты во время первых занятий. Он всегда был склонным к размышлению парнишкой, но тогда впервые заметил, что куда больше заворожен самим переживанием, чем его составляющими. В частности, он помнил, как проверял поле собственного зрения, пытаясь вникнуть в механизм его "ускользания" без всякой видимой границы. Все вдруг показалось одновременно фиктивным и невозможным, словно на нечто чудовищное плеснули краской, сквозь которую проступили его очертания. Причем быстро, ужасающе быстро. Психологи называют подобные случаи "дереализацией". Ирония заключалась в том, что они использовали этот термин для описания некоего умственного расстройства, тогда как он был почти так же точен, как любое сознательное переживание.
Это здорово напугало его - настолько, что он дал зарок три месяца не прикасаться к наркоте.
- Сознание - это конечный пользователь, - продолжал Томас, - и в качестве такового не преуспело. От всего объема получаемой информации наш мозг отщипывает каждую секунду, крошит ее, и лишь крохотным, обрывочным частицам суждено стать сознательным переживанием. По оценкам некоторых - одной миллионной.
Сэм, глядя на дорогу, покачала головой.
- Но... чувствуешь это совсем по-другому. То есть я имею в виду, что вот она я, нахожусь в реальном мире, вижу все, что мне нужно видеть, еду на встречу с Маккензи и слушаю ваш бред...
- Вы когда-нибудь слышали о так называемом "слепо-зрении"?
Она коротко усмехнулась: что, совсем меня за идиотку считаешь?
- Да, кажется, видела в каком-то фильме про кун-фу. Слепые, которые могут видеть... что-то в этом роде, да?
- Это вполне реальное явление, которому подвержены люди с травмами первичной зрительной коры. Некоторые могут прекрасно ориентироваться в различных помещениях, несмотря на полное отсутствие зрительных восприятий, или пригнуться, когда в них бросают подушку. Отмечены даже случаи, когда люди рисуют картины того, чего не могут видеть.
- Значит, вы хотите сказать, что их мозг может видеть, хотя сами они - нет? Так же, как мозг Гайджа узнал Нейла, хотя сам Гайдж не смог этого сделать?
- Именно.
- Слишком получается мудрено.
- Есть и другие формы. Люди, которые слегка притопывают в такт музыке, хотя считают ее непонятной. Люди, которые корчатся, как в агонии, хотя не испытывают ни малейшей боли.
Выглянув в окно, Томас мельком заметил нескольких детишек, исчезнувших под сенью деревьев, окружавших дорогу, как склоны каньона. Он повернулся, чтобы заглянуть за стволы, но тропинка, по которой они, по всей видимости, шли, слишком быстро скрылась из виду.
- В действительности нигде в мозге нет такого места, где могло бы концентрироваться сознание, - продолжал Томас, - но в том, что касается доступной ему информации, оно строго локализовано. Нам, североамериканцам, воспитанным на доктрине ложной вседоступности, особенно тяжело проглотить такое, но если вы повнимательнее присмотритесь к решениям, которые принимаете, даже таким нехитрым, как оторвать задницу от дивана, то ясно увидите, насколько сознательное переживание посещает нас постфактум. Вам хочется встать с дивана - и вот вы уже стоите и доверяете себе только после свершившегося факта. Очень многое из того, что мы делаем - фактически, - просто принимает личину сознательного переживания, которому мы верим.
- И все-таки все это не может быть так ужасно, - сказала Сэм. - Просто не может. Я мыслю, стало быть, я существую. Я чувствую, как глупо это звучит, но ведь это правда, разве нет?
- Допускаю, что это тот самый случай. Но одно дело философское утверждение и совсем другое - противоречащие ему результаты научных исследований. Пожалуй, было бы несколько точнее выразиться так: "Оно мыслит, следовательно, я существовал".
Сэм медленно сдвинула брови.
- Итак, мы опять вернулись к личности?
Вопрос прозвучал довольно резко. Какое-то время они ехали молча.
- А теперь подумайте об этом серьезно, - сказал Томас - Вся ваша жизнь, все, что вы видите, осязаете, слышите и пробуете на вкус, все, что вы думаете, управляется этим комочком слизи, вклинившимся в ваш мозг, так называемой таламокортикальной системой. Для вас дорога широка настолько, насколько вообще может быть широкой такая дорога, небосвод высок настолько, насколько это возможно. Но, по сути, ваша визуальная связь с этими вещами меньше ногтя на вашем мизинце. Когда я хватаю вашу руку, вы переживаете это на полсекунды позже свершившегося факта. И вся обработка, которую производит нервная система, обработка, делающая это переживание возможным, - мы говорим о наисложнейшем механизме во всей изученной Вселенной, - абсолютно незрима. Все мы - звенья Великой Цепи, сковывающей нас: мы десинхронизированы, обмануты, так же непрочны, как паутина, загнаны и запрограммированы - бессильны. Ваше экспансивное, далеко идущее переживание не более чем пылинка, тусклое необъяснимое свечение, пробивающееся сквозь невозможную тьму. Вы прокладываете себе путь сквозь мечты, Сэм, сквозь дым и...
Внезапно машина замедлила ход и съехала на обочину. Под колесами захрустел невидимый гравий. Высокая летняя трава прошелестела по крыльям и дверцам.
- Во-о-о-т так, - сказала Сэм, остановив авто. - И все-таки чудно это как-то.
- Вы сказали, что хотите знать, что думает Нейл.
- А может, это мой мозг сказал. - Она взглянула на него исподлобья. - Сомневаюсь, что хотя бы заикнулась об этом.
Томас рассмеялся.