* * *
Как всегда, слезы заструились по щекам неиссякаемыми потоками. Лорен закрыла лицо руками и постаралась плакать молча.
На часах было сорок пять минут второго ночи. Лия спала в своей комнате.
Душевная боль никогда не унималась… никогда… Каждый раз рана оказывалась такой же кровоточащей, как и в самый первый раз.
Люди часто пытались утешить Лорен, говоря, что со временем боль пройдет, что время лечит любые раны. Люди, верившие в это, никогда сами не испытывали подобной душевной боли. Эта боль была похожа на инородное существо, живущее у нее в груди. Оно постоянно напоминало о себе, неистово дергалось и… не давало умереть… А хотелось бы умереть…
Она плакала… плакала… плакала… Женщина постаралась заглушить рыдания, рвущиеся из груди. Лорен не хотела, чтобы Лия услышала, как она плачет. Она должна быть как скала, за которую младшая дочь всегда может спрятаться. Ей ни в коем случае нельзя расклеиваться!
Женщина схватила несколько бумажных салфеток "клинекс" и высморкалась. Затем она взяла со стола стакан с водкой и стала пить ее, словно это была вода.
Алкоголь не сразу ей помог.
Лорен выпила все до дна, но чувство вины, отчаяние, страх за Лесли и Лию, страх за себя не покидали ее. Женщине казалось, что чья-то огромная рука раздробила ей ребра и теперь рвет в клочья сердце.
Все, что ей оставалось, - это ждать прихода спасительного оцепенения.
8
- Тебе нельзя никуда идти, Лесли, - сказала Лия. - Папа запретил тебе выходить из дома. Я слышала, что ты наказана. Думаю, даже соседи это слышали. Все в городе уже знают о том, что тебя наказали.
Лесли, прихорашиваясь перед зеркалом в ванной комнате, бросила на младшую сестру косой взгляд.
- Папы сейчас здесь нет, - заявила она, - мамы тоже. Они не узнают.
- Я здесь, - возразила Лия. - Я узнаю.
Лесли закатила глаза.
- Почему ты такая правильная? Просто мисс Паинька Две Туфельки. Я иду на матч по софтболу. Кому какое дело?
- Тебя наказали, - повторила Лия, не понимая, почему старшая сестра не видит в своем поведении ничего особенного.
Ее никогда не наказывали, не заставляли сидеть дома. Лия никогда не задумывалась над тем, как бы она себя вела, окажись наказанной. Чтобы быть наказанной, надо нарушать правила. Если будешь нарушать правила, мама и папа в тебе разочаруются. Лия не хотела, чтобы ее родители в ней разочаровывались.
Лесли зевнула.
- Ты еще ребенок, Лия. Конца света не будет, если ты нарушишь какое-нибудь глупое правило. Ну и что, что папа на меня рассердился? Он посердится, а потом пересердится.
Лия нахмурилась, выражая тем самым свое неудовольствие, но при этом благоразумно наклонила голову так, чтобы старшая сестра этого не увидела. Лия не любила огорчать не только родителей, но и сестру.
- Ты ведь никому не скажешь? - спросила Лесли.
Старшая сестра оценивающе разглядывала свое отражение в зеркале. Она со всей тщательностью оделась в шорты цвета хаки, пенни-лоуферы и легкий, несколько мешковатый черный свитер с открытыми плечами поверх ярко-розовой майки с круглым вырезом. Девочка расчесала свои длинные черные волосы и стянула их сзади в конский хвост розовой вязаной резинкой. Челка обрамляла большие голубые глаза.
Лия молчала.
- Ты еще ребенок, - констатировала Лесли. - Я буду дома раньше, чем они вернутся домой.
Провожая старшую сестру, которая уезжала от дома на своем велосипеде, Лия в глубине души надеялась, что Лесли опоздает. Пусть опоздает к ужину на несколько часов. Пусть попадет еще в бо́льшие неприятности, чем сейчас.
Лесли становилась все меньше и меньше, пока не скрылась из виду.
Домой она не вернулась.
* * *
Лия приподнялась в кровати, жадно хватая ртом воздух. Сегодня, как, впрочем, и в другие ночи, она оставила свет включенным. В детстве Лия никогда не боялась темноты. Теперь она ее боялась из-за снов, которые приходили вместе с ней.
Слезы катились по ее лицу. Девочка, согнув ноги в коленях, прижала их к груди и стянула одеяло к подбородку. Чувство вины было подобно куску, застрявшему у нее в горле.
Лия понимала, что она не желала сестре зла, но избавиться от душевных терзаний не могла. Сейчас ей исполнилось почти столько же, сколько было Лесли в тот страшный день, но после ночного кошмара она чувствовала себя ребенком, не старше той девчонки, с которой навсегда распрощалась старшая сестра.
Ей ужасно хотелось поплакать, но не в одиночестве. Плакать в одиночестве - последнее дело. После этого всегда впадаешь в черную тоску, чувствуешь себя опустошенной и всеми покинутой, кажется, будто бы земля под ногами открылась и ты падаешь в черную бездонную дыру.
Если бы папа был жив, она бы сейчас пошла к нему, попросила обнять и успокоить ее, но с мамой Лия общаться не хотела. Оба ее родителя страдали после исчезновения Лесли, вот только страдание это по-разному в них проявлялось.
Папа ходил грустным и потерянным, а мама не находила себе места от злости и обиды. Мама боролась с болью, а папа дал горю постепенно себя сломать. Иногда Лия сердилась на папу за то, что он сдался и оставил их. Почему он не подумал о том, что его младшая дочь достойна того, чтобы продолжать жить ради нее? Любил ли он Лесли так сильно, что не представлял себе жизни без нее?
Слезы дрожали на кончиках ее ресниц. Лия чувствовал себя такой одинокой! Ей не хотелось идти к матери, но девочка все же встала с постели и вышла в коридор. Из кабинета, в котором Лорен работала над книгой, лился свет. Медленно, с видимой неохотой девочка направилась к двери. Она вся напряглась, стараясь ступать как можно бесшумнее.
Подойдя к двери, она остановилась и затаила дыхание. Девочке не хотелось стучать. Ей не хотелось ничего говорить. Лия изо всех сил старалась не расплакаться. Казалось, еще немного - и слезы потекут из глаз. Что ей сейчас на самом деле хотелось, так это чтобы мама пришла к ней в спальню, узнала, как она, и обняла ее… Но этому не бывать… этого никогда не случится…
Горькая обида и отчаяние навалились на девочку с новой силой. Лия услышала, как за дверью плачет мама. Она, как и дочь, старалась заглушить рыдания. Слезы побежали по щекам девочки.
Лия прислонилась к стене, задрала на себе футболку и, прикрыв лицо тканью, расплакалась.
Она не может идти к маме. У нее свое горе, свое чувство вины, своя собственная борьба с отчаянием. Лия не должна взваливать на плечи мамы еще больше ответственности.
Она хотела бы поделиться с Лорен своим горем, но не имела на это права.
Помедлив, девочка на цыпочках вернулась к себе в спальню. Схватив с кровати подушку, Лия свернулась калачиком на стоящем у окна мягком стуле и дала волю горю. Чтобы заглушить плач, она рыдала в подушку.
Лия оплакивала себя, свое одиночество, чувство своей никчемности и бесполезности. Она оплакивала отца, который ее покинул, и сестру, которая ушла от них навсегда. Она плакала от горя, боли и гнева. Чувства были настолько сильными и всепобеждающими, что они одновременно сломали и заполнили ее. Давление изнутри казалось невыносимым, и Лия не знала, что делать. Иногда у нее возникало ощущение, причем довольно часто, что она может умереть от этого.
Отчаянно желая положить этому конец, Лия отбросила подушку в сторону и выдвинула ящик ночного столика, в котором лежала книга в мягкой обложке. Вот уже почти два года она притворялась, что читает эту книгу. Схватив ее, Лия бросилась в ванную комнату. Там, сев на край ванны, она приспустила свои пижамные штаны.
Тонкие, темные, уродливые на вид шрамы длиной в дюймы шли горизонтальными линиями вдоль низа ее гладкого, мягкого на ощупь живота. Каждый шрам полностью повторял очертания других. Шрамов было много. Одни давно уже зарубцевались, другие были свежими, третьи успели зажить, но их недавно снова углубили. Лия уже сбилась со счета, пытаясь пересчитать свои шрамы.
Между страницами книги она прятала лезвие бритвы. Лия осторожно взяла его, зажав между большим и указательным пальцами. Предвкушение облегчения, которое принесет ей боль, сразу же успокоило девочку. Она задышала ровнее, ловя взглядом отражающийся от стали блеск. Сердце забилось спокойнее в груди. Прижав кромку лезвия к животу, она нанесла очередную рану.
Боль была сильной и отрезвляющей. Девочка как завороженная наблюдала за тем, как из раны засочилась алая кровь. Казалось, вместе с ней из ее тела сочится душевная боль. Страшная сила, еще минуту назад сдавливавшая ей грудь, куда-то исчезла, словно воздух из проткнутого шарика.
Облегчение было неимоверным. Девочка почувствовала слабость и легкое головокружение. Она тяжело дышала, словно только что участвовала в спринте.
К сожалению, как всегда, это облегчение оказалось недолговечным. После странной, хорошо знакомой ей по прошлому эйфории пришли стыд и отвращение.
Что с ней такое? Почему она занимается этой мерзостью? Если кто-нибудь об этом узнает, люди решат, что она больная на голову. О маме и говорить нечего. Лия даже представить себе не могла, что произойдет с мамой, узнай она о том, что делает ее дочь.
Впрочем, несмотря на чувство стыда, девочка понимала, что будет повторять это снова и снова… Ощущение пустоты и отвращение к самой себе, которые следовали после нанесения раны лезвием бритвы, были ничем по сравнению с теми ужасными терзаниями, которые доводили ее до этого.
Чувствуя полный упадок сил, Лия промыла рану и залепила ее медицинским пластырем. Смыв кровь с лезвия, она снова спрятала его между страницами книги. Затем девочка вернулась в кровать, легла, свернувшись калачиком, обняла подушку так, словно это был плюшевый мишка, и попыталась заснуть.
9
Роланд Балленкоа любил работать по ночам. Ночью все кажется каким-то особенно таинственным. Мир уже не настолько переполнен людьми. Чем меньше людей суетится в потоках жизненной энергии, тем больше для него останется. Ночью Балленкоа чувствовал себя сильнее и куда могущественнее, чем днем.
Ночью весь мир превращался в его темную лабораторию. Накануне вечером он несколько часов проявлял пленку, которую отснял за день, а затем наступало время прогулки, во время которой его глаза заменяли ему объектив фотоаппарата.
Ночь выдалась прохладной. Балленкоа порадовался тому, что, выходя из дома, он накинул на себя темную толстовку с капюшоном. Сев в свой автофургон, мужчина проехал несколько кварталов до того места, где побывал днем. В некоторых окнах расположенных возле колледжа домов, несмотря на поздний час, до сих пор горел свет, зато уличные фонари уже погасли. Роланд остановил машину у бровки тротуара в одном из переулков и выбрался наружу.
Ночные прогулки нравились ему. Мужчина с удовольствием разглядывал архитектуру встречающихся на его пути зданий. Эта часть города представляла собой мешанину разнообразных стилей. Попадались дома, выдержанные в викторианском стиле, а также в стиле испанского барокко и крафтсмен. Их строили здесь в конце двадцатых и начале тридцатых годов. В пятидесятые предпочитали странные, в стиле ранчо дома, которые совсем не гармонировали с окружающим их архитектурным ансамблем.
Здесь росли высокие деревья и густые живые изгороди. Здесь легко было следить за кем-то, оставаясь незамеченным. Здесь он мог передвигаться, не привлекая излишнего внимания. Для наблюдателя это то, что нужно.
Роланд уже приезжал сюда днем сегодня и позавчера. Припарковав свой автофургон у тротуара, он наблюдал за сновавшими туда-сюда людьми. Большинство из них составляли студентки, многие даже очень симпатичные.
В этом отношении Мак-Астерский колледж был уникален. Летом здесь было не менее оживленно, чем во время учебного года. Славившийся своими музыкальными традициями Мак-Астерский колледж принимал у себя каждое лето фестиваль, на который съезжались люди в буквальном смысле со всего света. Многие знаменитые исполнители классической музыки приезжали по этому случаю в Оук-Кнолл, а потом оставались на время, работая по программам летнего обучения.
Наблюдая за жителями этого переулка, Роланд Балленкоа пришел к выводу, что во многих здешних домах живут студенты. Так, к примеру, вон в том большом угловом доме в викторианском стиле обитает женское общество.
Сойдя с тротуара, мужчина накинул на голову капюшон и зашагал по аллее.
С тыльной стороны строения не было ни забора, ни калитки. Кусты живой изгороди создавали ощущение приватности, но кончались у подъездной дорожки, которая вела к большому гаражу, теперь переоборудованному в огромную прачечную, обслуживающую обитательниц дома.
Боковая дверь не заперта. Свет нигде не горит. Не слышно шума стиральных и сушильных машин. Роланд проник внутрь прачечной и вытащил из кармана электрический фонарик. Пятно бледно-желтого света вырвало из тьмы две стиралки, две сушилки и два длинных стола из нержавеющей стали в центре помещения для сортировки и складывания белья.
На столе стояла бельевая корзина с выстиранными и высушенными, но не сложенными полотенцами. На полу возле одной из стиральных машин лежал целлофановый пакет с бельем для стирки. На нем несмываемым маркером было написано "Рэни Паквин".
Схватив пакет, мужчина уселся на одном из разномастных мягких стульев, выстроенных в ряд у стены в конце комнаты. Зажав фонарик зубами, он открыл пакет и принялся рыться в грязном белье.
Футболки, шорты цвета хаки, джинсы, белая теннисная форма… На дне он нашел то, что искал: несколько малюсеньких шелковых трусиков. Джекпот.
Выключив фонарик, Роланд сунул его обратно в карман толстовки. Выбрав трусики по вкусу, мужчина зарылся в них лицом и глубоко вдохнул, желая почувствовать запах девушки. Затем он провел шелком по лицу и, найдя то место, которое должно было касаться девичьей промежности, прижал его к носу и рту. Свободной рукой мужчина расстегнул молнию на джинсах, схватил свою напряженную плоть и, обернув ее другими трусиками, начал себя ласкать.
Запах был для него небом и адом, удовольствием и мучением, сущей отравой… Он проник ему прямо в голову. Роланд полизал ткань, а потом попробовал ее на вкус. Лаская свой член, он принялся сосать шелк. Вскоре все его тело напряглось, Роланд застонал и кончил прямо на зажатые в кулаке трусики.
На минуту он позволил себе расслабиться, откинувшись на спинку стула. В нос ударил запах собственного пота и спермы. Несмотря на эйфорию, он чувствовал себя очень слабым и опустошенным.
После нескольких секунд блаженства Балленкоа вытерся женскими трусами, а затем запихнул их как можно глубже в пакет с грязным бельем Рэни Паквин, запрятав в комке лифчиков и другого нижнего белья. Оставшиеся женские трусики он засунул себе в расстегнутую ширинку.
Довольный собой, Роланд Балленкоа выбрался из гаража, прошелся обратно по переулку к автофургону и поехал домой. Ему еще предстоит сегодня поработать.
10
- Если парень здесь, мы должны это знать, - сказал Мендес.
Он сидел в кабинете босса. Шерифу Колу Диксону исполнилось шестьдесят, но он до сих пор выглядел вполне подтянутым, щеголяя в своей накрахмаленной и тщательно выглаженной униформе. Шесть дней в неделю он бегал, поднимал тяжести, плавал так, словно собирался вступать в морскую пехоту. Казалось, шериф Диксон был выкован из стали.
Именно он устроил Мендеса в управление и настоял на том, чтобы послать многообещающего сотрудника в Национальную академию ФБР. Мендес очень уважал этого человека и считал большой удачей тот факт, что мог назвать Кола Диксона не только своим боссом, но и учителем и другом.
Имея за спиной удачную карьеру детектива в окружном управлении шерифа Лос-Анджелеса, Кол Диксон воспользовался выпавшим шансом и, перебравшись в Оук-Кнолл, стал сам себе хозяином. Он был хорошим шерифом. Его уважали как простые граждане, так и полицейские. Будучи по натуре детективом, он так организовал дело, что большинство административной работы выполнял его заместитель, а сам Диксон непосредственно руководил детективным отделом.
Мендес принес кофе и начал рабочий день с того, что рассказал Диксону о Лорен Лоутон, Роланде Балленкоа и своем "блистательном" вечере в Санта-Барбаре с Дэнни Таннер.
- Я позвонил в полицейское управление Сан-Луиса, - сказал Мендес. - У них должно быть досье на Балленкоа.
- На человека, которому так и не выдвинули официального обвинения?
- У копов Санта-Барбары не хватило доказательств, чтобы его арестовать.
- У них вообще ничего не было, - заявил Диксон.
- Было вполне достаточно, чтобы сделать его подозреваемым, - заметил Мендес. - Местные копы до сих пор не сбросили его со счетов. У них есть немного засохшей крови, и они ждут того времени, когда методы определения ДНК немного усовершенствуются. Образец слишком мал, чтобы можно было сейчас им рисковать.
Он читал о развитии новейших технологий по работе с мельчайшими образчиками ДНК, благодаря которым специалисты, имея на руках даже минимум материала, могли получить всю необходимую информацию. К сожалению, эти технологии были пока недоступны органам правопорядка.
Диксон нахмурился, и его голубые глаза сверкнули из-под серебристых бровей. Мендесу иногда казалось, что глаза шерифа могут испускать лазерные лучи, которые, если он захочет, прожгут сталь.
- Им интересовались четыре года назад, и тогда он был не в нашей юрисдикции, - сказал шериф. - Принимая к сведению тот факт, что Балленкоа до сих пор на свободе, будем считать, что он ничего противозаконного не совершил.
- Будем считать, - согласился с ним Мендес, - но я не люблю совпадений. Если Балленкоа появился в городе, в котором сейчас живет Лоутон, то… Короче, мне это не нравится. Лоутон обвиняла мужчину в том, что он преследовал ее в Санта-Барбаре.
- Но детектив сказала, что у нее не было доказательств, - заметил Диксон.
- Быть может, он - ловкий проходимец, - предположил его собеседник. - Лоутон и ее дочь переехали сюда месяц назад. Если Балленкоа появился в городе после этого, стоит задуматься…
- Если… - хмыкнул Диксон.
Он уперся локтями в безукоризненно чистый журнал регистрации и зевнул. Мендес понимал, что сейчас в голове у шефа поворачиваются колесики, отмеряя все "за" и "против".
- У нас есть вполне реальные преступления, которые надо расследовать.
Мендес почесал затылок и пожал плечами.
- Я могу работать в более плотном режиме. Все эти взломы с проникновениями - полные глухари. У нас нет отпечатков пальцев и свидетелей. Во всех трех местах мы не обнаружили ничего стоящего. Короче говоря, это преступления, которых словно и не было.
- Взлом и незаконное проникновение уже само по себе преступление, - напомнил ему Диксон.
- Я понимаю, но, скорее всего, это просто детские шалости, а не настоящие преступления.
- До тех пор, пока кто-нибудь не вступит с этими шалопаями в открытое противостояние и у одного из них не окажется ножа или пистолета. Тогда мы будем иметь вооруженное нападение или убийство.