Кустарник и подлесок упрямо стоят на своем, не желая отклоняться под нажимом моих ботинок, гнущих их к земле и в стороны. В конце концов мы приходим к непростому компромиссу: они расступаются лишь настолько, чтобы мы смогли пройти через них, и затем возвращаются на прежнее место. Таким образом они сохраняют свое дикое чувство собственного достоинства, а мы с Эсмеральдой кое-как протискиваемся сквозь чащу.
Стена серебристой зелени поглощает нас полностью, предлагая мне обоюдоострое лезвие, которое я не могу не схватить. По одному остро отточенному краю пляшет это подражательное дыхание, в то время как по другому скользит неизведанное. Выбирай меньшее зло, которому ты не заглянул в пасть и не учел его железных зубов, или пробуй другой вариант, который может оказаться спасительным.
Однако выбор сделан, и я, подбадривая себя, двигаюсь вперед. Смех рождается у меня в горле. Это странно. Это совершенно ненормально. Каждая трагедия легла на предыдущую, и вот я уже созерцаю целую шатающуюся башню из черных глыб. И чем сильнее я в них вглядываюсь, тем менее реальными они становятся.
- Если я сошла с ума, я знаю об этом или я отказываюсь признать очевидное?
Эсмеральда никак не реагирует на мои слова. Она бредет позади меня без всяких эмоций. Мы идем тихо, хотя и не беззвучно, и я надеюсь, что звуки окружающей природы поглотят в себе наши.
- Все это не так-то просто, да?
Мы идем, и я высматриваю ее, дикую лесную женщину со змеями вместо волос.
Тогда
Ник смеется, когда я говорю ему:
- Если тебе нужно поговорить, то я в твоем распоряжении.
- Это Моррис тебя послала, чтобы ты делала за меня мою работу?
- Да.
- Но тебе этого не хочется.
- Нет, не хочется.
- Почему?
Я поднимаю на него глаза, и уголки моих губ непроизвольно загибаются вверх.
- Ты и сейчас меня анализируешь?
Он дарит мне ту полуулыбку, которая более уместна за выпивкой в тускло освещенном баре, а не в этом временном лазарете.
- Почему нет?
Я смеюсь, качаю головой.
- Даже не пытайся. Я не хочу, чтобы меня обдирали как куриную косточку.
- Почему нет?
Действительно, почему нет? Но, вообще-то, я знаю почему. Я не хочу, чтобы он рылся у меня в сознании, трогая то, что я отложила в укромное место на хранение. Там, в закоулках, прячутся разные глупые безделушки, как, например, мое к нему влечение.
- Потому… потому что легче хранить все вместе, хранить страх перед будущим, завернув его в симпатичную упаковку и положив в ящик с надписью "Не трогать". Вот поэтому. Ничего хорошего не получится, если туда влезть.
Я ожидала, что он опять засмеется, но ошиблась. Вместо этого Ник кивает. Он поднимает свои обутые в ботинки ноги и водружает их на стол. Я делаю то же самое. На секунду я задумываюсь о том, что мы, должно быть, выглядим как люди, которым уютно друг с другом, и, наверное, для какой-то части меня это действительно так. Но есть и такие части во мне, которым с Ником совершенно неуютно. Когда он тыкает в мои сокровенные места, у меня возникает желание сказать, чтобы меня не трогали.
Тем временем он сплетает пальцы у себя на затылке. Он ерзает на стуле, его взгляд скользит с моей шеи на пупок и снова поднимается, встречаясь с моим.
- Тогда разбирай меня на части. Анализируй. Делай то, что тебе приказала Моррис.
Я тяжело глотаю, мне хочется встать и выйти из комнаты, но я знаю, что двигаться при этом я буду неуклюже и скованно. А если и есть что-то, чего я сейчас не хочу, так это выглядеть хоть немного несобранной и хладнокровной. Я не хочу, чтобы он видел то, что есть. Я не хочу, чтобы он видел то, чего нет.
- Полагаю, ты похож на меня.
- Продолжай.
Его слова придают мне уверенности, мои мысли набираются сил, и мой рот вместе с ними.
- Я думаю, ты действуешь на автопилоте, делая то, что нужно делать. Часть тебя погибла на той войне, поскольку ты врач, а не убийца, и оттого, что тебе приказывали убивать, ты чувствовал себя дерьмово. Потом ты вернулся сюда, в ад, и здесь нашел все тот же разгул смерти, только тут она страшнее и больше касается тебя лично, потому что забирает всех, кого ты любишь. Я считаю, что ты хочешь меня по той причине, что я из "раньше", когда все было здоровым и нормальным. Я напоминаю тебе о том, как было раньше. Ты вожделеешь не меня, а те воспоминания, которые я в тебе пробуждаю. Я принадлежу тому, другому, а не нынешнему миру. И всякое "мы", которое могло бы быть, тоже будет принадлежать тому миру.
Сказав это, я замолкаю, после чего сижу, смотрю и жду. Поначалу ничего не происходит, но я вижу, что Ник осмысливает мои слова, и я начинаю бояться, что он подтвердит мою правоту, скажет, что он действительно хочет не меня, а прошлое, а меня только потому, что я неотъемлемая часть тех времен.
- Знаешь, чего я хочу прямо сейчас?
Тысяча мыслей врывается в мой ум, и все они связаны с мятыми простынями и скользкими от пота телами. Мои брови поднимаются, выражая немой вопрос, поскольку моим губам этого доверить нельзя.
Он ухмыляется, и я не могу понять, то ли он все-таки проник без разрешения в мое сознание, то ли мое вожделение явно написано у меня на лице.
- Кентуккийского жареного цыпленка.
- Жареного цыпленка?
Совершенно не то, что я ожидала услышать.
- Да, жареного цыпленка. Но такого, как был в нашем детстве. Хрустящая корочка, подливка, капустный салат, все как положено.
- Тогда, когда фастфуд еще не стал слишком быстрым, чтобы оставаться хорошим.
- Именно так, - говорит он.
- А я бы убила за пиццу.
Слова так легко и быстро вырываются, что я, лишь услышав их, понимаю, что сказала. Мне бы пожалеть об этом, и я жалею, но ничего не могу с собой поделать и начинаю смеяться.
Ник запрокидывает голову и утробно хохочет.
- Черт, неужто я до такого докатилась?
- Это черный юмор, милая. Не нужно его сдерживать.
Интересно, когда это я из Зои превратилась в милую?
- Но…
- Не волнуйся, это было смешно.
Он хлопает себя по колену.
- Иди сюда.
- Я назначена психотерапевтом для тебя. Это нарушит профессиональную этику.
- А в чем тут вред?
- Я могу полюбить тебя, а потом ты уедешь. Или ты в меня влюбишься, а я заболею "конем белым" и умру. Вот в этом вред. Мы и так уже достаточно пострадали. Каждый из нас.
Я отвожу взгляд в сторону, потому что сказала слишком много. Я собиралась закрыть маленькое окошко, а вместо этого в итоге распахнула настежь дверь.
Ник ничего не говорит. Его ботинки сваливаются со стола. Он встает со стула и идет вокруг стола на мою сторону.
- Ты прямо как Опра.
- Умерла. Около месяца назад.
Моррис влетает в открытую дверь и тут же останавливается.
- Я помешала?
Я смотрю на Ника. Он наблюдает за мной, ожидая, что скажу я.
- Да, - говорю я медленно, - пожалуй, что так.
- Давно бы уже пора.
Затем он прикасается ко мне, и я совершенно теряю голову.
Мы занимаемся любовью в конце света, хотя тому, что мы делаем, нет никакого названия. Его отсутствие не делает все менее правдивым. Любовь в его руках, крепко прижимающих к себе мои бедра. Она у него на устах, когда он своими откровенными описаниями всего того, чего он хочет со мной, ввергает меня в страстный пожар. Она сияет у него в глазах, когда он видит, что я все свои замки отперла для него и только для него.
Любовь наполняет каждый пустой уголок в наших душах.
- Мне нужно идти, - шепчет Ник среди ночи.
- Что?
Я приподнимаюсь на локте и стараюсь выглядеть настолько серьезно, насколько это возможно с голой грудью и волосами, уложенными в прическу "взрыв на макаронной фабрике".
- Ты не можешь просто уйти.
- Если есть хоть минимальная вероятность того, что мои родители живы, я должен ее проверить.
А как же я? Как же мы? Я оставляю эти слова невысказанными в своей голове, потому что они исполнены эгоизма.
- А что, если я захочу поехать с тобой?
Предложи мне поехать с тобой, пожалуйста!
Он гладит пальцами изгиб моего бедра.
- Здесь ты будешь в большей безопасности. По крайней мере я буду знать, где ты.
- Никто из нас нигде не в безопасности.
- Я не могу тобой рисковать.
- Не будь наивным, Ник, посмотри вокруг. Мы все рискуем.
Он хватает меня за руки. Его ладони сильно сжимают мою плоть.
- Делай все, что тебе нужно для выживания, Зои. Ты - лучшее, что есть в моей жизни. Не испорти ее своей смертью.
- Не испорчу.
- Пообещай.
- Обещаю.
Его пальцы освобождают мою кожу. Он погружает ладонь в мои волосы, другой обхватывает мое лицо. И на этот раз, находясь внутри меня, он рычит, пока не опустошается, а я не наполняюсь.
В наступившей затем тишине я прижимаюсь к нему в призрачной надежде, что наши тела сплавятся в одно и мы будем связаны навечно.
- Не уходи туда, куда я не смогу пойти за тобой, - шепчу я. - Пожалуйста.
Я не буду спать. Не буду. Но сон все же хватает меня и уносит далеко от него. Я просыпаюсь в теплой постели, но рядом со мной холодное как камень место, оставленное Ником. Мороз расползается, пока мое сердце не оказывается схваченным его кристаллической лапой. Ник ушел, я это чувствую.
Я не могу его ненавидеть за то, что он покинул меня. Не могу, потому что все, на что я способна, - это любить его.
- Что это?
Я смотрю на конверт в протянутой руке Моррис. Она взмахивает им в мою сторону, как будто я должна знать, что с ним делать.
- Это письмо.
- Это счет? За коммунальные услуги, которых, по сути, не было в последнее время.
Она сует конверт мне в руки.
- Это от твоего возлюбленного.
- От Ника?
- Да, если ты только не прячешь еще одного.
Я забираю у нее конверт, держа большим и указательным пальцами.
- Он ушел.
- Почему ты не ушла с ним?
- Я пыталась.
- И он сказал "нет"?
И я выкладываю ей весь наш альковный разговор, глядя, как Моррис все быстрее мотает головой, пока не начинаю бояться, как бы она не слетела у нее с плеч.
- Черт возьми, девочка, ты готова следовать за ним, не правда ли?
Негнущимися от гнева пальцами я заталкиваю письмо в карман.
- Черта с два! Он меня бросил.
- Ты готова ехать за ним, - говорит она.
- Да пошел он!
- Сейчас в тебе говорит злость.
Моя злость еще много чего говорит, когда я возвращаюсь в свою комнату и надежно отгораживаюсь от сочувствующего мира. По большей части она бушует и клокочет, напоминая о том, что Ник мерзавец, что он бросил меня и не дал возможности поехать с ним. Он сам все это начал. Он первым пошел навстречу. Он заставил меня полюбить себя.
Боже, как же я его люблю!
Мы все время шли к этому с того самого дня, когда я в первый раз переступила порог его кабинета. Тогда моя голова была полна тревог, связанных с этой чертовой вазой. Я горько смеюсь, ведь именно с вазы все началось: конец света и моя любовь к Нику. Одним непрерывным движением она разрушила, создала и потом уничтожила.
Я падаю на колени, прячу лицо в ладонях и рыдаю.
Сейчас
Дельфы не разрушены до состояния руин. Вот сувенирная лавка, открытки давно исчезли: их унес порывистый ветер или, может, они истлели, превратившись в разноцветную массу, смытую потом очищающим дождем. Стенд для них до сих пор стоит возле лавки, ржавый, но готовый принять новую партию. С силой толкнув, можно заставить его неохотно, со скрипом прокрутиться. Ветер гонит ветки и листья по улицам города, мимо магазинов, названия которых ничего мне не говорят, хотя я могу догадываться, что в них продавалось. В одном окне я вижу длинный пекарский ухват, который стоит у стены. В другой витрине с потолка свисают крючья для мяса, коричневые от застаревшей крови.
Эсмеральда подбирает корм везде, где только можно найти, и находит она его в изобилии. Но я лишена такой роскоши. Встречающиеся растения по большей части мне неизвестны, а я должна заботиться не только о себе.
Я должна прятаться.
Мне нужно есть.
Моему ребенку нужно есть.
Тут нечего обсуждать.
- Видишь это?
Я говорю об узком здании с синей дверью посередине.
- Я иду туда, и ты пойдешь со мной.
Моя спутница не отвечает и продолжает жевать что-то, обнаруженное ею под ногами.
- Нет, нет, тебе придется, - продолжаю я. - На всякий случай.
Небольшой дождь соплей обрызгивает меня, когда Эсмеральда фыркает, подняв голову, но все же она следует за мной, хотя и на почтительном расстоянии.
Под ногами жесткая корка асфальта. Старая привычка заставляет меня остановиться у края тротуара и посмотреть налево и направо. Теперь нет транспорта, но я все равно стараюсь избежать других неприятностей. И что у меня в распоряжении, если они вправду появятся? Бежать назад, в лес, или идти вперед, чтобы спрятаться в здании? Выбор не богат.
Гравий откалывается от асфальта, когда я долблю носком ботинка застывший гудрон.
Думай, Зои. Думай.
Беременность подстегивает мое серое вещество, заставляя мысли двигаться и оформляться быстрее. В условиях дикой природы я уязвима и беззащитна. Единственное мое оружие - скрытность. Поэтому я перехожу дорогу, присваиваю себе пекарский ухват и беру в мясной лавке нож с блестящей острой кромкой. Теперь у меня на душе спокойнее, ведь я снова вооружена.
Синяя дверь легко распахивается.
Оттуда на улицу выливается тишина вместе со сладковатой вонью старого молока и еще более старого сыра. Всеохватывающий мрак поглощает нас и затягивает внутрь. Дверь захлопывается у нас за спиной, щелчок звучит как предостережение о смертельной опасности.
Остановись, Зои.
Это что-то вроде лавки бакалейных товаров. Во всяком случае, я на это надеюсь. Это совсем не то, что американские супермаркеты. Пол сделан из темного неприветливого бетона. Товары теснятся на полках на высоте моей шеи. Толстое одеяло пыли глушит все цвета, превращая их в темную унылую однородную массу.
У меня перехватывает дыхание, мои легкие не принимают прокисший воздух. Я принуждаю дыхательные органы втягивать кислород. Сейчас я рада, что первый триместр давно в прошлом, иначе я стояла бы сейчас на коленях, поливая пол зеленым. Спустя несколько мгновений начинаю различать ассортимент лавки: на этих самых полках лежит еда, обработанная и упакованная. Вероятно, она все еще пригодна в пищу. Тот, кто сказал, что консервированные продукты - это плохо, не знал, что такое путешествовать в конце света.
Другое преимущество моего пребывания в бакалейной лавке заключается в наличии здесь запаса полиэтиленовых пакетов. Я разрываю коробку с овсяным толокном и насыпаю на пол аккуратную горку перед Эсмеральдой. Затем беру несколько пакетов и прошу прощения за ношу, которую я собираюсь на нее взвалить.
Ей, кажется, нет до этого дела.
Мое внимание привлекает шоколад. Я почти ощущаю вязкую массу, ее сладость еще до того, как сдираю обертку и заталкиваю его в рот. Там происходит вкусовой взрыв, и мои рецепторы трепещут от невыразимого наслаждения. Через секунду я чувствую возню в животе - это кувыркается мой малыш. Я хохочу и распечатываю следующую плитку - что-то вроде вафельных слоев с шоколадом между ними. Я соскабливаю шоколад зубами, беззастенчиво слизываю языком, и вскоре мои пальцы становятся липкими, а я испытываю то чувство иллюзорной сытости, которое бывает только после поедания большого количества высококалорийной пищи. Мое тело, напитавшееся сахаром, начинает активно действовать: я кидаю коробки с едой и лакомства в пакеты, словно рулоны туалетной бумаги.
Внезапно Эсмеральда прекращает сопеть носом и начинает нервно ерзать копытом по полу.
Все мое тело сковывает напряжение. Даже ребенок становится неподвижен. Мелькает мысль: как жаль, что ему придется явиться в мир, где нет надежды на нормальную жизнь, нет даже видимости безопасного существования.
Слово вползает вместе со зловещим сквозняком из-под синей двери:
- Отбросы.
Насмешка.
Если бы не нервное возбуждение ослицы, я бы смогла убедить себя, что мой ум изготовил это слово, пользуясь моими страхами в качестве инструментов.
Кто-то там, снаружи. Мясницкий нож непривычной тяжестью напоминает мне о своей готовности быть использованным, если возникнет необходимость.
Стена вжимается мне в спину, когда я делаю медленный шаг ей навстречу. Сила притяжения совершает свое чудо, опуская меня на пол. Мои кости хрустят с признательностью. Отсюда мне видны оба окна и входная дверь. Другого пути войти или выйти нет. Я прижимаю шоколадный батончик к животу и жду, когда стемнеет.
Минуты бегут одна за другой. Они жмутся друг к другу, скапливаясь в часы. Не знаю, сколько их, но солнце медленно двигается по небу.
Жара усиливается, но здесь, внизу, на бетонном полу, я ощущаю прохладу земли, проникающую сквозь кожу. Когда Эсмеральда выбрасывает свой переваренный овес, я стараюсь не замечать вони.
Жду, наблюдаю, прислушиваюсь.
В конце концов приближается ночь, сгоняя солнце с его величественного трона. Встаю и я. На протяжении нескольких часов не было никаких звуков, кроме тех, что обычно производит природа. Нет больше насмешливых шепотков и непонятных вздохов. Однако я не верю этому спокойствию и понимаю, что мы должны уйти под покровом темноты. И я надеюсь, что это будет достаточно безопасно.
По правде говоря, я могла бы не брать с собой Эсмеральду, совершать свое путешествие, не обременяясь заботой о ком-либо, кроме себя. Но в ее обществе не так одиноко. Все, кто мне был небезразличен, один за другим ушли из моей жизни, и теперь я чувствую какую-то странную связь с этим животным. Пожалуйста, пусть мне удастся уберечь его.
Мы потихоньку выбираемся из здания на пустынную дорогу. Мне приходится держаться за уздечку, поскольку без освещения я не вижу пути назад, в кусты. Подвергать себя риску падения нельзя. Кто бы ни был там, он наверняка наблюдает за мной. Все, что я могу сейчас сделать, - это усложнить ему задачу, спрятавшись в тени. Пекарский ухват с длинной ручкой словно магический посох в моих руках.
Сначала легкий ветерок шевелит опавшую листву, и я радуюсь тихому шелесту, так как он заглушает наши шаги. Но вскоре ветер затихает, и мы, проделав небольшой путь по дороге, остаемся без прикрытия.