Я останавливаюсь и через мгновение улавливаю эхо чьих-то шагов. За нами кто-то следует. Или преследует, есть ли разница? Второе вселяет чувство тревоги, в то время как первое говорит: "Ну-ка, давай подождем и посмотрим, чем все обернется". В любом случае мне это не нравится, как не нравится это и моей центральной нервной системе. Она стреляет адреналином, как будто мое тело - это тир.
Развернувшись на каблуках ботинок, я всматриваюсь в непроглядную тьму.
Краем глаза я улавливаю какое-то незначительное движение, как будто насекомое, обнаружив, что только что залетело в паучьи сети, бьется в отчаянии. Только и всего, ничего более существенного. "Смотри!" - кричат мои инстинкты. Я поворачиваю голову и вижу голову со светлыми волосами. Волосами, принадлежащими призраку.
Несмотря на прилив адреналина, я не теряю присутствия духа. Контроль толкает меня в сторону оливковых деревьев с перекрученными стволами. Я наполовину иду, наполовину бегу, все дальше и дальше углубляясь в дикую местность. Эсмеральда держится рядом со мной, не выражая никаких жалоб, ее поступь более уверенная, чем моя. Меня захлестывает чувство вины: она доверила мне свое благополучие и мне нельзя подвести ее.
Но тут вмешивается злой рок, и там, где должна быть земля, оказывается яма. Моя нога подворачивается, боль пронзает голень, и я падаю. В самый последний момент перед падением я вижу женщину, возникшую из темноты: лицо покрыто шрамами, волосы всклокочены, как у сумасшедшей.
Медуза Дельфийская.
Глава 19
Тогда
Город бессрочно погрузился в тишину. Тишина поглощает нас, как губка. Подошвы беззвучно ступают по тротуарам. Кашель стихает еще до того, как успевает покинуть раздраженное горло. Шум производят только транспортные средства, проезжающие по улицам: редкий легковой автомобиль или иногда автобус с несколькими пассажирами, которые устремили вперед лишенные надежды взгляды.
- Куда вы едете? - спрашивает Моррис в один из дней у водителя автобуса, остановившегося у тротуара.
Тот пожимает плечами и говорит, тыкая большим пальцем в сторону своих пассажиров:
- Куда они пожелают.
- А какое место теперь пользуется особенной популярностью?
Водитель опять пожимает плечами.
- В основном аэропорты.
- А что там?
Он смотрит на нее так, будто мозг Моррис только что вытек на ее рубаху цвета хаки.
- Птицы. Большие серебристые птицы.
- Они еще осуществляют перевозки пассажиров?
- Черт их знает. Я всего лишь вожу автобус. Ничего другого не остается, если только не сидеть в ожидании смерти, которая придет за тобой.
Двери вздыхают и шипят, когда он снимает ногу с педали тормоза, и автобус набирает скорость.
- Оз, - говорю я.
Моррис смотрит на меня поверх своих темных очков-"капелек".
- "Волшебник страны Оз". Ты смотрела?
- Конечно, смотрела. Я балдела от этих летающих обезьян. К чему это ты?
- Ты слышала в последнее время, чтобы летали самолеты?
Она качает головой и смотрит непонимающе.
- Именно. Они все отправились на встречу с каким-то несуществующим волшебником в поисках мозгов, сердца или что там им нужно.
- Ты куда-то направляешься в этой связи?
Я поворачиваюсь и иду назад, к старой школе.
- Нет.
- Ты сходишь с ума. Тебе нужно поговорить с…
Она замолкает.
- …Ником. Не нужно так уж бояться произнести его имя. Я могу. Ник, Ник, Ник.
Я поднимаю руки.
- Видишь? У меня нет с этим проблем.
Но у меня, конечно же, с этим есть проблемы. На моем сердце уже были раны, оно и раньше подвергалось ударам. Сперва смерть Сэма. Потом мальчики. И вот теперь Ник. Но это другое, это больше. Похоже на пузырь горя, в тонких стенках которого я заключена. Как бы быстро я ни бежала, пузырь движется вместе со мной. Белка в колесе.
Я стала одна ходить по улицам. У меня есть пистолет. Я знаю, как им пользоваться, Моррис меня научила. В кармане у меня нож, и им я тоже умею пользоваться. Хотя действительно ли могу? Я не знаю. Но он у меня есть - холодная твердая стальная гарантия моей безопасности.
В карманах моего теплого пальто также есть и другие вещи: еда, деньги и мои ключи. Я не могу избавиться от этой привычки.
И нераспечатанное письмо Ника. Все, что у меня от него осталось.
Сейчас
Ты любишь меня, мама?
Да.
Почему?
Потому что ты мой.
Почему?
Потому что мне повезло.
Тогда почему же ты не выглядишь счастливой?
Ах, малыш, я счастлива, что есть ты, но вместе с тем я и грущу.
Почему?
Потому что скучаю по твоему отцу.
Ты его тоже любишь?
Да, малыш, люблю.
Тогда почему его нет здесь?
Мы идем к нему, малыш, уже немного осталось.
Тогда
В этом подвале хранятся сокровища. Золотые бруски, упакованные в полиэтилен. Их ценность беспредельна. Я открываю коробку. Сую чудесный брусок себе в карман.
- Ты и вправду собираешься это есть? - говорит Моррис у меня за спиной. - Я перестала уже много лет назад.
Я вздрагиваю от неожиданности, "твинки" падает на пол с мягким хлопком.
- Запасы, - говорю я. - Я собираюсь уходить.
- Опять? Чем ты там занимаешься?
- Гуляю. Заглядываю в витрины магазинов. Выхожу, чтобы выпить утренний чай с девчонками.
Она входит в кладовую. Это комната размерами с мою квартиру, она заполнена продуктами. Здесь собрано большое разнообразие сладостей, прекрасная еда для конца света. Моррис вытаскивает золотистое пирожное из коробки, снимает обертку и запихивает его в рот. Затем еще одно. Проглотив, она широко улыбается мне, на ее зубах - налипшие крошки бисквита.
- Черт, я уже и забыла, как это вкусно. Ты уже прочла письмо Ника?
- Не-е-ет.
- Ну, ты крута!
- Это говорит женщина, только что затолкавшая "твинки" целиком себе в рот.
- Два.
- Леди и джентльмены, перед вами Тара Моррис, чемпион по поеданию "твинки" среди тех, кто остался после конца света.
Мы хихикаем, словно глупые девчонки, беззаботно и жизнерадостно, пока действительность снова не начинает сжимать нас своей безжалостной лапой.
Моррис становится угрюмой.
- Открой письмо. Пожалуйста.
- Я не могу.
Она качает головой. Ее глаза прощают мне это, а губы - нет.
- Ты напугана. Эти страхи не приносят тебе ничего, кроме бесконечных прогулок по улицам с полными карманами "твинки" и мыслей о нем до умопомрачения.
- Всего лишь одно "твинки".
Всего лишь одно "твинки" сначала. Потом два. Через четыре недели после того, как Ник ушел, я уже скрашиваю свои прогулки четырьмя напичканными химией пирожными. Я стараюсь делать вид, будто его вообще не существует. Я стараюсь себя убедить, что он умер. Я молюсь, чтобы он был жив и здоров в кругу своей семьи.
Когда это случается, я нахожусь в библиотеке, той самой, где погибли надежды моей сестры, прежде чем ее убил Поуп на пустынной улице. На стене нет новых списков. Старые взволнованно трепещут, когда я распахиваю дверь. Смотри-ка! Человек! А потом они успокаиваются. Библиотекарши нет, ее надменность теперь заняла место в исторических книгах, как событие прошлого. И сейчас некому проследить, ем ли я над бесценными томами.
Я срываю полиэтиленовую обертку. Крошки сыплются на страницы раскрытого атласа. Я прижимаю к ним палец, затем слизываю желтые крошки. Сухим пальцем левой руки я веду по хорошей плотной бумаге, обозначая невидимый маршрут через голубые воды, - сперва пересекаю Атлантический океан, затем Средиземное море. Из Нью-Йорка - в Афины. Оттуда ползу наверх дюйм за дюймом по разноцветным пятнам, из которых складывается страна Греция.
Название, название, какое там было название? Ник говорил мне, как называется поселок, откуда родом его родители, но, стоя тут и глядя в это нагромождение неизвестных мне названий, я совершенно теряюсь от их бессмысленности.
Мой желудок сжимается, карта плывет перед глазами, а затем разноцветная мозаика бросается мне навстречу.
Слава Богу, я промахнулась мимо книг. Библиотекарша мне никогда бы этого не простила.
Сейчас
Я умерла, и это ад. Пламя окрашивает мое лицо багрянцем, лижет языками, танцует с тенями, отправляя одних в темноту, чтобы пригласить других. Светотень играет на незрячих лицах мраморных людей, превращая их в демонов. Солдаты хлещут своих лошадей, галопом скачущих на гипсовых стенах: "Вперед! Вперед!"
- Это не ад.
Слова принадлежат не мне. Они доносятся извне. Я достаточно пришла в себя, чтобы понимать это.
- А где я?
- В Дельфах.
Голос дребезжит, как будто голосовые связки ослабли от времени.
Движение причиняет боль, но мне все-таки удается сесть. Для постороннего наблюдателя я, наверное, напоминаю мешок картошки, и именно так я себя чувствую: центр тяжести внутри меня все время смещается, там все сдавлено, порядок, обусловленный структурой организма, нарушен. Огонь, отступивший назад в очаг, наполнил комнату причудливой пляской света и тени. Женщина по-прежнему слабо освещена.
Надо мной возвышаются двое каменных мужчин.
- Кто они?
- Клеобис и Битон. Герои, которых Гера наградила даром вечного сна, - говорит она, запинаясь.
- Дар, который нельзя передарить.
- Что такое… "передарить"?
Это Греция. Женщина - гречанка. Хотя она и говорит по-английски, я догадываюсь, что паузы в ее речи - результат перевода слов в уме, после чего она произносит их вслух. Жаль, я не могу проявить по отношению к ней такой же учтивости.
Я пытаюсь объяснить простыми словами, и она с пониманием кивает.
- Боги даруют по собственной воле… или никак. Их мать искала покровительства, и за ее дерзость были наказаны сыновья.
Их мать… Мои руки прикасаются к животу.
- Мой ребенок…
- Он жив у тебя во чреве. Он крепок.
- Он?
- Или она.
Я закрываю глаза. Слишком больно. Облегчение - ребенок Ника по-прежнему жив. Отчаяние - его нет рядом.
- Хоть это у меня есть.
Она выходит из тени. Ее лицо покрыто запутанной сетью ожогов.
- Змеи, - говорит она, когда я отвожу взгляд от ее правой щеки. - Подарок болезни.
Я смотрю на нее, на ее лицо и уже знаю, что она сделала.
- Вы их выжгли.
Она кивает.
- Да, я выжгла их огнем. Это было…
Поднеся руку к лицу, она отводит ее, словно не решаясь прикоснуться.
- …очень больно.
- Как Медуза.
Еще один кивок.
- Из всех мифологических фигур мое тело выбрало именно эту. А ведь я никто, всего лишь служанка богов.
- Богов? Не единого Бога?
- Я нахожу большее утешение с теми, кто идет тем же путем, что и я. Их ноги… мои…
Она двумя пальцами шагает в воздухе. Затем она меняет направление разговора.
- Ты знаешь, что тебя кто-то преследует?
Я прихожу в замешательство.
- Вам об этом сказали боги?
- Нет, я сама слышала. Теперь время отдыхать.
Я закрываю глаза, но сон не приходит.
Отбросы. Это слово подобно опухоли закрепилось в моем сознании. Оно выпускает усики, которые, извиваясь, оплетают здравые мысли, сжимая их так, словно хотят выжать из них все рациональные соки.
Отбросы.
Мой ребенок в порядке. Мой ребенок…
Отброс.
…здоров.
Моя спасительница находит меня на низкой стене снаружи музея. Пока она идет, ее взгляд направлен в землю, поэтому шрамы на ее лице скрыты за черной с проседью вуалью ниспадающих вперед волос. Она старше, чем я поначалу подумала, ее возраст приближается к пятидесяти. Только усевшись рядом со мной, она поднимает голову.
- Ты… больна?
Слова женщины со змеями тянут эластичный бинт, связывающий соответствующие мысли, но он не рвется. Сковывающий узел остается.
Я качаю головой.
- Вчера вечером вы говорили, что кто-то меня преследовал. Вы его видели?
- Нет, только слышала.
- А что именно вы слышали?
У нее уходит несколько секунд, чтобы перевести, сформулировать ответ и снова перевести.
- Обувь. Кто это?
- Я не знаю. Призрак, наверное.
Она поворачивается ко мне лицом, в ее глазах вопрос. Жестокий дневной свет не знает снисхождения: сейчас ее шрамы узловатые, спутанные и такие красные, как будто воспалены.
- Мертвец.
Я провожу ладонью поперек шеи, шевелю в воздухе пальцами.
- Привидение.
На этот раз она кивает.
- Мертвые. Они остаются с нами. Но я не могу слышать твоего призрака. Может, мой?
Раньше люди сюда съезжались ради теплого солнца и впечатлений от прекрасных видов. Вымощенная булыжником дорожка тянется от ступеней музея до знаменитых руин, прерываясь только там, где на ее пути встают молодые лавровые деревья. Музей представляет собой холм правильной формы, словно вырастающий из дорожки. Переход каменного мощения в здание почти не заметен. Кто-то тщательно все подогнал, добившись того, чтобы новое слилось с вековой древностью без стыка. Отсюда мне не видно руин легендарных Дельф, но энергетика беззвучно струится сквозь деревья. Призраки, духи мертвых бродят по этим дорожкам, как будто смерть всего лишь не очень удобный мостик, по которому можно вернуться в "здесь и сейчас".
Меня это не убеждает, да и ее, я уверена, тоже - достаточно посмотреть, как стесненно она подносит руку к своему лицу и осторожно скребет ногтем изуродованную кожу.
- Болит?
Она улыбается на одну сторону и пожимает плечом.
- Да, немного.
Моя ненависть к Поупу разгорается с новой силой, прежде чем угаснуть до состояния глухого презрения: в какой кошмар он поверг мир, следуя своим эгоистическим желаниям!
- У вас есть семья?
- Моя семья здесь.
Она машет рукой в сторону исчезающей дорожки.
- Дети?
- Я дитя.
Горе разрывает мне сердце, но глаза сухи.
- Вам повезло.
- Наверное.
Этот загадочный ответ сопровождается столь же не поддающейся пониманию полуулыбкой. Кто эта женщина? Я спрашиваю ее, и мы представляемся друг другу, как это принято среди вежливых людей, а потом вновь устремляем взгляды на одну и ту же мощенную булыжником дорожку, но каждая из нас видит что-то свое, совсем не то, что другая. Ни она, ни я не сообщаем о себе больше, чем условность имени.
Отбросы.
Разве не все мы теперь таковы?
Тогда
Моррис вскакивает со стула.
- Бог мой, что случилось?
Моя холодная липкая ладонь скользит по гладкому окрашенному дверному косяку.
- Не подходи ко мне, я больна.
Страх наполняет ее темные глаза, затем улетучивается, на лице появляется обеспокоенность, сменяющаяся разгорающимся гневом. Она хватает со стола подставку для бумаг и швыряет об стену. На пол падают две разломанные половинки.
- Черт!
- Все нормально, - успокаиваю я Моррис, словно это она больна.
Но так происходит всегда, правда? Неизлечимо больные уверяют своих близких, что все будет в порядке, если те постараются думать о хорошем и носить улыбку. Ничто так не способно отогнать смерть, как радуга над рекой Стикс.
- Нет, не нормально. Все совсем не нормально.
- Я должна уйти. Я не могу распространять это здесь.
- Нет, - говорит она. - Ты должна остаться. Раз уж мы до сих пор не заболели, значит, у нас иммунитет.
- Мы не можем знать наверняка. Мы просто гадаем. Если следовать этой логике, я тоже не должна бы заболеть.
- Черт, ты права. Я не могу сосредоточиться. Боже мой, Зои. Ты не можешь быть больна, я…
- Запрещаешь?
- Да.
Она поднимает части подставки, пытается их приставить одну к другой, но они не соединяются в целое.
- Я больше не могу терять людей, Зои. Ты и остальные, вы теперь моя семья. Я думала, мы все не восприимчивы к этой чертовой заразе, я на это рассчитывала.
- Прости.
Она, топая, подходит к окну, распахивает его настежь.
- Будь ты проклят, Джордж Поуп! - кричит Тара в пустые улицы. - Я рада, что ты сдох, черт тебя забери, ублюдок. Гори в аду!
Соседние здания сохраняют непоколебимое молчание, оставляя свое суждение при себе и не желая разделять ее крепких выражений.
- Тара, - мягко говорю я. - Правда, все нормально. Когда-то нам всем придется умереть, правильно?
- Неправильно! Лучше бы мы были бессмертны.
- Это круто.
- И ты, значит, собираешься уйти отсюда, потому что думаешь, что больна.
- Послушай, я действительно больна. Я только что заблевала весь пол в библиотеке. Скоро со мной бог знает что начнет происходить. Эта штука перетасует мои гены, и я превращусь во что-то такое, что уже не будет мною. Невозможно предугадать, что со мной произойдет. Может, я выживу, как какой-то причудливый каприз эволюции, а может, умру. Я пошла, нужно собрать вещи.
- Не нужно, - говорит она. - Пожалуйста.
- Я должна.
Моррис вздыхает, тяжко и громко. Она наклоняется, упирает локти в стол, бьется головой о его поверхность. После нескольких приличных ударов поднимает на меня глаза.
- И ты не передумаешь, так ведь?
- Ни в коем случае.
- Ладно. Тогда сделай милость. Не уходи слишком далеко. Устройся в одном из домов через дорогу, чтобы я смогла приглядывать за тобой.
Я киваю, поворачиваюсь спиной к моему другу. Я не говорю ей, что смерть не так уж и неприемлема для меня. Впервые в жизни я заигрываю с ней, и меня это не пугает. Пусть она завладеет мною, возьмет меня под свое крыло.
Все, что угодно, лишь бы успокоить кровоточащее сердце.