Глава 20
Раз, два, три, четыре, пять - я иду искать. На улице множество вариантов, и каждый из них ничем не лучше другого. Нет, на вид они все прекрасны: офисные здания и многоквартирные дома, сложенные из кирпича и дикого камня. Но дело в том, что я буду чувствовать себя в них посторонней, вторгшейся в чужое жилище, хотя они давно уже покинуты своими хозяевами.
Мертвые. Ты помогала их сжигать, помнишь? Они уже никогда не отправятся в отпуск.
Моррис подпрыгивает за своим окном, привлекая мое внимание. Она показывает на здание сразу через дорогу от школы, где раньше был копировальный центр. Фактически он там по-прежнему находится, просто теперь никто не печатает ксерокопий. Непосредственно над ним расположено небольшое офисное помещение, где раньше работала бухгалтерская контора. Кроватей там, естественно, нет, зато есть вполне приличный диван в приемной, как говорила мне Моррис. Она хочет, чтобы я поселилась именно там.
Взмах моей руки вялый и неэнергичный, ее - такой же слабый. Я не хочу этого делать. Но я должна, выбора нет. Я поворачиваю голову и еще раз пристально смотрю на свой новый дом. Рюкзак вгрызается ремнями в мои плечи, в руках коробка. Я ставлю коробку на колено, потом иду в этот дом. Предыдущие обитатели оставили дверь открытой, или, может, это сделали Моррис и ее люди, по крайней мере она открывается свободно. Дверь сделана из досок и стекла, так что любой, проходящий через нее, производит достаточно шума, чтобы разбудить мертвого.
Им, возможно, буду я. Не могу сдержаться, чтобы не засмеяться. Кто мог знать, что смерть так смешна?
И правда, в совсем обычной приемной стоит диван. Кроме него, два обычных для таких мест кресла и дешевый стол. Пленка на столе местами покоробилась, от горячих мокрых чашек остались круглые следы. Мои колени подгибаются, я присаживаюсь на самый край кресла, стоящего к окну, ставлю коробку между ног.
Итак, что мы имеем?
Прекрасный вид прямо на окна кабинета Моррис. Вся одежда, которую я смогла унести, туалетные принадлежности, еда, вода и постель. И невыразимая злость, стремительно наполняющая меня до кончиков пальцев нехорошим желанием крушить, ломать, низвергать.
Стена легко сдается под носком моего ботинка. Всего двадцать хороших ударов хватает на то, чтобы пробить дыру в гипсокартоне. Куча раскрошенных обломков лежит на синтетическом ковровом покрытии бежевого цвета. Стыд, как серийный убийца, пронзает меня за то, что не смогла обуздать вспышку гнева, затем душит глупая мысль: "Кому нужно послать чек за нанесенный ущерб?"
Словно волна, накатывающаяся на пляж давно покинутого побережья, подступает к моему горлу тошнота. Я снова стою на коленях, вознося молитву богам дешевых ковровых покрытий.
Пожалуйста, пусть смерть будет быстрой.
Сейчас
Тени протянулись по мощеной дорожке с востока на запад. Солнце пока еще не утратило утренней мягкости и не обрело своей самоуверенности. Я брожу по комнатам, не останавливаясь для того, чтобы рассматривать останки умерших веков. В воздухе разлита тишина, баюкающая мою интуицию, сообщающая мне, что я одна. Я проверяю ее и убеждаюсь, что мои инстинкты остры и верны: Ирины, дельфийской Медузы, здесь нет. Когда-то в прошлом это не беспокоило бы меня. Но то было раньше. Мне об этом сообщают большие дорогие окна музея. Бешено стучащее сердце лжет. Мои страхи фабрикуют эту ложь с единственной целью - подпитать мою паранойю.
На ступенях никого нет. На дорожке, насколько мне видно, тоже никого. Только Эсмеральда, но она занята травами и прочими вещами, которые ослы считают для себя важными. Ее спокойствие как прохладная ладонь, прижатая к моему лбу, предлагает мне расслабиться. Уши слушают. Мозг обрабатывает информацию. Мой пульс продолжает галопировать, несмотря ни на что.
Мы с Ириной ходили туда вчера, и она показывала мне представляющие интерес объекты: стадион, храм Аполлона, толос - круглое строение с тремя сохранившимися из двадцати колонн дорического ордера. Но мы не приблизились вплотную и насладились дыханием древности на расстоянии.
Я попала в петлю дежавю. Изменилась лишь картинка, но чувство опасности и сопутствующие ему ощущения остались. Что-то меня преследует, кто-то ускользает, а я спешу за ним, но не успеваю, чтобы помочь. Признаться, ничто не говорит о том, что Ирина в опасности. Нет следов борьбы, и, если бы она позвала, я бы ее услышала. Но интуиция шепчет мне, что это обман, и я напряженно вслушиваюсь.
Руины горделиво возносятся в небо, белея в солнечном сиянии. Какой-то шум струится между камнями, разливаясь в утреннем воздухе. Поначалу я думаю, что это Ирина разговаривает сама с собой, но вскоре шум разделяется на два различимых голоса: мягкий деликатный, принадлежащий Ирине, и другой, более низкий и грубый, преодолевающий затруднение в самом себе.
Пойди. Останься. Пойди. Останься. Во мне происходит внутренняя борьба, а затем все решается без моего участия.
- Иди сюда, я знаю, ты там, - доносится до меня низкий голос.
Я иду словно во сне.
- Ближе, я хочу увидеть тебя.
Огибаю угол. Иду по Священной дороге, пока моему взору не открывается полигональная стена. Затем я останавливаюсь, потому что на дороге возвышается камень, и мой мозг пытается найти хоть какое-то осмысленное толкование тому, что я вижу. Да, это странный светлый камень, но с человеческой серединой. Руки и ноги растут из каменной сердцевины, висят наподобие постиранного белья на солнце. Эти бесполезные конечности венчает женская голова с собранными в высокий пучок волосами; ее глаза проницательны, как будто она все знает. Плеть вьющегося растения поднимается до середины ее роста, разветвляясь и обвивая ее наподобие широкого зеленого пояса. Она старше Ирины, но у обеих карие глаза, а носы имеют одинаковый изгиб.
Дженни лежит неподвижно на тротуаре, у нее на лбу красный кружок.
Дыра в моем сердце увеличивается еще на дюйм.
- Это правда, - запинаясь, говорит она на английском, - что ты беременна?
Я прикрываю руками живот.
- Да.
- Подойди сюда.
- Нет.
- Ты не веришь?
- Почти никому и никогда. Сейчас нет.
Она кивает.
- Зачем ты сюда пришла?
- Искала Ирину.
- И что бы ты могла сделать, окажись она в опасности? Рисковала бы ты своей жизнью и жизнью своего нерожденного ребенка ради ее спасения?
- Мой ребенок подвергается риску с самого начала.
- Ирина сказала мне, что ты ищешь своего мужа.
Я не поправляю ее.
- Да.
- Ты проделала весь этот путь из Америки через полмира, чтобы найти этого человека?
- Да.
- Сколько женщин способно на такое? Если бы наш мир не погиб, о тебе сложили бы поэму, длинную, состоящую из историй, наполненных полуфантастическими событиями, связанными одним непреложным фактом: ты - героиня.
- Герои смертны.
- Мы все смертны. Герои умирают за нечто большее, чем они сами, стяжая этим славу.
Она обращает взгляд на Ирину.
- Пожалуйста, воды.
Ирина подносит бутылку к губам женщины и медленно наклоняет. Видно, что они делали это и раньше, доведя действо до совершенства.
- Что случилось? - спрашиваю я. - Мы можем вас освободить? Где-нибудь поблизости, возможно, есть инструменты.
Ее смех больше похож на хриплое дыхание.
- Это не камень. Это кость.
Потрясение заставляет меня замолчать. Мои щеки краснеют от смущения.
- Сначала у меня была болезнь, превращавшая мое тело в камень, как говорят. Ткани, кости - все твердело, превращаясь в однородную массу. Но это происходило медленно. Потом пришла другая болезнь, и мой собственный скелет стал меня поглощать.
Еще один хриплый смешок.
- Моя сестра превратилась в Медузу, а я стала частью ландшафта.
- Но почему здесь? Почему не стоять поближе к укрытию?
- Мне нравится этот вид. Он помогает мне поверить, что я свободна.
Весь мир стал "комнатой страха". Женщины, состоящие из змей и кости, мужчины с хвостами, первобытные существа, питающиеся человеческим мясом. Оставшиеся в живых пытаются найти хоть какой-то островок безопасности в этом кипящем котле.
- Мне нужно идти дальше, - говорю я им. - Я должна найти Ника, если он еще жив.
- Он жив, - говорит каменная женщина.
- Откуда…
Ирина склоняет голову.
- У моей сестры дар провидицы. Она видит будущее. Она многое знает. Она - сивилла, оракул дельфийский. До нее в Дельфах не было оракула уже много столетий.
- Замолчи, сестра. Боги и так уже достаточно прогневались. Не давай им повода забрать у тебя еще больше.
- Что они могут еще забрать? - спрашивает Ирина.
- Ты все еще жива, разве нет?
- Это не жизнь, - выпаливает Ирина и сразу же низко опускает голову, раскаиваясь. - Извини, я не подумала.
Каменная женщина смотрит мне в глаза.
- Возьми ее с собой, я тебя прошу.
Ирина вскидывает голову.
- Нет!
- Иди с ней.
- Я должна остаться с тобой, сестра. Кто тебя будет кормить, кто подаст воду?
- Мое время выходит. Ты пойдешь с американкой, поможешь появиться ее ребенку в этом разрушенном мире. Может, из этого получится что-нибудь хорошее. У каждого должна быть цель жизни. Это будет твоя.
Пронзительный крик будит меня на третье утро. Держась за живот, я бегу туда, где стоит Ирина, на ее лице застыл ужас. Мой мозг сканирует действительность, словно детальные цветные фотоснимки. Голова каменной женщины свисает под неестественным углом, ее бесполезные конечности отрублены, на земле кровавыми буквами написано:
ОТБРОСЫ.
Мой мозг пробегает по обжигающим зрение картинкам с возрастающей скоростью.
- Нужно идти. Сейчас.
Ирина не спорит. С отстраненной методичностью она собирает вещи, аккуратно складывая их в большую сумку. Сумка сделана из хорошей кожи, такие, прослужив долгое время нескольким поколениям хозяев, становятся только лучше. Минут через десять мы уже идем, ведя в поводу Эсмеральду.
Смерти оставляют зияющие раны в моей душе.
- Не призрак.
- Нет.
- Кто тогда?
Я понимаю, чего она хочет. Ей нужны какие-то объяснения, придающие смысл смерти ее сестры. Но все, что есть в моем распоряжении, - это неправдоподобная история, больше похожая на вранье. Я последовательно рассказываю ей о событиях, и мой рассказ обнажает скрытое во мне сожаление: нужно было дважды, трижды убедиться, что швейцарец мертв.
- Почему? - спрашивает она.
- Что почему?
- Почему ты?
- Я не знаю.
- Ты должна знать.
- Но я не знаю.
- Тогда зачем он тебя преследует?
Почему сумасшедшие совершают свои поступки? Почему я пересекла полмира, чтобы найти одного человека?
- Я не знаю.
Тогда
Я оставляю в коробке записку, ставлю ее перед входной дверью. Когда Моррис приходит, она читает, шевеля губами.
- Крекеры и "твинки"?
- От всего остального меня тошнит, - говорю я ей губами через стекло двери.
Она пожимает плечами, чешет нос.
- Ладно.
Она уходит через дорогу, унося с собой коробку. Мы это делаем уже в течение недели. Я оставляю коробку перед входом, она через несколько минут приносит мне припасы. Только на этот раз минуты тянутся так долго, что я успеваю дважды сбегать в туалет на первом этаже - проблеваться. Она возвращается с пустыми руками.
- Где моя коробка?
- Идем, доктор хочет тебя видеть.
- Я на карантине.
- Ему все равно.
- Хорошо.
Я неохотно открываю дверь, выхожу на тротуар, удерживая между нами дистанцию. Наши шаги эхом отзываются в холле, когда мы входим в старую школу. Шаги Моррис звучат радостно, в то время как в моих слышится бремя, которое я тащу на себе.
Джо ожидает нас в изоляторе. Он надувает резиновую перчатку, приставляет ее к своей голове и скалится.
- Я петух. Сколько времени прошло с того времени, как Ник уехал?
Моррис бросает на меня взгляд.
- Шесть недель.
- Шесть недель, два дня, шесть часов. Плюс-минус минуты.
Она поднимает бровь, чешет нос.
Он выдвигает ящик стола, шарит в нем, бросает мне коробку. Я смотрю на нее не мигая.
- Когда у вас в последний раз были месячные?
- Я не помню.
Моррис усмехается.
- Все эти стрессы. У кого теперь менструации?
- Вы предохранялись?
Мои щеки заливает румянец.
- По большей части.
- Что ж, значит, не всегда, - говорит Джо и ослепительно улыбается.
Хотя коробка в моих руках почти ничего не весит, серьезность ситуации делает ее тяжелой, как кирпич. Не может быть, чтобы я была беременна. Конечно, я хотела детей, но… не сейчас.
Джо завязывает на перчатке узел.
- Сходите в туалет и пописайте на полоску.
Моррис направляет меня из комнаты. Безвольная, я даю ей отвести себя в туалет. Я мочусь на полоску, пока она расхаживает взад-вперед. Две розовые линии постепенно проявляются в белом прямоугольнике.
- Сколько линий?
- Две.
Взрыв смеха.
- Я рада, что кому-то из нас это кажется смешным, - бормочу я.
- "Я ничего не знаю о родах!" - визжит она.
Когда мы входим, Джо опять широко улыбается.
- Похоже, смертный приговор вам заменили пожизненным заключением.
Он бросает мне пузырек, в котором гремят таблетки. На нем написано: "Витамины для беременных".
Как и все плохие идеи, эта пришла мне на ум посреди бессонной ночи, когда мой ум неизменно переключается на канал, где я снова маленькая девочка. Этой ночью я успела пролистать многие страницы своей жизни, наполненные сожалением, минутами стыда, все еще заставляющими покраснеть щеки взрослой уже женщины; я бродила по переулкам прошлой жизни мимо всех этих принятых решений и неиспользованных возможностей. Потом мне семь, шесть, пять, четыре, три года. Я тащу за собой вишнево-красную коляску с Фини, моей плюшевой обезьянкой. Невидимый палец цепляет за одну из моих душевных струн и туго натягивает, и мне до боли хочется опять увидеть обезьянку. Это щемящее чувство перерастает в болезненную фантазию, где я держу Ника за руку и мы оба смотрим на ковыляющего впереди нас ребенка, держащего под мышкой Фини.
Я просыпаюсь на мокрой подушке.
За завтраком я рассказываю Моррис про обезьянку Фини.
- Я пойду с тобой, - говорит она.
- Что?
- Ты собираешься пойти к своим родителям, да?
Она видит меня насквозь.
- Ты угадала.
- Сначала кофе. Потом мы раздобудем пару велосипедов.
Уже через час мы крутим педали, проезжая по безжизненным улицам. В пригороде сорные травы, разросшись, скрыли бордюры тротуаров. Они как будто знают, что больше никогда не увидят газонокосилку, никогда больше их стебли не будут скошены. Повсюду признаки того, что природа установила свою власть. Виноградные лозы взбираются по кирпичным стенам, захватывая водосточные желоба. Они сжимают в своих удушающих объятиях молодые деревца, поднимаясь к живительному солнечному свету. Наши колеса катятся по мостовой, слишком потрескавшейся и покоробившейся от солнечного жара, чтобы зелень могла пробиться сквозь разломы в асфальте. Природа меняет землю привычным для нее способом, празднуя свое окончательное превосходство.
Мое воображение забавляется жестокой игрой, убирая эти новые украшения и показывая мне, как было раньше. Я ездила по этим улицам, когда они еще были ухоженными, а люди не имели представления о том, как скоро наступит конец света. Тогда газоны были аккуратно подстрижены, в цветниках выполоты все сорняки, а краска на домах не шелушилась. Теперь тут больше не слышно шелеста разбрызгиваемой дождевальными установками воды, который сопровождается щебетом птиц и жужжанием насекомых. Сейчас места́, где я когда-то жила, превратились в странный новый мир, в котором кто-то прячется за занавесками и что-то крадется по пятам. У меня есть пистолет. Есть патроны, или пули, как они там правильно называются. Я не стрелок, вообще-то. Все, что я знаю - вернее, все, что мне нужно знать, - это как взвести курок и нажать на него.
Не так давно я проезжала по этим улицам на автомобиле Дженни. Тогда я видела наших родителей в последний раз. Может, они все еще живы. Надежда наполняет меня, как гелий воздушный шар, и я кручу педали быстрее в надежде добраться туда до того, как какая-нибудь большая колючка его не проколет.
Здесь все почти так же, как и в былые времена. Я торможу у края дороги, бросаю велосипед на траву, но сейчас не бегу к входной двери. Моррис останавливается, упирается ногами в землю, не вставая с седла. Затем осторожно опускает свой велосипед рядом с моим, достает оружие.
Я приехала подготовленной: у меня есть ключи.
Запах ударяет мне в нос и отбрасывает назад. Я пялюсь на свою компаньонку.
- Боже праведный, - говорит она, - к этому запаху невозможно привыкнуть. Ты как, в порядке?
Я оборачиваюсь.
- Кажется, не совсем, - констатирует Моррис, и ее голос становится мягче: - Пойдем не спеша, хорошо? Где обезьяна?
Я держусь за нос, стараясь не дышать, стараясь не думать о том, что этот запах, вероятно, все, что осталось от моих родителей. Моррис похлопывает меня по спине.
- Я в порядке. Она, должно быть, на чердаке. Они все наши игрушки держали наверху в коробках.
Воздух в доме затхлый, тишина оглушающая. Живя с детства с электричеством, я никогда не замечала, как много от него шума. Все остальное как и прежде. В прихожей порядок, только на розовом диване толстый слой пыли. В кухне чисто, тарелки убраны на место, в мойке пусто. Кровати застелены, и даже в ванной нет плесени. Мама прибрала перед тем, как…
- Там, наверху. - Я показываю на лаз в потолке прихожей.
Синтетическая веревка, привязанная к раскладной лестнице, свисает достаточно низко, чтобы я смогла за нее ухватиться. Мы лезем в полумрак чердака. Солнце проглядывает сюда сквозь крохотные запыленные оконца. Пылинки беспорядочно кружатся в солнечных лучах.
Моррис кашляет.
Все мое детство находится здесь, сложенное в коробки, на которые наклеены этикетки, подписанные аккуратным почерком моей матери. С одной стороны - имущество Дженни, с другой - мое. "Так легче будет разобрать, - говорила мама, - когда у вас появятся собственные дети".
У меня на глазах выступают слезы. Я притворно кашляю, чтобы их отогнать.
- Хотелось бы забрать отсюда все, - заявляю я.
Моррис криво улыбается.
- Тебе понадобился бы грузовик.
Она права, штабеля коробок образуют небольшие горы.
- Может, когда-нибудь, - мягко произносит она.
- Может…
Мы принимаемся за работу. Я не задерживаюсь на старых фотографиях. Я с трудом узнаю счастливых людей, запечатленных на снимках, хранящихся в альбомах с пухлыми обложками. Они принадлежат тем временам, о существовании которых в действительности я уже сомневаюсь. Вполне вероятно, что прошлое - это только сказка, которую мы рассказываем друг другу раз за разом, пока не начинаем в нее верить.