Мы идем к дереву, где я оставила свой рюкзак. Розовые реки текут на юг по ее девичьей коже, но дождевой воды больше, чем крови. На подбородке расплылось пятно клубничного цвета. Раны на голове кажутся не очень серьезными, хотя определить, насколько они глубоки, нет никакой возможности. Может, она как часовая мина: секунды тикают, пока давление внутри ее черепа не разорвет нежные розовые полушария и… бах.
- Быстрее, - говорит швейцарец, незаметно подкравшись к нам. - Двери заперты, но они могут найти другой выход.
Он кивает в сторону Лизы.
- Она поправится.
- А ты что, доктор?
- Да, - отвечает он с такой же грубой прямотой.
Он хватает ее за подбородок, поднимает лицо кверху.
- Говорю же, с ней все будет нормально.
- Ты в порядке? - спрашиваю я.
Лиза кивает, вздрагивая всем телом.
- Как они тебя поймали?
Она опять дрожит.
- У нее вытек глаз.
Он поднимает ей веко, открывая кровоточащую пустую глазницу, где раньше был белый шар с симпатичным серо-зеленым кружком.
- Они, вероятно, съели его как виноградину. Для них это лакомство.
- Лиза, детка, как это случилось?
Она поднимает голову от рук швейцарца. Ее пальцы скручиваются, как умирающие листья. Они мокры от слез.
- Я не знаю, - бормочет она. - Я не знаю. Я не знаю…
Ее плечи дрожат под линялой рубахой.
- Глупая девчонка сама виновата, - грубо произносит швейцарец.
Я встаю, беру рюкзак, помогаю Лизе подняться на ноги. Нужно покормить ее и помыть, потом увести отсюда подальше, пока существа, бывшие когда-то людьми, не нашли возможности выбраться наружу.
- Что, черт возьми, с тобой такое? - спрашиваю я его.
- Она слепа.
- Она всегда была слепа.
- И при этом болталась тут без сопровождения. Она глупа, и от нее одни неприятности. Ты не должна никому верить, - заявляет он, - и ей тоже.
- Заткнись, - говорю я. - Заткнись и все.
Но он уже заронил зерно в мое сознание, и там уже растут его побеги.
Тогда
- Вы уже заглянули внутрь вазы, Зои?
- Нет. Я знаю, что должна.
Голос доктора Роуза придает мне уверенности. От него исходит спокойствие.
- Если вы хотите двигаться дальше, вам необходимо посмотреть внутрь.
- Я знаю.
- Я знаю, что вы знаете.
Наши улыбки встретились и соприкоснулись в середине комнаты - так, как никогда не соприкоснутся наши тела.
К тому времени когда я подхожу к дому, моя смелость улетучивается, оставляя лишь страх.
Сейчас
- Он собирается взорвать амбар, - говорю я Лизе. - Я не могу помешать ему. Он все равно сделает это.
Велосипед опять отяжелел от съестных припасов, эти консервы набраны в деревенских кладовках. Я нашла бинты и антибиотическую мазь, и все это теперь лежит в недоступном для сырости кармане ее куртки-дождевика.
Мы стоим на дороге, с которой сошли вчера, мир вокруг нас тихий и мокрый. А потом раздается взрыв, пламя застилает небо. На этот раз мы не падаем на землю. Мы стоим и смотрим, и я не испытываю радости от того, что амбара больше не существует. Все, что я могу сейчас чувствовать, - это надежда, что эти люди обрели какое-то подобие покоя.
- Я думала, что опять буду блевать, - говорит Лиза слабым, безжизненным голосом, глядя на то, как сгорает часть нашего прошлого. - Я поняла, что дождь прекратился, и вышла подышать свежим воздухом. Я заблудилась, не могла отыскать окно, чтобы влезть обратно. Я услышала, что они ко мне приближаются. Они издавали звуки, похожие на собачьи. Я не знала, что это не собаки. Поначалу не знала. Не знала, пока не проснулась в амбаре. Я пыталась выбраться наружу, потом нашла лестницу и залезла наверх.
- Что случилось с твоим глазом?
- Я не знаю.
- Ладно, ты не обязана мне рассказывать, если не хочешь.
- Ты думаешь, я глупая. Глупая слепая девочка.
- Глупый человек не залез бы по той лестнице.
На мгновение она уходит в себя. Потрясение все еще блуждает в дальних углах ее сознания.
- Это сделали не люди-собаки. Там было что-то острое в досках. Гвоздь, наверное. Толстый длинный гвоздь. Понимаешь? Я такая дура. Теперь никто меня не полюбит. С одним-то глазом.
Невидимая линия на земле между нами не позволяет мне подойти к ней ближе. И я не нахожу нужных слов.
- Мне должны были дать собаку-поводыря, до того, как все это началось. Я всегда хотела иметь собаку. Собака любит тебя, каким бы ты ни был.
- И что же случилось?
- Отец сказал, что нам не нужен лишний рот.
Она отворачивается.
Тогда
Я не знаю, почему продолжаю лгать. Может, это как экспресс: если отправился в путь, то не меняет направления до конечной станции. Или, может быть, я просто дурной человек. Хотя, если честно, я так не думаю.
- Этой ночью мне опять снилась ваза, - начинаю я и тут же останавливаюсь, раскрываю ладонь и массирую сразу оба виска большим и средним пальцами. - По правде говоря, нет. Нет, мне вообще не снилась ваза.
На нем сейчас надето его служебное лицо: спокойное, не осуждающее, глаза горят вниманием. В этом человеке невозможно уловить даже намека на желание узнать больше о том, кем я являюсь на самом деле, когда не разыгрываю ненормальную на этой кушетке. Он опускает глаза в блокнот, что-то там черкает, затем снова встречается со мной взглядом.
- Вы воспринимаете это как прогресс?
- А что вы только что записали?
Доктор Роуз откидывается на спинку кресла и, потягиваясь, самоуверенным движением самца потирает живот. Сквозь рубаху можно рассмотреть, насколько его живот твердый, плоский и слегка рельефный.
- Это имеет значение? - спрашивает он.
- Пожалуй, нет, просто любопытно.
Он натянуто смеется.
- В чем дело? - спрашиваю я, не поняв причины его смеха.
- Я не могу уговорить вас посмотреть внутрь вазы, однако же вы хотите взглянуть на то, что я пишу.
- Возможно, мне хочется узнать, что вы в действительности думаете обо мне.
Я закидываю ногу на ногу и наклоняюсь вперед. Бросаю на него взгляд, про который Сэм когда-то сказал, что в нем поровну тревоги и искушения. Чувство вины молнией вспыхивает в моем сознании и тут же гаснет. Мы - доктор и пациент. Нет, клиент. Так он сказал. Но я больше не могу воспринимать его подобным образом, как и он не в силах сдерживаться и не сидеть вот так, с разведенными в стороны коленями и ладонью на животе - все указывает на его член. Наши тела иногда делают то, что делают, не дожидаясь разрешения.
- Так скажите мне, я сумасшедшая?
Он делает глубокий вдох и смеется.
- Держите!
Блокнот совершает короткий полет. Во мне все трепещет от возбуждения.
Молоко.
Туалетная бумага.
Позвонить маме после семи.
Начать снова ходить в спортивный зал.
Апельсины.
Смысл этих слов постепенно просачивается в мое сознание.
- Это список покупок.
- Моя тайна раскрыта. Мне необходим список покупок. Иначе я прихожу в магазин и забываю, что мне было нужно. Никому не говорите об этой моей слабости. Моя репутация висит на волоске.
- Вы составляете список во время наших сеансов?
- Не только во время ваших и не только список покупок. Иногда рисую бессмысленную чепуху. Или делаю заметки по научно-исследовательской работе, идея которой бродит в моей голове со времени окончания университета.
- То есть вы не слушаете.
- Я слушаю.
Его улыбка расцветает постепенно, но я не купаюсь в ее лучах, ибо, как и солнечный свет в зимний день, она не способна растопить усиливающийся холод у меня внутри.
- Я просто не делаю заметок. Как и многие психотерапевты. Но клиентам спокойнее, если мы делаем какие-то записи.
- Ваза существует в реальности, - выпаливаю я. - Она так же реальна, как кресло, в котором вы сидите.
Я тру лицо обеими ладонями.
- Она не сон. И никогда не была сном. Она просто однажды возникла из ниоткуда.
Мои слова пробивают брешь в наших наладившихся отношениях. Словно ставни захлопываются, его улыбка, его теплота, его желание улетучиваются, оставляя на этом месте беспристрастного врача.
- Это никогда не было сном?
Тук, тук, тук - стучит по бумаге ручка. На этот раз не список.
- Расскажите мне подробнее.
Мы словно повисли в зябком коконе молчания. Я не могу понять, одна ли я ощущаю этот мороз. "Ты тоже его чувствуешь? - хочу я спросить. - Ты хоть что-нибудь чувствуешь?" Но если уж честно, то он пока не знает природы и масштаба моей лжи.
Я рассказываю ему все. Факты. Теперь он знает, что я испытываю в этой связи. В ответ он смотрит на меня с таким холодным вниманием, что я поеживаюсь в лучах полуденного солнца, заливающего помещение.
- Почему сейчас?
- Я должна была рассказать вам. Я больше не могла держать это в себе.
- Почему нужно было начинать со лжи?
- Я не хотела, чтобы вы подумали, будто я сумасшедшая. Или, что еще хуже, глупая. С тех пор снежный ком разрастался. Я не знала, как выпутаться из этих сетей.
- Я был на вашей стороне, Зои.
Был.
Тук, тук, хлоп - он кладет ручку на блокнот, отодвигает его в сторону.
- Не знаю, чем я могу помочь. Вам нужно в полицию, а не к психологу. Если только ложь не превратилась у вас в привычку, тогда я сумею дать направление.
Я встаю: спина прямая, плечи отведены назад, подбородок поднят, сумочка под мышкой.
- В этом нет необходимости. Спасибо, что потратили свое время, доктор Роуз.
Только выйдя в холл, почти уже у лифта, вспоминаю, что я забыла заплатить. Поспешно выписывая чек, стараюсь не думать о том, что наши совместные сеансы закончились и что я сама тому виной.
Тихо вернувшись в кабинет, я нахожу его все так же сидящим в кресле с нахмуренным лбом. Он не поднимает на меня глаза, когда я вхожу. Он не смотрит на меня, когда я стою перед ним. И он не обращает на меня свой взгляд, когда, протянув чек, я отпускаю его падать на пол.
Он сбрасывает оцепенение только сейчас, когда я, схватившись обеими руками за ворот его рубахи, целую так, будто умру, если не сделаю этого.
И он смотрит на меня, когда я, так и не сказав ни слова, выхожу. По крайней мере я надеюсь на это, проходя через холл с замершим сердцем.
Сейчас
Швейцарец нагоняет нас через милю пути.
- Что в Бриндизи?
- Корабль.
- Ага, значит, там мужчина.
- Иногда корабль значит просто корабль.
- Так ты врач? - спрашиваю я через некоторое время.
- Да.
Я жду, но он больше ничего не говорит.
- И какая у тебя специализация?
- Твой народ называет таких, как я, убийцами, американка.
- Ты…
Я судорожно шарю по закоулкам сознания в поисках не очень грубого определения.
- …специалист по регулированию рождаемости.
Его смех похож на сухой кашель.
- Вы, американцы, боитесь называть вещи своими именами. Аборты. Среди прочего. В основном я занимаюсь научной деятельностью.
"Не делай этого", - приказываю я себе, но тело изменяет мне. Ладонь прикасается к животу. Едва заметное движение. На одно мгновение. Но швейцарец замечает.
- Ты беременна.
Я не подтверждаю и не отрицаю.
- Ты должна прервать беременность.
Лиза идет сзади, положив руку на металлический багажник. Швейцарец неотрывно смотрит на меня, в то время как я смотрю на нее.
- Человеческая душа - потемки, американка.
- Ты хочешь сделать привал? - спрашиваю я через плечо.
- Вероятно, это монстр, - продолжает он. - Существо внутри тебя подобно тем, что были в амбаре.
Лиза качает головой, ускоряет шаг, нагоняет швейцарца и сжимает пальцами ремешок, свисающий с его рюкзака. Возобновляется постукивание черенка метлы.
- Что мне будет стоить твоя помощь?
- Я скажу тебе. Когда придет время.
Я не прошу. Я не осмеливаюсь.
Тогда
Когда я последний раз видела Бена, его спина была болезненно скрючена. Конечно, у меня нет предчувствия, что я больше его никогда не увижу. У меня в голове не звучит голос суфлера, подсказывающего, что нужно делать.
- Боже мой, - говорит Бен, когда я справляюсь о его здоровье, - мне нужна новая кровать, что ли. Спина совсем замучила.
Он спит на диване в гостиной своей квартиры, посреди всего этого окружения в духе хай-тек. Жилище Бена похоже на чрево робота - красные и зеленые светодиоды сообщают о состоянии системы в любую секунду.
- Ты бы мог просто регенерироваться.
Я показываю на один из немногих в его комнате предметов органического происхождения - картонный макет камеры регенерации боргов, сделанный в натуральную величину.
- Не насмехайся над боргами. Однажды мы все переселимся во вселенную Star Trek, может, не в этой жизни, но это будет.
Я протягиваю сумку.
- Что скажешь насчет китайской еды?
- Страшно хочу есть. Надеюсь, смогу это удержать в себе. Уже два дня я…
Он показывает пальцем себе в рот, изображая рвоту.
Мы делим телятину и брокколи, жареный рис, приготовленную по-китайски сладкую свинину в уксусе и какие-то креветки, название которых я не могу воспроизвести. Я просто ткнула пальцем в меню, не рискуя свернуть себе язык. И пока мы наблюдаем заставку скринсейвера на его трех огромных мониторах, я спрашиваю про Стиффи.
- Не знаю, - говорит Бен. - Не видел его.
Я цепляюсь палочками за стенку коробки. Креветка вылетает и приземляется на диван. Бен подхватывает ее пальцами и отправляет голое ракообразное в свой измазанный соусом рот.
- Я тоже его не видела. Хочешь, помогу расклеивать объявления?
- Нет, он появится, когда сильно проголодается.
- Позже его поищу.
- Да не стоит.
Тридцать семь кошек официально числятся в нашем здании. Сорок одна, если учесть миссис Сарк на шестом этаже, у которой на четыре кошки больше, чем она всем говорит. Это нетрудно, поскольку они все братья из одного помета и все отзываются на кличку Мистер Кис-Кис.
Сорок одна кошка.
Однажды они уйдут бродить сами по себе, как это принято у кошек, чтобы уже никогда не вернуться.
Глава 7
- Черт, черт, черт!
Ругань льется изо рта лаборанта, пытающегося добиться на лице растительности более солидной, чем юношеский пушок. Зовут его Майк Шульц.
- Все до одной.
Мыши подохли. Как он и говорит, все до одной. Я знаю об этом, потому что я их нашла, когда убирала помещение промышленным пылесосом для влажной среды.
Хорхе стоит напротив меня, скрестив руки на груди. В его глазах победным танцем сияет праздничная иллюминация. Он качает головой, как будто это трагедия, как будто дюжина дохлых мышей имеет какое-то значение. Имеет, но только не для него. Я видела чучела беличьих головок, свисающие с зеркала заднего вида в его автомобиле.
Шульц трет себе лоб.
- Вот дерьмо.
- Похоже, кто-то напортачил.
Говоря это, Хорхе смотрит прямо на меня.
- Прошу прощения, - отвечаю я Шульцу, - они уже были в таком состоянии, когда я сюда пришла.
- Это не ваша вина.
Он тыкает пальцем в кнопку на панели управления в стене. Мы стоим и смотрим на дохлых мышей. Что касается меня, то я стараюсь не брать все это в голову.
Через минуту мы слышим чьи-то уверенные шаги. Затем входит крупный мужчина. Это вызывает во мне беспокойство, поскольку Джордж П. Поуп сюда не спускается. Я никогда раньше его не встречала, но его широко улыбающаяся физиономия встречает меня каждое утро в вестибюле. "Выбирайте "Поуп Фармацевтикалз", - по-отцовски говорит он с экрана с улыбкой, которая должна восприниматься как обнадеживающая. - "Поуп Фармацевтикалз" считает вас частью своей семьи". Без нее у него лисья внешность. Возможно, на изображении он больше, чем в жизни, а может, просто крупный физически человек. Я не могу определить его истинных размеров. Так или иначе, но мы вжимаемся, чтобы освободить ему достаточно места, в том числе женщина, следующая за ним по пятам. Это настолько светлая блондинка, что ее локоны сливаются с белоснежным лабораторным халатом в одно целое.
Среди сотрудников компании ходят слухи о пьянстве Поупа и его пристрастии к кокаину, а также о жене, которую никто никогда не видел. Некоторые говорят, что она научный сотрудник и что он держит ее взаперти, где она создает транквилизаторы, которые так нравятся акционерам "Поуп Фармацевтикалз". Другие рассказывают, что она неописуемая красавица, рыскающая по улицам европейских столиц в поисках ультрамодных вещей. В чем сходятся одни и другие, так это в том, что ее никто здесь не видел.
Хорхе и я пока как бы не существуем.
- Что у нас здесь? - бросает он Шульцу.
- Мертвые мыши.
- Как, все?
Он подходит к клеткам, чтобы проверить заявление Майка, и убеждается в его правдивости. Мыши мертвы все до одной. Не спят и не притворяются. Тогда он замечает меня и Хорхе.
- Кто из вас обнаружил это?
- Я, - говорю я.
- И вы…
- Зои Маршалл.
П. Поуп обдумывает мой ответ и решает, что он неполный.
- Сделали что-либо не так, как обычно?
- Нет. - Я мысленно пробегаю список обязанностей, которые никогда не меняются.
- Применили новое чистящее средство?
Только я открыла рот, чтобы ответить, как подхалимски встревает Хорхе:
- Нет, сэр, все как всегда, все как обычно.
П. Поуп ждет, и я знаю, что он хочет услышать мой ответ.
- Мы используем одни и те же средства с тех пор, как я поступила сюда на работу, - говорю я.
- Новая парфюмерия, кремы, что-нибудь изменилось? Подумайте хорошо.
Только ваза. Но это не имеет никакого отношения к кучке дохлых мышей здесь.
- Нет, - уверенно произношу я.
П. Поуп хлопком соединяет ладони и потирает их, будто бы перемалывая это происшествие в пыль.
- Ладно, тогда, возможно, дело в том, чем мы их кормим, да?
Он уходит. Его плечи расправлены, голова поднята, кулаки сжаты. Женщина следует за ним. По движениям ее головы я понимаю, что она задает его спине вопросы, на которые не получает ответа.
"Поуп Фармацевтикалз" считает вас частью своей семьи.
В конце рабочей смены Хорхе идет за мной в раздевалку.
- Тебе не нужна эта работа.
Я ничего не отвечаю.
- Моя двоюродная сестра могла бы занять это место.
Продолжаю его игнорировать.
- Я знаю, что ты живешь в дорогой квартире.
Я не утруждаюсь, чтобы посмотреть на него.
- Ты посмотрел мое досье в компьютере.
- Не отрицаю.
- Тогда ты знаешь, что мне ее оставила свекровь.